roci's bitch
Фандом: La Légende du roi Arthur | Легенда о короле Артуре
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант
Рейтинг: PG-13
Жанр: романтика, ангст, hurt/comfort
Размер: 14 660 слов
Статус: закончен
4.
4.
Дома у мамы неизменно пахнет яблочным пирогом и корицей.
Мелегант помнит этот запах с самого раннего детства. Он помнит его, сколько помнит себя — помнил, потому что воспоминания о прошлой жизни извратили все, что он когда-либо знал о себе, стерли его и переписали заново.
Их замок в Горре пах иначе.
Он пах сухими травами, и лошадьми, и вываренным бараньим мясом. Он пах смертью, когда мама покинула его — когда крошечная, синюшная, мертвая сестра Мелеганта забрала ее с собой в царство духов.
Мелегант избегал родителей больше года. С самых первый кошмаров, на первых же подступах безумия он оборвал с ними последнюю, без того хрупкую связь. Не приходил, не отвечал на звонки, лишь отправлял по праздникам короткие и сухие поздравления — давал знать, что по-прежнему жив.
Его не волновало, что думал по этому поводу отец: в прошлой жизни отношения с ним оставались натянутыми до самого конца, а здесь равнодушие слишком быстро сменило тепло, но мама…
Маму Мелегант любил всегда, всем своим сердцем. Он обожал ее и не пытался этого скрыть, пусть только в этом не стыдясь чужих насмешек. Покидать ее было больно, но перед глазами так мучительно и навязчиво ярко стоял образ ее бледного лица, ее холодных рук и сухих губ, что шептали — все будет хорошо.
Все не было хорошо.
Не стало ни через год, ни через десятилетия, ни даже после смерти, и Мелегант перестал ждать исполнения ее пророчества — того, в которое поверил так наивно, как способен только ребенок.
И все-таки, возможно… возможно, он отчаялся слишком рано.
Возможно, он по-прежнему наивен.
Мелегант вздыхает и трет воспаленные глаза. Подтягивает к самому подбородку плед, пытаясь прогнать иллюзорный холод. Он чувствует себя больным: по телу жидким свинцом разливается слабость, его знобит, а голову будто напичкали ватой, но на термометре — ровно 98.6.
Он знает, что все это у него в голове.
— Ты ведь знаешь, я всегда тебе рада, — звучит за его спиной мамин голос, — но прошло уже четыре дня. Может, ты все-таки скажешь, что у тебя случилось?
Четыре дня. Почему-то Мелеганту казалось, он здесь дольше.
Он приехал к маме без вещей и без объяснений, без извинений за год молчания.
Молчал по-прежнему.
Много спал.
Почти не выходил из дому.
Он взял на работе отпуск за свой счет, но рано или поздно его затворничество должно закончиться. Рано или поздно он должен решить что-то для себя… Разве не для этого он здесь?
Разве не для этого сбежал?
Мелегант зажмуривается на миг, затем оборачивается, чтобы встретиться с мамой взглядом. У него ее глаза: серо-зеленые и немного раскосые, только в его никогда не отражалось той нежности, той открытости и бесконечного терпения, что направлены на него сейчас. Он слишком многое унаследовал от отца: гонор, и мнительность, и отвратительный характер.
На губах мамы играет легкая, теплая улыбка. Мелегант не сомневается ни на миг, что она в самом деле искренне рада видеть его дома, что готова понять и простить все его ошибки — и те, которые не простит себе он сам.
Он построил стену между ними много раньше, чем начались кошмары.
Слишком боялся ее разочарования.
Слишком самонадеянно верил, что сможет справиться со всем сам.
Мелегант опускает глаза и отодвигается к краю дивана, уступая маме место. Он не хочет говорить: ни сейчас, ни позже, но знает, что должен — что, если продолжит держать все в себе, то лишь позволит ранам сомнений гноиться, отравлять его и заражать тех, кто с ним рядом.
Он сбежал.
Он придумал себе причины и оправдания, он убедил себя в том, что так будет лучше…
Он выбрал путь труса, который когда-то считал для себя неприемлемым и чуждым.
Но правда в том, что Мелегант не мог остаться. Не мог день за днем возвращаться домой, когда все там казалось нелепой, извращенной пародией на то, что было раньше.
Разбитое на тысячи осколков уже не склеить воедино.
Они старались. Артур старался. Он слушал истории Мелеганта все с тем же неподдельным вниманием, он готовил для него по-прежнему, отыскивая все новые рецепты, он был чуток, и нежен, и осторожен — чересчур осторожен. Будто слишком резкое слово, слишком смелое прикосновение способно было разрушить немногое оставшееся целым, но...
Оно рушилось все равно, крошилось и превращалось в пыль, и Мелегант почти чувствовал на языке ее горчащий привкус — напоминание о том, чего уже не вернуть.
В прошлом остались ненавязчивые, робкие касания и ночи, проведенные вместе, и пусть Артур был рядом, когда приходили кошмары, — с беспокойством в глазах, с пустыми, бесполезными словами утешения, — он никогда не оставался, а Мелегант не мог заставить себя уснуть вновь.
Страх одиночества казался острее страха смерти.
В глазах Артура поселилась печаль — так прочно, так глубоко, что не желала уходить даже когда он смеялся и шутил, когда неумело играл в былую беспечность. Порой казалось, вовсе не отказ терзал его так сильно, а лишь бессмысленные границы, придуманные им самим, — Мелегант не просил о них, ненавидел ничуть не меньше, но…
Как объяснить это Артуру? Как переписать границы заново, где провести черту, когда Мелегант уже не уверен, чего хочет?
Он сбежал.
От всех этих сомнений, от соблазнов ложных и настоящих — от Артура, потому что рядом с ним терял способность мыслить здраво. Рядом с ним не хотел переписывать границы, только стереть их — сдаться, просить обо всем.
Отдать — все.
Рядом тихо вздыхает мама.
Придвинувшись ближе, она привлекает его к себе — прижимает к груди, будто он все еще ребенок. Мелегант чувствует себя ребенком. Он кладет голову на мамино плечо и беспомощно прикрывает глаза, когда ее сухие пальцы зарываются в его волосы, а губы мягко касаются макушки.
— Расскажи мне, a leanbh, — полузабытое детское прозвище отзывается болезненным уколом в сердце, — Расскажи, что тебя тревожит.
Мелегант сглатывает ком в горле. Он хочет, только не знает, как начать — как облечь в слова все чувства и сомнения, все страхи и надежды, что терзают его сердце.
— Я встретил одного человека, — произносит он тихо, — когда мне было… плохо.
Плохо.
Плохо настолько, что он почти потерял связь с реальностью. Плохо настолько, что готов был разорвать последнюю нить добровольно. Если бы тогда у него под рукой был кинжал, опасная бритва, пистолет…
Если бы Артур не спас его…
Мелегант никогда не расскажет об этом маме, не возложит на ее плечи груз знания о том, как близок был к смерти в тот день. О том, что ее тень преследует его до сих пор.
Он сжимает в кулаки дрожащие пальцы и заставляет себя продолжить:
— Артур… поддержал меня в тот момент, когда я нуждался в этом больше всего. Он…
Слова царапают его горло, разрывают его изнутри, заставляя кровоточить правдой, что слишком трудно признать вслух, но мама не прерывает его, не торопит и не задает вопросов — только осторожно перебирает его волосы, знакомой лаской успокаивая лихорадочное смятение души.
— Он замечательный, — признает Мелегант. — В чем-то глупый и наивный, но столь подкупающе искренний, ему невозможно не доверять. Он ласковый и внимательный, он чувствует глубоко и умеет любить, он… хороший друг. Возможно, единственный настоящий друг за всю мою жизнь, но…
— Но?
Мелегант выпрямляется.
Он опускает взгляд на собственные руки и с отстраненным любопытством разглядывает сухую, почти бесцветную кожу. Его никогда не отличала бледность, но сейчас он сошел бы за мертвеца. Быть может, он все-таки умер в тот день, четыре месяца назад, и все это — очередной виток кошмара.
Быть может, ему надо чаще выбираться из дому.
Быть может…
Определенно, ему стоит прекратить увиливать от правды.
— Он хочет большего, — признается Мелегант. — Он… влюблен в меня, возможно, всерьез, и я не знаю, должен ли я…
— Дать ему большего? — голос мамы звучит жестче. — Ради чего?
Ради чего?
Ради извращенной в своей идее справедливости, в единственной благодарности за все, что Артур сделал для него?
Ради собственного эгоистичного желания вернуть потерянную близость? Пусть Артур не пытался наказать его за отказ, не требовал ничего взамен любви, но даже его беззаветность не продлится вечно. Мелегант может забрать так много за цену, что отказался платить когда-то, но теперь — она кажется ничтожно малой.
— Я не знаю, — он проводит языком по пересохшим губам и отказывается смотреть маме в глаза. — Порой мне кажется, это будет совсем не трудно. Порой…
Порой Мелегант представляет, каково будет поцеловать Артура по-настоящему. Он представляет податливую теплоту его губ и надежность объятий, как сладко будет проследить кончиками пальцев соблазнительную мягкость его живота, оставить на его шее следы поцелуев-укусов, заново узнать его вкус и его запах, — насладиться им, желающим, желанным, его.
Мелегант хочет этого.
Он хочет этого так сильно, что порою желание заглушает голос разума, но не страх.
— Он влюблен в меня, — повторяет Мелегант, пусть слово куда опаснее горит на его губах. — Он обожает меня, нуждается во мне, и мне страшно, что этого может быть достаточно, чтобы я пошел на все ради него. Что я не хочу его — только те чувства, что он испытывает ко мне.
Способен ли он любить Артура или лишь то, как тот любит его?
— Ох, милый, — вздыхает мама.
В ее голосе больше нет обвинения, лишь сожаление и печаль. Она не встречала Артура, но слишком хорошо знает Мелеганта, его исключительный талант собственными руками рушить свое счастье.
Он один виноват в том, что все пошло не так.
— Этот мальчик, Артур… разве он первый, кто тебя полюбил?
Мелегант кривится от слова, что так и не смог произнести сам, — от того, что в устах мамы оно не звучит ложью.
— А разве нет? — спрашивает он, по-прежнему не поднимая глаз. — Тебе ли не знать, как трудно меня любить.
В его словах нет самоуничижения, всего лишь принятие правды, от которой он так долго пытался сбежать, трусливо закрывая глаза на свои недостатки. У него дурной нрав и тяжелый характер, склонность к истерикам и драматизации, целый список психологических проблем, даже если не брать в расчет его безумную веру в перерождение.
Он жаждет любви по-прежнему остро, хочет верить, что заслуживает ее, но…
Теперь наконец признал, отчего обделен ею.
— Мне ли не знать... — с наигранной задумчивостью произносит мама. — Поверь мне, a leanbh, любить тебя — самое простое, что только есть в моей жизни.
Мелегант поднимает голову, чтобы прочесть в ее глазах то же ласковое уверение, пусть никогда, ни мгновения не сомневался в ее чувствах.
Он позволяет себе слабую улыбку.
— Тебе ведь всегда хватало поклонников, — с ответной полуулыбкой замечает мама, — даже если большую часть времени ты предпочитал игнорировать их существование.
Едва слышно фыркнув, Мелегант качает головой.
Он не столько игнорировал чужой интерес, сколько искренне не замечал его. Ему потребовались месяцы, чтобы осознать глубину симпатии Артура, — месяцы, проведенные в той близости, что он никогда не делил ни с кем другим.
Должно быть, он в самом деле не раз упускал очевидное, не раз закрывал глаза на чужие чувства, и все-таки недостаточно, чтобы отрицать правдивость маминых слов.
У него были поклонники, вот только…
— С ними все было иначе, — произносит он вслух. — Все эти томные взгляды, неумелый флирт, жалкие попытки мне понравится — все это настолько поверхностно, и бессмысленно, и примитивно, о какой любви может идти речь?
Артур мог просто быть рядом, и этого казалось довольно.
— Любви нужно время. Не каждое увлечение перерастает в нечто большее, но разве ты давал им шанс? Разве позволял им полюбить тебя так, как ты того хотел?
— Я не хотел! — Мелегант сжимает пальцы в кулаки; слова срываются с его губ прежде, чем он успевает по-настоящему задуматься над ответом, но они правдивы все равно. — Я не хотел давать им никаких шансов, не хотел подпускать их ближе, мне не нужны были…
Ни они, ни их чувства.
Он едва помнит лица всех этих людей — прыщавых подростков с их наивными представлениями об отношениях, однокурсниц, что пытались за яркой косметикой спрятать недостаток мозгов, назойливых коллег, думающих о сексе с ним чаще, чем о работе…
Он не хотел никого их них, отдал бы все, чтобы избавиться от их удушающего, тошнотного, невыносимого внимания.
— Но тебе нужен Артур.
Голос мамы звучит по-прежнему мягко, и этого почти достаточно, чтобы усмирить волнение Мелеганта — клокочущее, неспокойное, слишком близкое к панике.
Он выдыхает.
Ему нужен Артур.
Он хочет Артура — его любви, его близости.
Артур — тот, чья забота не кажется навязчивой, а мягкость — снисходительной, чья наивная глупость вызывает улыбку вместо раздражения. Он любит Мелеганта ровно так, как он всегда того хотел, и разве этого недостаточно, чтобы развеять любые сомнения?
Он хочет Артура, и, может быть, впервые в жизни — в этой и предыдущей — забрать желанное так просто, стоит лишь протянуть руку.
— Похоже, ты нашел ответ на свой вопрос, — говорит мама, будто в точности знает все, что творится в его душе.
Ее теплые пальцы сжимают его ладонь в безмолвном ободрении, и Мелегант беспомощно прикрывает глаза. Он нашел ответ, только принять его не выходит до сих пор — принять его значит действовать, перестать медлить, рискнуть всем… возможно, потерять — все.
— Я ведь вижу, как меняется твое лицо, когда ты говоришь об этом мальчике, — продолжает мама, — как светятся твои глаза. Если он делает тебя счастливым, позволь себе быть счастливым. Я знаю, ты хочешь, чтобы все было предсказуемее и проще, чтобы кто-то мог гарантировать, что все будет хорошо, но… Любовь — слишком человеческое чувство, чтобы быть совершенным. Не ищи идеала там, где его попросту не может быть.
Губы Мелеганта кривятся в усмешке.
Разве не этим он занимался всю жизнь?
Никогда, ни единого мгновения он не чувствовал себя правильно — на своем месте, в своем времени, в своем уме. Он ставил перед собой далекие, почти недостижимые цели и лелеял надежду, что, добившись желаемого, наконец избавиться от неудовлетворенности в душе.
Он отдал все силы на то, чтобы заполучить трон, добиться признания людей и сердца женщины, очаровавшей его однажды, — он проиграл, но, если бы все сложилось иначе…
Если бы он получил корону и супругу — все то, что когда-то имел Артур, — разве был бы по-настоящему счастлив?
Разве Артур — был?
Мелегант не знает.
Он не знает, были ли его мечты чем-то большим, чем воздушными замками — невозможным, ложным идеалом, в погоне за которым он отрицал настоящее, но…
Он знает, что только с Артуром не думал о будущем и не цеплялся за прошлое, не искал зыбкое ощущение правильности, а пытался его удержать — заплатил бы за него не меньшую цену, чем за трон, за власть и за Гвиневру, но в этом не было нужды.
Нет, ему ни к чему совершенство.
Ни к чему идеал, ему достаточно того, что он имеет — того, что может иметь, если прекратит быть трусом.
Чего он боится? Не разочарования и не самообмана... только того, что его счастье не продлится долго, но неужели отвергнуть его — лучше?
Это противно самому его естеству.
Мелегант всегда боролся за то, чего жаждал, — всеми способами и силами, до безумия и за его гранью, и, будь он проклят богами, но ни в чем он не нуждается сильнее, чем в присутствии Артура в своей жизни.
Без компромиссов.
— Мне надо идти, — выдыхает он, резко поднимаясь на ноги.
Осознание пробуждает в нем нетерпеливое возбуждение, решимость натягивает нервы дрожащей, тугой струной. Мелегант потерял четыре дня в попытках сбежать от себя — он потерял две недели, цепляясь за знакомое, безопасное и ненужное, и этому необходимо положить конец.
— Ну если надо, то, конечно, иди, — с мягкой насмешкой произносит мама. — Только не забывай звонить, договорились? И учти, что я всецело рассчитываю видеть этим Рождеством и тебя, и Артура.
Тень улыбки скользит по губам Мелеганта.
— Приложу все силы, — заверяет он и, помедлив мгновение, добавляет: — Спасибо, мама.
Она молча кивает и поднимается на ноги. Встав на цыпочки, запечатлевает на его лбу короткий поцелуй.
— Береги себя.
— И ты себя, — тихо вторит он.
Больше нет оправдания медлить.
Мелегант не тратит много времени на сборы: он не брал с собой ничего, кроме кошелька и ключей, и не видит смысла переодевать отцовский растянутый свитер.
Обувшись и накинув на плечи пальто, он еще раз прощается с мамой и решительно выходит из дома. Не позволяет себе ни лишних мыслей, ни сомнений — отказывается возвращать и толику власти страху.
На улице давно стемнело, редкие такси отказываются зажигать «свободно», и Мелегант успевает пройти пешком без малого квартал, прежде чем ему удается остановить машину.
Он хочет быть дома.
Он считает мгновения и убеждает себя, что все еще не поздно спасти.
Пожилой водитель благословенно молчит и не сводит взгляда с дороги, а Мелегант смотрит, как мимо пролетают огни магазинов и пабов, как спешат по своим делам люди — несчастные, счастливые, пустые… каким был он.
Каким не хочет быть больше.
Такси останавливается у его дома сорок минут спустя.
Терминал с тихим писком считывает карту, хлопает дверь, и вновь запускается двигатель. Поспешные шаги Мелеганта эхом разносятся по двору — по лестничной площадке, а затем…
Он останавливается у двери квартиры, переводя дыхание, холодными, непослушными пальцами достает из кармана ключи — не медлит, не в этот раз, перед тем, как отпереть замок.
Из гостиной комнаты льется приглушенный свет, и слышится бормотание телевизора.
Мелегант не может заставить себя двигаться дальше.
Не может, но в этом нет нужды — Артур сам выходит к нему, почти выбегает в коридор и замирает, стоит встретиться их взглядам.
Он выглядит ужасно. Под его усталыми, покрасневшими глазами залегли глубокие тени, сальные волосы спутаны в паклю, а борода неопрятна, но отчего-то вместо отвращения Мелегант чувствует лишь нелепое и чуждое желание утешить.
— Привет, — хрипло говорит Артур. — Ты вернулся. Я… не был уверен, должен ли собирать вещи, и…
— Не глупи, — резко прерывает Мелегант.
Он не хотел поднимать голос, не хотел быть груб, но одна мысль о том, что его могла ждать пустая квартира пугает до дрожи. Слишком близок оказался шанс все потерять.
Мелегант отходит, чтобы запереть дверь. Он старается дышать глубже, надеясь вернуть самообладание, успокоиться и прекратить паниковать.
Не время думать о себе.
Он вешает ключи на крючок, выжидает еще короткое мгновение, прежде чем вновь обернуться к Артуру. Уголки его губ дергаются в попытке изобразить улыбку, а руки не слушаются, и все-таки он убеждает себя раскрыть объятия — неловкие, непривычные, нелепые.
Нет ничего уместнее сейчас.
— Ну же, — произносит он с неуверенной насмешкой. — Я слышал, это полезно для души.
Слабый, влажный смешок срывается с губ Артура.
Он делает шаг, затем еще один — торопливо, будто боится, что Мелегант передумает. Сокращает последние дюймы расстояния между ними, обнимает первым и зарывается носом в шерстяной воротник его пальто.
— Я скучал по тебе, — разбито шепчет Артур.
Мелегант закрывает глаза.
Он знал, что его постыдное бегство причинит Артуру боль. Слишком уж рьяно тот стремился все исправить, слишком сильно корил себя за ошибку — за то, что позволил себе поверить во взаимность чувств, дал волю желанию и разрушил привычное течение их жизней.
Он знал…
Вот только ему нужно было время — собраться с мыслями, решить, чего он хочет. Он не желал признаваться в своей слабости, не желал объясняться…
Осознанно ранил того, кто стал ему небезразличен.
— Я знаю. Прости меня, — он опускает руку на затылок Артура и привлекает его ближе. — Мне нужно было побыть одному, но я… я скучал по тебе тоже.
Не только эти четыре дня, гораздо дольше — все две недели, которые их жизнь казалось лишь бледной имитацией того, что было раньше — того, что еще можно вернуть.
Мелегант медлит еще мгновение, прежде чем разорвать объятие, но не отступает назад. Он заключает лицо Артура в ладони, проводит подушечками больших пальцев по тонкой, голубоватой коже под его глазами — растерянными, доверчивыми, по-прежнему столь открыто влюбленными.
Ему так многое нужно сказать, им обоим нужно, но для этого найдется время, а сейчас…
Мелегант подается вперед и целует Артура. Он прижимается ртом к его рту, ловит тихий, изумленный вздох и принимает приглашение невольно приоткрывшихся губ.
Он целует его — глубоко и сладко, отрывается на миг, чтобы прильнуть снова, в касании легком и дразнящем и вновь обещающем ласку смелее.
Артур отвечает ему с подкупающей, пьянящей готовностью. Он рядом, он не оттолкнул, он по-прежнему любит Мелеганта, и этого довольно, чтобы успокоить последнее сомнение в его душе.
Что бы ни начиналось между ними в этот миг, это не может быть ошибкой.
Они отрываются друг от друга.
В глазах Артура сияет новорожденная, робкая радость, но его сомнения еще не ушли.
— Ты ведь знаешь, что не должен… — начинает он. — Что я никогда бы не потребовал…
— Я знаю, — прерывает Мелегант. — Я знаю, что не должен. Я хочу.
Он признал для себя эту правду, и, пусть ее не будет достаточно всегда, сейчас других слов не нужно.
— Хорошо, — серьезно кивает Артур, но его губы дрожат, и широкая, почти по-детски открытая улыбка прорывается наружу. — Как скажешь.
Мелегант не отказывает себе в желании сцеловать ее — просто потому, что может.
Он уверен, у нее вкус счастья.
5.
5.
Мелегант научился находить особое очарование в воскресных утрах, когда некуда спешить и можно вдоволь насладиться разделенной близостью — медленным, чувственным сексом, оставляющим блаженную пустоту в мыслях и томную тяжесть удовлетворения в теле.
Перевернувшись на бок, он пробегает кончиками пальцев по жестким волоскам на груди Артура, по его горячей, чуть влажной от пота коже. Легкими, дразнящими касаниями очерчивает мягкую линию его живота и не пытается скрыть усмешки на безуспешную попытку его втянуть.
Артур фыркает и тихо смеется. Он накрывает ладонь Мелеганта своей, переплетает их пальцы и совершенно не торопится вставать.
Несколько долгих мгновений Мелегант молча смотрит на него. На его слегка приоткрытый рот, мягкий и непристойно яркий от поцелуев, на пушистые темные ресницы и теплые карие глаза, что кажутся янтарными в свете солнечных лучей. Его взгляд спокоен и почти мечтателен, и он так ужасно, так несправедливо красив в этот миг…
Теперь, когда он принадлежит Мелеганту, мысль об этом больше не задевает.
Проходят минуты.
Тихо вздохнув, Артур слегка сжимает пальцы — между его бровями обозначается складка, и пусть он выглядит скорее задумчивым, нежели обеспокоенным чем-то, Мелегант не может погасить слабой искры тревоги.
По крайней мере, он перестал подсознательно ожидать катастрофы каждый раз, как его любовник демонстрировал хоть малейшие потуги мышления.
Мелегант знает, что Артур далеко не дурак. Что тот наблюдателен и быстро учится, что у него отлично развито тактическое мышление, иначе в прошлом он не был бы и вполовину так хорош в бою, но… Он также неизменно наивен, доверчив и простоват — глупец, как Мелегант зовет куда его чаще всех ласковых прозвищ.
Он праздно гадает, окажется ли мысль, что занимает сейчас голову Артура, поразительно глубокой или же потрясающе идиотской.
— Знаешь… — медленно произносит Артур. — Я тут думал… помнишь, ты как-то сказал мне, что хотел бы вернуть свою прошлую жизнь?
Он опускает ладонь на затылок Мелеганта, зарывается пальцами в его волосы в знакомой и утешающей ласке, будто надеется отогнать прочь неизбежное, необоснованное, иррациональное волнение.
Они никогда не избегали этих разговоров — ни о той жизни, ни о безумии, ни о пустых, бессмысленных желаниях прошлого.
Мелегант заставляет себя расслабиться.
— Помню, — коротко отвечает он.
Он помнит, пусть и в половину не столь ярко, как мог бы ожидать. Желание, когда-то пылавшее в его душе, угасло и превратилось в пепел — исчезло, не оставив и следа, и теперь уже не вернется.
— Ты по-прежнему хочешь этого?
Мелегант изгибает губы в усмешке. Тон вопроса кажется ему столь осторожным, столь нарочито непритязательным, что невольно напоминает манеру общения его последнего психотерапевта.
Возможно, Артур попросту упустил свое истинное призвание, выбрав тратить время на всякую бессмыслицу вроде архитектуры или правления королевством.
— Не скажу, что я в восторге от твоей идеи посткоитальных бесед, — сухо замечает Мелегант.
— Посткоитальных… — недоверчиво повторяет Артур. Он коротко смеется и качает головой. — Знаешь, иногда ну очень очевидно, что тебе уже слегка за… сколько там? Полторы тысячи лет?
Мелегант с трудом сдерживает желание закатить глаза.
— Мне не «слегка за», о чем тебе прекрасно известно. — Отстранившись, он переворачивается на спину и устремляет взгляд в потолок. — Но я глубоко убежден, что ты перманентно застрял в дошкольном возрасте.
Временами Артур и правда ведет себя как упрямый, непослушный ребенок, даже если его дерзость и подначивание по большей части безобидны. Даже если он способен быть не по годам зрелым, когда это действительно имеет значение.
Мелеганту ни к чему признавать это вслух.
— Ну прости, — Артур перекатывается, чтобы запечатлеть короткий, извиняющийся поцелуй на его плече, только глаза его по-прежнему блестят незрелым, мальчишеским весельем. — Это было несправедливо с моей стороны. Ни годом больше шестидесяти одного!
Мелегант невольно смеется. Не столько над глупой шуткой, сколько над искренним энтузиазмом и непосредственностью, очаровывающими его до сих пор. Несмотря ни на что, им легко вместе, и он никогда не перестанет этого ценить.
Артур сдвигается выше и целует его в губы, ласково, дразняще и сладко.
— Должен сказать, — говорит он с улыбкой, — ты ужасно хорошо выглядишь для своих лет.
— Как тебе повезло.
Мелегант не сомневается, что внешность не так уж важна для Артура, и все-таки ему по-своему нравится быть оцененным, пусть и в такой полушутливой манере. Особенно за те черты, привлекательность которых он способен признать сам.
С чего бы кому-то любить его характер, вопрос совершенно иной.
Урвав еще один короткий поцелуй, Мелегант не слишком нежно отталкивает Артура прочь, и, приподнявшись на постели, опирается на подушки. Он не верит ни на миг, что разговор между ними окончен — не с тем, как потрясающе упрям способен быть его любовник.
Тот не выжидает и мгновения, прежде чем подтвердить его правоту:
— Но если серьезно… Тебе все еще не хватает той жизни?
— Ну, — Мелегант медленно усмехается, не без мстительного удовольствия оттягивая момент, когда все же вынужден будет ответить на вопрос. — Я бы сказал, с сексом у меня в этой жизни все несколько лучше.
— Хм... благодаря презервативам, смазке и горячему душу?
— Именно.
Если Артур напрашивается на комплимент, он его не получит. Мелегант не станет раздувать его эго, всегда был и останется скуп на похвалу, даже если она заслужена всецело.
Артур щедрый любовник, нежный и неизменно внимательный. Он чуток к желаниям партнера, легко дарит ласку, в его чувственности нет пошлости — он любит секс, но ценит близость куда выше.
Мелегант не назвал бы его самым умелым и даже самым привлекательным из тех, с кем делил постель, но с каждым днем его оценка все менее объективна, к тому же…
Артур единственный, кто стал для него большим. Он друг и партнер, он — тот, к кому Мелегант испытывает искреннюю симпатию — кого любит, пускай когда-то считал себя неспособным на это чувство. Неспособным постичь, что оно значит на самом деле.
Разве может быть в том мире, в той жизни что-то ценнее?
И все же причина, по которой он выбрал бы остаться здесь, намного сложнее.
Глубоко вздохнув, Мелегант вновь переводит взгляд на потолок, мгновение бездумно наблюдая, как вращающиеся лопасти вентилятора ловят блики уже полуденного солнца.
Еще немного, и им все же придется вставать.
— Но если серьезно, — говорит он ровно. — Мой ответ «нет». Я больше не хочу вернуть ту жизнь.
Не так давно Мелегант тешил себя иллюзией, что вынес урок из ошибок прошлого, что стал мудрее, когда в действительности всего лишь угодил в уже знакомую ловушку.
Он оставил позади мечты о несбыточном — о короне, обещавшей уважение и признание, о прекрасной супруге, любившей бы его беззаветно. Он признал, что сотворил недостижимый, совершенный образ, в погоне за которым мог позабыть о мучительной неудовлетворенности настоящего, мог убедить себя, что избавится от нее, стоит ему добиться своего.
Перечеркнув былые стремления, он выбрал желание проще и скромнее. Не идеал, не абсолют, всего лишь привычное… нечто, чего ровно так же не в силах был заполучить, оправдывая тем самым неспособность быть счастливым.
Но правда в том, что он способен.
Он счастлив с тем, что имеет сейчас, пусть новорожденным и тысячу раз несовершенным, и все же бесконечно более ценным, чем все его безумные мечты.
Пусть только потому, что оно уже в его руках.
— С чего бы мне скучать по прошлому? — произносит Мелегант, разрывая затянувшееся на миг молчание. Опустив взгляд на Артура, он посылает ему короткую, лишь немного насмешливую улыбку. — Здесь у меня есть ты.
Он замечает, как теплеют глаза его любовника, как ответная улыбка прячется в уголках его губ, и все-таки слов недостаточно, чтобы погасить беспокойство.
Будь все так просто, Артур не завел бы этот разговор.
— Это правда, — произносит тот, приподнявшись на локте. — Но мне хотелось бы… Я бы хотел, чтобы ты мог быть счастлив и сам по себе, понимаешь?
Его взгляд открытый и мягкий, немного печальный, и нечто отвратительно скользкое стягивается тугим узлом в животе Мелеганта. Не опасение, не совсем, но, может быть, его предвкушение.
У него нет причин полагать, что Артур намерен оставить его — ни одной, ни малейшей, — только едва ли хоть когда-то он сможет заглушить этот страх до конца.
— Без тебя? — спрашивает он, сглатывая стыд от того, как предательски дрожит его голос.
— Нет… нет, ни в коем случае, — настаивает Артур. Сев на постели, он придвигается ближе к Мелеганту, прижимается коленом к его бедру в неловкой попытке ободрить. — Я никуда от тебя не денусь, обещаю, я просто…
Он замолкает. Он кажется необъяснимо виноватым, растерянным, будто гадает, как завершить предложение — как донести свою мысль, не задев при этом чересчур деликатных чувств партнера.
Ему ни к чему подбирать слова.
В глубине души Мелегант прекрасно знает все то, что Артур хочет ему сказать.
Он знает сомнения и страх, которые лелеял когда-то сам — назойливое, неугасающее ощущение тревоги, бессчетные попытки найти изъян в зарождающемся чувстве. Ему оказалось так до смешного просто убедить себя, что Артур с ним из жалости, что Мелегант слишком зависим от него и только этой слабостью удерживает его рядом.
Он ошибался. Переоценил бескорыстие глупого мальчишки, влюбившегося в него за столь нелепо короткий срок, обожающего его по каким-то своим, необъяснимым причинам. Мелегант верит в это, но не желает ни единого мгновения больше подвергать эту правду сомнению, допустить даже мимолетную мысль, что Артур остается с ним по причине иной, чем искренняя привязанность.
Если его чувства когда-нибудь угаснут, их отношения должны закончиться тоже.
Мелегант хочет, чтобы Артур понимал, что может позволить себе уйти.
Прошел почти год с их первой встречи, и многое изменилось с тех пор. Пусть медленно, пусть то и дело оступаясь, но Мелегант шел к стабильности в своей жизни. Он заставил себя вернуться к психотерапии и вновь начал принимать таблетки, он восстановил отношения с матерью, и даже если не стал дружелюбнее с коллегами, по крайней мере, избавился от ощущения столь явной отчужденности на работе.
Мелегант не тешит себя иллюзиями: у него впереди долгий путь, но он видит его отчетливо — знает, что имеет достаточно сил, чтобы дойти до конца. И пусть Артур по-прежнему остается его костылем — его опорой — он не единственный, кто помогает ему держаться прямо и двигаться дальше.
В тот день, когда Мелегант едва не отнял свою жизнь, это Артур не дал ему совершить непоправимую ошибку — это его объятия, надежные и крепкие, смогли удержать его от шага в пропасть. Своим теплом и принятием, близостью и любовью, он уводил Мелеганта все дальше от края бездны, но теперь ее зов утих и не манит к себе больше.
Теперь Мелегант верит, что будет в порядке и без Артура.
Ему по-прежнему ненавистна эта мысль.
Он вздыхает.
— Я буду в порядке сам по себе, — говорит он; едва ли счастлив, но даже «в порядке» стоит немало. — Но знай, что у меня нет ни малейшего желания проверять это на практике.
— Не будем, — с неприкрытым облегчением улыбается Артур.
Он подползает еще ближе к Мелеганту, кладет подбородок на его плечо и обвивает руками талию, не в силах и мгновения дольше терпеть совершеннейшее безумие находиться в одной постели и не обниматься.
Потеревшись бородой о его кожу, он оставляет следом короткий поцелуй, и добавляет едва слышно:
— Ты тоже делаешь меня счастливым.
Мелегант закатывает глаза, и все-таки не пытается сдержать улыбки, что расцветает на его губах. Он ласково треплет волосы на затылке Артура, расслабляется в его теплых и привычно уютных объятиях, растягивая наслаждение праздностью.
Они могут себе позволить еще полчаса. Потом он найдет способ уговорить Артура заняться их поздним завтраком.
Молчание между ними не длится и нескольких минут.
— А можно еще вопрос? — подает голос Артур, останавливая на миг свои попытки вычертить одному ему ведомое созвездие между редкими родинками на коже Мелеганта.
При всех его неоспоримых достоинствах, умение ценить тишину в их число не входило никогда.
— Едва ли я способен тебя остановить, — бормочет Мелегант.
Порой он по-прежнему задается вопросом, в самом ли деле готов всю оставшуюся жизнь терпеть столь непоседливого партнера, но в глубине души давным-давно нашел и принял свой ответ.
— Я просто думал обо всей этой истории с реинкарнацией, — Артур поднимает на него любопытный, ищущий взгляд. — Как ты считаешь, возможно, что я тоже когда-нибудь вспомню свою прошлую жизнь?
Мелегант должен был этого ожидать.
Артур так и не умерил своего пыла в желании знать в мельчайших деталях, каким было их общее прошлое, и за минувшие месяцы они обнаружили немало параллелей между этой и той жизнями, знание, которое казалось невозможным объяснить ни бредом, ни безумием.
Не все кусочки пазла складывались в единый образ — возможно, существовала какая-то неведомая начальная точка, от которой изменения расходились подобно кругам на воде, искажая их новую реальность.
Порою это сбивало с толку. Порою попросту забавляло.
Мелегант до сих пор помнит совершенно ошеломленное выражение лица Артура в тот день, когда его счастливая новость о рождении племянника — названного Гвейном — встретила лишь совершенно неуместный и неконтролируемый смех.
Когда-то самый преданный рыцарь королевства еще не произнес своего первого слова. Моргана не появилась на свет вовсе, а выкидыш разрушил брак Горлуа и Игрейны, дав Утеру шанс завоевать возлюбленную без помощи магии или обмана.
Анна родилась у них первой. Артур — пять лет спустя.
Различий было довольно, но даже в них находились крупицы правды, и каждое из совпадений только укрепляло Мелеганта в вере, что его воспоминания реальны. Он едва помнит, когда в последний раз по-настоящему ощущал себя безумцем, когда сомневался в своем рассудке...
В конечном итоге, ему не оставалось ничего иного, кроме как принять существование прошлого. Артур выбрал тот же путь. В своей незрелой, неискоренимой наивности, он искренне поверил в то, что иные сочли бы сказкой — поверил, и наверняка не раз гадал, суждено ли ему однажды вспомнить все.
Мелегант гадал об этом тоже.
Было время, когда он убедил себя, что сможет избавиться от мучительного одиночества, от ощущения чуждости этому миру, только если воспоминания вернутся и к Артуру тоже. В действительности, он всего лишь цеплялся за прошлое, отрицал дарованный ему шанс и возможность стать счастливым.
Было время, когда он боялся. Боялся, что обожание и любовь его партнера поблекнут перед отвращением и ненавистью, которые король Артур испытывал к заклятому врагу, но...
Мелегант всегда был откровенен в том, что он за человек. Не скрывал недостатков, ошибок, каждого из преступлений, запятнавших его честь. Не оправдывал того, что искал смерти Артура — что вступил в сговор с его сестрой, похитил его возлюбленную супругу и не остановился бы на этом, не останови его смерть.
Пусть пережить все это — иное, чем услышать с чужих слов, у Артура был шанс узнать все худшее в нем. Все лучшее в нем. Не в череде встреч на поле боя, отравленных завистью и гневом, но в тысяче иных разделенных мгновений — в недопониманиях, ссорах и примирениях, в проведенных за разговорами вечерах и редкой тишине объятий.
Мелегант верит, что прошлое не окажется важнее того, что они имеют сейчас.
Для него не может быть иначе.
Его любовь к Артуру не рождена из воспоминаний и не существует им вопреки. Они не связаны той жизнью. Раскроется ли она или останется погребенной, это не изменит ничего.
— У меня есть теория, — наконец отвечает Мелегант. Он коротко прижимается губами к макушке Артура в немом извинении за затянувшееся молчание. — Не знаю, насколько она близка к реальности, и все же…
— И все же?
— Не помню, говорил ли я тебе об этом раньше, но… Мои сны начались в начале прошлой весны, всего через несколько месяцев после моего тридцатилетия, — он ловит взгляд Артура, внимательный и спокойный. — В той жизни я… умер в том же возрасте, в тот же месяц.
Он умер, едва разменяв четвертый десяток, и пусть это немало для тех лет, Мелегант так долго чувствовал себя несправедливо лишенным предначертанной ему жизни — права измениться и перечеркнуть все былые ошибки.
Но правда в том, что он потерял надежду задолго до того, как оказался побежден и загнан в угол, и безумие, отравлявшее его разум, было опаснее и смертельнее кинжала.
Теперь уже нет смысла ни о чем сожалеть.
— Если ты и вспомнишь обо всем, — тихо продолжает Мелегант, — я думаю, это случится нескоро. Когда-то я пытался отыскать любые свидетельства, которые могли бы подтвердить или опровергнуть мои сны. Я хотел знать, существовал ли король Артур пятнадцать столетий назад… не сказал бы, что мои поиски увенчались успехом.
Тот период недаром был назван «темными веками». Так мало правды сохранилось с тех пор, и даже если Мелеганту удалось обнаружить полустершиеся следы их жизней — мифические сказания о безымянном короле, в последний раз объединившем Британию за годы до ее захвата племенами англосаксов, — этого оказалось недостаточно, чтобы пролить свет на исход судьбы Артура.
— И все-таки я хочу верить, что ты прожил долгую жизнь, — говорит он. — Счастливую жизнь. Когда-то я завидовал всему, что ты имел, но… не сейчас. Больше нет.
Он не пожелал бы никому столь рано взвалить на себя бремя власти и ответственность за обреченную страну, пережить ненависть семьи и предательство любимой. Мелегант не забыл планов мести Морганы, ее одержимости увидеть падение Артура, и все же не оставил надежды, что среди отведенных ему лет нашлось место и для счастья.
Теперь он сможет позаботиться об этом сам.
Тихо фыркнув, Артур крепче сжимает объятия, и пусть в голосе его звучит беззлобная насмешка, глаза сияют лишь нежностью и любовью:
— Могу только представить твое невыносимое самодовольство, когда спустя лет сорок ты наконец получишь подтверждение, что все это время был прав.
Мелегант усмехается.
— Я всегда прав, — беззастенчиво лжет он. — Может быть, за сорок лет ты как раз успеешь это принять.
Он легко возвращает насмешку и нарочито беззаботный тон, но где-то в глубине его души разливается тепло от мысли, что через годы и десятилетия они по-прежнему будут друг у друга.
Быть может, это значит не так уж много, — быть может, все, — но одно Мелегант знает точно.
Ему не нужно большего.
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант
Рейтинг: PG-13
Жанр: романтика, ангст, hurt/comfort
Размер: 14 660 слов
Статус: закончен
4.
4.
Дома у мамы неизменно пахнет яблочным пирогом и корицей.
Мелегант помнит этот запах с самого раннего детства. Он помнит его, сколько помнит себя — помнил, потому что воспоминания о прошлой жизни извратили все, что он когда-либо знал о себе, стерли его и переписали заново.
Их замок в Горре пах иначе.
Он пах сухими травами, и лошадьми, и вываренным бараньим мясом. Он пах смертью, когда мама покинула его — когда крошечная, синюшная, мертвая сестра Мелеганта забрала ее с собой в царство духов.
Мелегант избегал родителей больше года. С самых первый кошмаров, на первых же подступах безумия он оборвал с ними последнюю, без того хрупкую связь. Не приходил, не отвечал на звонки, лишь отправлял по праздникам короткие и сухие поздравления — давал знать, что по-прежнему жив.
Его не волновало, что думал по этому поводу отец: в прошлой жизни отношения с ним оставались натянутыми до самого конца, а здесь равнодушие слишком быстро сменило тепло, но мама…
Маму Мелегант любил всегда, всем своим сердцем. Он обожал ее и не пытался этого скрыть, пусть только в этом не стыдясь чужих насмешек. Покидать ее было больно, но перед глазами так мучительно и навязчиво ярко стоял образ ее бледного лица, ее холодных рук и сухих губ, что шептали — все будет хорошо.
Все не было хорошо.
Не стало ни через год, ни через десятилетия, ни даже после смерти, и Мелегант перестал ждать исполнения ее пророчества — того, в которое поверил так наивно, как способен только ребенок.
И все-таки, возможно… возможно, он отчаялся слишком рано.
Возможно, он по-прежнему наивен.
Мелегант вздыхает и трет воспаленные глаза. Подтягивает к самому подбородку плед, пытаясь прогнать иллюзорный холод. Он чувствует себя больным: по телу жидким свинцом разливается слабость, его знобит, а голову будто напичкали ватой, но на термометре — ровно 98.6.
Он знает, что все это у него в голове.
— Ты ведь знаешь, я всегда тебе рада, — звучит за его спиной мамин голос, — но прошло уже четыре дня. Может, ты все-таки скажешь, что у тебя случилось?
Четыре дня. Почему-то Мелеганту казалось, он здесь дольше.
Он приехал к маме без вещей и без объяснений, без извинений за год молчания.
Молчал по-прежнему.
Много спал.
Почти не выходил из дому.
Он взял на работе отпуск за свой счет, но рано или поздно его затворничество должно закончиться. Рано или поздно он должен решить что-то для себя… Разве не для этого он здесь?
Разве не для этого сбежал?
Мелегант зажмуривается на миг, затем оборачивается, чтобы встретиться с мамой взглядом. У него ее глаза: серо-зеленые и немного раскосые, только в его никогда не отражалось той нежности, той открытости и бесконечного терпения, что направлены на него сейчас. Он слишком многое унаследовал от отца: гонор, и мнительность, и отвратительный характер.
На губах мамы играет легкая, теплая улыбка. Мелегант не сомневается ни на миг, что она в самом деле искренне рада видеть его дома, что готова понять и простить все его ошибки — и те, которые не простит себе он сам.
Он построил стену между ними много раньше, чем начались кошмары.
Слишком боялся ее разочарования.
Слишком самонадеянно верил, что сможет справиться со всем сам.
Мелегант опускает глаза и отодвигается к краю дивана, уступая маме место. Он не хочет говорить: ни сейчас, ни позже, но знает, что должен — что, если продолжит держать все в себе, то лишь позволит ранам сомнений гноиться, отравлять его и заражать тех, кто с ним рядом.
Он сбежал.
Он придумал себе причины и оправдания, он убедил себя в том, что так будет лучше…
Он выбрал путь труса, который когда-то считал для себя неприемлемым и чуждым.
Но правда в том, что Мелегант не мог остаться. Не мог день за днем возвращаться домой, когда все там казалось нелепой, извращенной пародией на то, что было раньше.
Разбитое на тысячи осколков уже не склеить воедино.
Они старались. Артур старался. Он слушал истории Мелеганта все с тем же неподдельным вниманием, он готовил для него по-прежнему, отыскивая все новые рецепты, он был чуток, и нежен, и осторожен — чересчур осторожен. Будто слишком резкое слово, слишком смелое прикосновение способно было разрушить немногое оставшееся целым, но...
Оно рушилось все равно, крошилось и превращалось в пыль, и Мелегант почти чувствовал на языке ее горчащий привкус — напоминание о том, чего уже не вернуть.
В прошлом остались ненавязчивые, робкие касания и ночи, проведенные вместе, и пусть Артур был рядом, когда приходили кошмары, — с беспокойством в глазах, с пустыми, бесполезными словами утешения, — он никогда не оставался, а Мелегант не мог заставить себя уснуть вновь.
Страх одиночества казался острее страха смерти.
В глазах Артура поселилась печаль — так прочно, так глубоко, что не желала уходить даже когда он смеялся и шутил, когда неумело играл в былую беспечность. Порой казалось, вовсе не отказ терзал его так сильно, а лишь бессмысленные границы, придуманные им самим, — Мелегант не просил о них, ненавидел ничуть не меньше, но…
Как объяснить это Артуру? Как переписать границы заново, где провести черту, когда Мелегант уже не уверен, чего хочет?
Он сбежал.
От всех этих сомнений, от соблазнов ложных и настоящих — от Артура, потому что рядом с ним терял способность мыслить здраво. Рядом с ним не хотел переписывать границы, только стереть их — сдаться, просить обо всем.
Отдать — все.
Рядом тихо вздыхает мама.
Придвинувшись ближе, она привлекает его к себе — прижимает к груди, будто он все еще ребенок. Мелегант чувствует себя ребенком. Он кладет голову на мамино плечо и беспомощно прикрывает глаза, когда ее сухие пальцы зарываются в его волосы, а губы мягко касаются макушки.
— Расскажи мне, a leanbh, — полузабытое детское прозвище отзывается болезненным уколом в сердце, — Расскажи, что тебя тревожит.
Мелегант сглатывает ком в горле. Он хочет, только не знает, как начать — как облечь в слова все чувства и сомнения, все страхи и надежды, что терзают его сердце.
— Я встретил одного человека, — произносит он тихо, — когда мне было… плохо.
Плохо.
Плохо настолько, что он почти потерял связь с реальностью. Плохо настолько, что готов был разорвать последнюю нить добровольно. Если бы тогда у него под рукой был кинжал, опасная бритва, пистолет…
Если бы Артур не спас его…
Мелегант никогда не расскажет об этом маме, не возложит на ее плечи груз знания о том, как близок был к смерти в тот день. О том, что ее тень преследует его до сих пор.
Он сжимает в кулаки дрожащие пальцы и заставляет себя продолжить:
— Артур… поддержал меня в тот момент, когда я нуждался в этом больше всего. Он…
Слова царапают его горло, разрывают его изнутри, заставляя кровоточить правдой, что слишком трудно признать вслух, но мама не прерывает его, не торопит и не задает вопросов — только осторожно перебирает его волосы, знакомой лаской успокаивая лихорадочное смятение души.
— Он замечательный, — признает Мелегант. — В чем-то глупый и наивный, но столь подкупающе искренний, ему невозможно не доверять. Он ласковый и внимательный, он чувствует глубоко и умеет любить, он… хороший друг. Возможно, единственный настоящий друг за всю мою жизнь, но…
— Но?
Мелегант выпрямляется.
Он опускает взгляд на собственные руки и с отстраненным любопытством разглядывает сухую, почти бесцветную кожу. Его никогда не отличала бледность, но сейчас он сошел бы за мертвеца. Быть может, он все-таки умер в тот день, четыре месяца назад, и все это — очередной виток кошмара.
Быть может, ему надо чаще выбираться из дому.
Быть может…
Определенно, ему стоит прекратить увиливать от правды.
— Он хочет большего, — признается Мелегант. — Он… влюблен в меня, возможно, всерьез, и я не знаю, должен ли я…
— Дать ему большего? — голос мамы звучит жестче. — Ради чего?
Ради чего?
Ради извращенной в своей идее справедливости, в единственной благодарности за все, что Артур сделал для него?
Ради собственного эгоистичного желания вернуть потерянную близость? Пусть Артур не пытался наказать его за отказ, не требовал ничего взамен любви, но даже его беззаветность не продлится вечно. Мелегант может забрать так много за цену, что отказался платить когда-то, но теперь — она кажется ничтожно малой.
— Я не знаю, — он проводит языком по пересохшим губам и отказывается смотреть маме в глаза. — Порой мне кажется, это будет совсем не трудно. Порой…
Порой Мелегант представляет, каково будет поцеловать Артура по-настоящему. Он представляет податливую теплоту его губ и надежность объятий, как сладко будет проследить кончиками пальцев соблазнительную мягкость его живота, оставить на его шее следы поцелуев-укусов, заново узнать его вкус и его запах, — насладиться им, желающим, желанным, его.
Мелегант хочет этого.
Он хочет этого так сильно, что порою желание заглушает голос разума, но не страх.
— Он влюблен в меня, — повторяет Мелегант, пусть слово куда опаснее горит на его губах. — Он обожает меня, нуждается во мне, и мне страшно, что этого может быть достаточно, чтобы я пошел на все ради него. Что я не хочу его — только те чувства, что он испытывает ко мне.
Способен ли он любить Артура или лишь то, как тот любит его?
— Ох, милый, — вздыхает мама.
В ее голосе больше нет обвинения, лишь сожаление и печаль. Она не встречала Артура, но слишком хорошо знает Мелеганта, его исключительный талант собственными руками рушить свое счастье.
Он один виноват в том, что все пошло не так.
— Этот мальчик, Артур… разве он первый, кто тебя полюбил?
Мелегант кривится от слова, что так и не смог произнести сам, — от того, что в устах мамы оно не звучит ложью.
— А разве нет? — спрашивает он, по-прежнему не поднимая глаз. — Тебе ли не знать, как трудно меня любить.
В его словах нет самоуничижения, всего лишь принятие правды, от которой он так долго пытался сбежать, трусливо закрывая глаза на свои недостатки. У него дурной нрав и тяжелый характер, склонность к истерикам и драматизации, целый список психологических проблем, даже если не брать в расчет его безумную веру в перерождение.
Он жаждет любви по-прежнему остро, хочет верить, что заслуживает ее, но…
Теперь наконец признал, отчего обделен ею.
— Мне ли не знать... — с наигранной задумчивостью произносит мама. — Поверь мне, a leanbh, любить тебя — самое простое, что только есть в моей жизни.
Мелегант поднимает голову, чтобы прочесть в ее глазах то же ласковое уверение, пусть никогда, ни мгновения не сомневался в ее чувствах.
Он позволяет себе слабую улыбку.
— Тебе ведь всегда хватало поклонников, — с ответной полуулыбкой замечает мама, — даже если большую часть времени ты предпочитал игнорировать их существование.
Едва слышно фыркнув, Мелегант качает головой.
Он не столько игнорировал чужой интерес, сколько искренне не замечал его. Ему потребовались месяцы, чтобы осознать глубину симпатии Артура, — месяцы, проведенные в той близости, что он никогда не делил ни с кем другим.
Должно быть, он в самом деле не раз упускал очевидное, не раз закрывал глаза на чужие чувства, и все-таки недостаточно, чтобы отрицать правдивость маминых слов.
У него были поклонники, вот только…
— С ними все было иначе, — произносит он вслух. — Все эти томные взгляды, неумелый флирт, жалкие попытки мне понравится — все это настолько поверхностно, и бессмысленно, и примитивно, о какой любви может идти речь?
Артур мог просто быть рядом, и этого казалось довольно.
— Любви нужно время. Не каждое увлечение перерастает в нечто большее, но разве ты давал им шанс? Разве позволял им полюбить тебя так, как ты того хотел?
— Я не хотел! — Мелегант сжимает пальцы в кулаки; слова срываются с его губ прежде, чем он успевает по-настоящему задуматься над ответом, но они правдивы все равно. — Я не хотел давать им никаких шансов, не хотел подпускать их ближе, мне не нужны были…
Ни они, ни их чувства.
Он едва помнит лица всех этих людей — прыщавых подростков с их наивными представлениями об отношениях, однокурсниц, что пытались за яркой косметикой спрятать недостаток мозгов, назойливых коллег, думающих о сексе с ним чаще, чем о работе…
Он не хотел никого их них, отдал бы все, чтобы избавиться от их удушающего, тошнотного, невыносимого внимания.
— Но тебе нужен Артур.
Голос мамы звучит по-прежнему мягко, и этого почти достаточно, чтобы усмирить волнение Мелеганта — клокочущее, неспокойное, слишком близкое к панике.
Он выдыхает.
Ему нужен Артур.
Он хочет Артура — его любви, его близости.
Артур — тот, чья забота не кажется навязчивой, а мягкость — снисходительной, чья наивная глупость вызывает улыбку вместо раздражения. Он любит Мелеганта ровно так, как он всегда того хотел, и разве этого недостаточно, чтобы развеять любые сомнения?
Он хочет Артура, и, может быть, впервые в жизни — в этой и предыдущей — забрать желанное так просто, стоит лишь протянуть руку.
— Похоже, ты нашел ответ на свой вопрос, — говорит мама, будто в точности знает все, что творится в его душе.
Ее теплые пальцы сжимают его ладонь в безмолвном ободрении, и Мелегант беспомощно прикрывает глаза. Он нашел ответ, только принять его не выходит до сих пор — принять его значит действовать, перестать медлить, рискнуть всем… возможно, потерять — все.
— Я ведь вижу, как меняется твое лицо, когда ты говоришь об этом мальчике, — продолжает мама, — как светятся твои глаза. Если он делает тебя счастливым, позволь себе быть счастливым. Я знаю, ты хочешь, чтобы все было предсказуемее и проще, чтобы кто-то мог гарантировать, что все будет хорошо, но… Любовь — слишком человеческое чувство, чтобы быть совершенным. Не ищи идеала там, где его попросту не может быть.
Губы Мелеганта кривятся в усмешке.
Разве не этим он занимался всю жизнь?
Никогда, ни единого мгновения он не чувствовал себя правильно — на своем месте, в своем времени, в своем уме. Он ставил перед собой далекие, почти недостижимые цели и лелеял надежду, что, добившись желаемого, наконец избавиться от неудовлетворенности в душе.
Он отдал все силы на то, чтобы заполучить трон, добиться признания людей и сердца женщины, очаровавшей его однажды, — он проиграл, но, если бы все сложилось иначе…
Если бы он получил корону и супругу — все то, что когда-то имел Артур, — разве был бы по-настоящему счастлив?
Разве Артур — был?
Мелегант не знает.
Он не знает, были ли его мечты чем-то большим, чем воздушными замками — невозможным, ложным идеалом, в погоне за которым он отрицал настоящее, но…
Он знает, что только с Артуром не думал о будущем и не цеплялся за прошлое, не искал зыбкое ощущение правильности, а пытался его удержать — заплатил бы за него не меньшую цену, чем за трон, за власть и за Гвиневру, но в этом не было нужды.
Нет, ему ни к чему совершенство.
Ни к чему идеал, ему достаточно того, что он имеет — того, что может иметь, если прекратит быть трусом.
Чего он боится? Не разочарования и не самообмана... только того, что его счастье не продлится долго, но неужели отвергнуть его — лучше?
Это противно самому его естеству.
Мелегант всегда боролся за то, чего жаждал, — всеми способами и силами, до безумия и за его гранью, и, будь он проклят богами, но ни в чем он не нуждается сильнее, чем в присутствии Артура в своей жизни.
Без компромиссов.
— Мне надо идти, — выдыхает он, резко поднимаясь на ноги.
Осознание пробуждает в нем нетерпеливое возбуждение, решимость натягивает нервы дрожащей, тугой струной. Мелегант потерял четыре дня в попытках сбежать от себя — он потерял две недели, цепляясь за знакомое, безопасное и ненужное, и этому необходимо положить конец.
— Ну если надо, то, конечно, иди, — с мягкой насмешкой произносит мама. — Только не забывай звонить, договорились? И учти, что я всецело рассчитываю видеть этим Рождеством и тебя, и Артура.
Тень улыбки скользит по губам Мелеганта.
— Приложу все силы, — заверяет он и, помедлив мгновение, добавляет: — Спасибо, мама.
Она молча кивает и поднимается на ноги. Встав на цыпочки, запечатлевает на его лбу короткий поцелуй.
— Береги себя.
— И ты себя, — тихо вторит он.
Больше нет оправдания медлить.
Мелегант не тратит много времени на сборы: он не брал с собой ничего, кроме кошелька и ключей, и не видит смысла переодевать отцовский растянутый свитер.
Обувшись и накинув на плечи пальто, он еще раз прощается с мамой и решительно выходит из дома. Не позволяет себе ни лишних мыслей, ни сомнений — отказывается возвращать и толику власти страху.
На улице давно стемнело, редкие такси отказываются зажигать «свободно», и Мелегант успевает пройти пешком без малого квартал, прежде чем ему удается остановить машину.
Он хочет быть дома.
Он считает мгновения и убеждает себя, что все еще не поздно спасти.
Пожилой водитель благословенно молчит и не сводит взгляда с дороги, а Мелегант смотрит, как мимо пролетают огни магазинов и пабов, как спешат по своим делам люди — несчастные, счастливые, пустые… каким был он.
Каким не хочет быть больше.
Такси останавливается у его дома сорок минут спустя.
Терминал с тихим писком считывает карту, хлопает дверь, и вновь запускается двигатель. Поспешные шаги Мелеганта эхом разносятся по двору — по лестничной площадке, а затем…
Он останавливается у двери квартиры, переводя дыхание, холодными, непослушными пальцами достает из кармана ключи — не медлит, не в этот раз, перед тем, как отпереть замок.
Из гостиной комнаты льется приглушенный свет, и слышится бормотание телевизора.
Мелегант не может заставить себя двигаться дальше.
Не может, но в этом нет нужды — Артур сам выходит к нему, почти выбегает в коридор и замирает, стоит встретиться их взглядам.
Он выглядит ужасно. Под его усталыми, покрасневшими глазами залегли глубокие тени, сальные волосы спутаны в паклю, а борода неопрятна, но отчего-то вместо отвращения Мелегант чувствует лишь нелепое и чуждое желание утешить.
— Привет, — хрипло говорит Артур. — Ты вернулся. Я… не был уверен, должен ли собирать вещи, и…
— Не глупи, — резко прерывает Мелегант.
Он не хотел поднимать голос, не хотел быть груб, но одна мысль о том, что его могла ждать пустая квартира пугает до дрожи. Слишком близок оказался шанс все потерять.
Мелегант отходит, чтобы запереть дверь. Он старается дышать глубже, надеясь вернуть самообладание, успокоиться и прекратить паниковать.
Не время думать о себе.
Он вешает ключи на крючок, выжидает еще короткое мгновение, прежде чем вновь обернуться к Артуру. Уголки его губ дергаются в попытке изобразить улыбку, а руки не слушаются, и все-таки он убеждает себя раскрыть объятия — неловкие, непривычные, нелепые.
Нет ничего уместнее сейчас.
— Ну же, — произносит он с неуверенной насмешкой. — Я слышал, это полезно для души.
Слабый, влажный смешок срывается с губ Артура.
Он делает шаг, затем еще один — торопливо, будто боится, что Мелегант передумает. Сокращает последние дюймы расстояния между ними, обнимает первым и зарывается носом в шерстяной воротник его пальто.
— Я скучал по тебе, — разбито шепчет Артур.
Мелегант закрывает глаза.
Он знал, что его постыдное бегство причинит Артуру боль. Слишком уж рьяно тот стремился все исправить, слишком сильно корил себя за ошибку — за то, что позволил себе поверить во взаимность чувств, дал волю желанию и разрушил привычное течение их жизней.
Он знал…
Вот только ему нужно было время — собраться с мыслями, решить, чего он хочет. Он не желал признаваться в своей слабости, не желал объясняться…
Осознанно ранил того, кто стал ему небезразличен.
— Я знаю. Прости меня, — он опускает руку на затылок Артура и привлекает его ближе. — Мне нужно было побыть одному, но я… я скучал по тебе тоже.
Не только эти четыре дня, гораздо дольше — все две недели, которые их жизнь казалось лишь бледной имитацией того, что было раньше — того, что еще можно вернуть.
Мелегант медлит еще мгновение, прежде чем разорвать объятие, но не отступает назад. Он заключает лицо Артура в ладони, проводит подушечками больших пальцев по тонкой, голубоватой коже под его глазами — растерянными, доверчивыми, по-прежнему столь открыто влюбленными.
Ему так многое нужно сказать, им обоим нужно, но для этого найдется время, а сейчас…
Мелегант подается вперед и целует Артура. Он прижимается ртом к его рту, ловит тихий, изумленный вздох и принимает приглашение невольно приоткрывшихся губ.
Он целует его — глубоко и сладко, отрывается на миг, чтобы прильнуть снова, в касании легком и дразнящем и вновь обещающем ласку смелее.
Артур отвечает ему с подкупающей, пьянящей готовностью. Он рядом, он не оттолкнул, он по-прежнему любит Мелеганта, и этого довольно, чтобы успокоить последнее сомнение в его душе.
Что бы ни начиналось между ними в этот миг, это не может быть ошибкой.
Они отрываются друг от друга.
В глазах Артура сияет новорожденная, робкая радость, но его сомнения еще не ушли.
— Ты ведь знаешь, что не должен… — начинает он. — Что я никогда бы не потребовал…
— Я знаю, — прерывает Мелегант. — Я знаю, что не должен. Я хочу.
Он признал для себя эту правду, и, пусть ее не будет достаточно всегда, сейчас других слов не нужно.
— Хорошо, — серьезно кивает Артур, но его губы дрожат, и широкая, почти по-детски открытая улыбка прорывается наружу. — Как скажешь.
Мелегант не отказывает себе в желании сцеловать ее — просто потому, что может.
Он уверен, у нее вкус счастья.
5.
5.
Мелегант научился находить особое очарование в воскресных утрах, когда некуда спешить и можно вдоволь насладиться разделенной близостью — медленным, чувственным сексом, оставляющим блаженную пустоту в мыслях и томную тяжесть удовлетворения в теле.
Перевернувшись на бок, он пробегает кончиками пальцев по жестким волоскам на груди Артура, по его горячей, чуть влажной от пота коже. Легкими, дразнящими касаниями очерчивает мягкую линию его живота и не пытается скрыть усмешки на безуспешную попытку его втянуть.
Артур фыркает и тихо смеется. Он накрывает ладонь Мелеганта своей, переплетает их пальцы и совершенно не торопится вставать.
Несколько долгих мгновений Мелегант молча смотрит на него. На его слегка приоткрытый рот, мягкий и непристойно яркий от поцелуев, на пушистые темные ресницы и теплые карие глаза, что кажутся янтарными в свете солнечных лучей. Его взгляд спокоен и почти мечтателен, и он так ужасно, так несправедливо красив в этот миг…
Теперь, когда он принадлежит Мелеганту, мысль об этом больше не задевает.
Проходят минуты.
Тихо вздохнув, Артур слегка сжимает пальцы — между его бровями обозначается складка, и пусть он выглядит скорее задумчивым, нежели обеспокоенным чем-то, Мелегант не может погасить слабой искры тревоги.
По крайней мере, он перестал подсознательно ожидать катастрофы каждый раз, как его любовник демонстрировал хоть малейшие потуги мышления.
Мелегант знает, что Артур далеко не дурак. Что тот наблюдателен и быстро учится, что у него отлично развито тактическое мышление, иначе в прошлом он не был бы и вполовину так хорош в бою, но… Он также неизменно наивен, доверчив и простоват — глупец, как Мелегант зовет куда его чаще всех ласковых прозвищ.
Он праздно гадает, окажется ли мысль, что занимает сейчас голову Артура, поразительно глубокой или же потрясающе идиотской.
— Знаешь… — медленно произносит Артур. — Я тут думал… помнишь, ты как-то сказал мне, что хотел бы вернуть свою прошлую жизнь?
Он опускает ладонь на затылок Мелеганта, зарывается пальцами в его волосы в знакомой и утешающей ласке, будто надеется отогнать прочь неизбежное, необоснованное, иррациональное волнение.
Они никогда не избегали этих разговоров — ни о той жизни, ни о безумии, ни о пустых, бессмысленных желаниях прошлого.
Мелегант заставляет себя расслабиться.
— Помню, — коротко отвечает он.
Он помнит, пусть и в половину не столь ярко, как мог бы ожидать. Желание, когда-то пылавшее в его душе, угасло и превратилось в пепел — исчезло, не оставив и следа, и теперь уже не вернется.
— Ты по-прежнему хочешь этого?
Мелегант изгибает губы в усмешке. Тон вопроса кажется ему столь осторожным, столь нарочито непритязательным, что невольно напоминает манеру общения его последнего психотерапевта.
Возможно, Артур попросту упустил свое истинное призвание, выбрав тратить время на всякую бессмыслицу вроде архитектуры или правления королевством.
— Не скажу, что я в восторге от твоей идеи посткоитальных бесед, — сухо замечает Мелегант.
— Посткоитальных… — недоверчиво повторяет Артур. Он коротко смеется и качает головой. — Знаешь, иногда ну очень очевидно, что тебе уже слегка за… сколько там? Полторы тысячи лет?
Мелегант с трудом сдерживает желание закатить глаза.
— Мне не «слегка за», о чем тебе прекрасно известно. — Отстранившись, он переворачивается на спину и устремляет взгляд в потолок. — Но я глубоко убежден, что ты перманентно застрял в дошкольном возрасте.
Временами Артур и правда ведет себя как упрямый, непослушный ребенок, даже если его дерзость и подначивание по большей части безобидны. Даже если он способен быть не по годам зрелым, когда это действительно имеет значение.
Мелеганту ни к чему признавать это вслух.
— Ну прости, — Артур перекатывается, чтобы запечатлеть короткий, извиняющийся поцелуй на его плече, только глаза его по-прежнему блестят незрелым, мальчишеским весельем. — Это было несправедливо с моей стороны. Ни годом больше шестидесяти одного!
Мелегант невольно смеется. Не столько над глупой шуткой, сколько над искренним энтузиазмом и непосредственностью, очаровывающими его до сих пор. Несмотря ни на что, им легко вместе, и он никогда не перестанет этого ценить.
Артур сдвигается выше и целует его в губы, ласково, дразняще и сладко.
— Должен сказать, — говорит он с улыбкой, — ты ужасно хорошо выглядишь для своих лет.
— Как тебе повезло.
Мелегант не сомневается, что внешность не так уж важна для Артура, и все-таки ему по-своему нравится быть оцененным, пусть и в такой полушутливой манере. Особенно за те черты, привлекательность которых он способен признать сам.
С чего бы кому-то любить его характер, вопрос совершенно иной.
Урвав еще один короткий поцелуй, Мелегант не слишком нежно отталкивает Артура прочь, и, приподнявшись на постели, опирается на подушки. Он не верит ни на миг, что разговор между ними окончен — не с тем, как потрясающе упрям способен быть его любовник.
Тот не выжидает и мгновения, прежде чем подтвердить его правоту:
— Но если серьезно… Тебе все еще не хватает той жизни?
— Ну, — Мелегант медленно усмехается, не без мстительного удовольствия оттягивая момент, когда все же вынужден будет ответить на вопрос. — Я бы сказал, с сексом у меня в этой жизни все несколько лучше.
— Хм... благодаря презервативам, смазке и горячему душу?
— Именно.
Если Артур напрашивается на комплимент, он его не получит. Мелегант не станет раздувать его эго, всегда был и останется скуп на похвалу, даже если она заслужена всецело.
Артур щедрый любовник, нежный и неизменно внимательный. Он чуток к желаниям партнера, легко дарит ласку, в его чувственности нет пошлости — он любит секс, но ценит близость куда выше.
Мелегант не назвал бы его самым умелым и даже самым привлекательным из тех, с кем делил постель, но с каждым днем его оценка все менее объективна, к тому же…
Артур единственный, кто стал для него большим. Он друг и партнер, он — тот, к кому Мелегант испытывает искреннюю симпатию — кого любит, пускай когда-то считал себя неспособным на это чувство. Неспособным постичь, что оно значит на самом деле.
Разве может быть в том мире, в той жизни что-то ценнее?
И все же причина, по которой он выбрал бы остаться здесь, намного сложнее.
Глубоко вздохнув, Мелегант вновь переводит взгляд на потолок, мгновение бездумно наблюдая, как вращающиеся лопасти вентилятора ловят блики уже полуденного солнца.
Еще немного, и им все же придется вставать.
— Но если серьезно, — говорит он ровно. — Мой ответ «нет». Я больше не хочу вернуть ту жизнь.
Не так давно Мелегант тешил себя иллюзией, что вынес урок из ошибок прошлого, что стал мудрее, когда в действительности всего лишь угодил в уже знакомую ловушку.
Он оставил позади мечты о несбыточном — о короне, обещавшей уважение и признание, о прекрасной супруге, любившей бы его беззаветно. Он признал, что сотворил недостижимый, совершенный образ, в погоне за которым мог позабыть о мучительной неудовлетворенности настоящего, мог убедить себя, что избавится от нее, стоит ему добиться своего.
Перечеркнув былые стремления, он выбрал желание проще и скромнее. Не идеал, не абсолют, всего лишь привычное… нечто, чего ровно так же не в силах был заполучить, оправдывая тем самым неспособность быть счастливым.
Но правда в том, что он способен.
Он счастлив с тем, что имеет сейчас, пусть новорожденным и тысячу раз несовершенным, и все же бесконечно более ценным, чем все его безумные мечты.
Пусть только потому, что оно уже в его руках.
— С чего бы мне скучать по прошлому? — произносит Мелегант, разрывая затянувшееся на миг молчание. Опустив взгляд на Артура, он посылает ему короткую, лишь немного насмешливую улыбку. — Здесь у меня есть ты.
Он замечает, как теплеют глаза его любовника, как ответная улыбка прячется в уголках его губ, и все-таки слов недостаточно, чтобы погасить беспокойство.
Будь все так просто, Артур не завел бы этот разговор.
— Это правда, — произносит тот, приподнявшись на локте. — Но мне хотелось бы… Я бы хотел, чтобы ты мог быть счастлив и сам по себе, понимаешь?
Его взгляд открытый и мягкий, немного печальный, и нечто отвратительно скользкое стягивается тугим узлом в животе Мелеганта. Не опасение, не совсем, но, может быть, его предвкушение.
У него нет причин полагать, что Артур намерен оставить его — ни одной, ни малейшей, — только едва ли хоть когда-то он сможет заглушить этот страх до конца.
— Без тебя? — спрашивает он, сглатывая стыд от того, как предательски дрожит его голос.
— Нет… нет, ни в коем случае, — настаивает Артур. Сев на постели, он придвигается ближе к Мелеганту, прижимается коленом к его бедру в неловкой попытке ободрить. — Я никуда от тебя не денусь, обещаю, я просто…
Он замолкает. Он кажется необъяснимо виноватым, растерянным, будто гадает, как завершить предложение — как донести свою мысль, не задев при этом чересчур деликатных чувств партнера.
Ему ни к чему подбирать слова.
В глубине души Мелегант прекрасно знает все то, что Артур хочет ему сказать.
Он знает сомнения и страх, которые лелеял когда-то сам — назойливое, неугасающее ощущение тревоги, бессчетные попытки найти изъян в зарождающемся чувстве. Ему оказалось так до смешного просто убедить себя, что Артур с ним из жалости, что Мелегант слишком зависим от него и только этой слабостью удерживает его рядом.
Он ошибался. Переоценил бескорыстие глупого мальчишки, влюбившегося в него за столь нелепо короткий срок, обожающего его по каким-то своим, необъяснимым причинам. Мелегант верит в это, но не желает ни единого мгновения больше подвергать эту правду сомнению, допустить даже мимолетную мысль, что Артур остается с ним по причине иной, чем искренняя привязанность.
Если его чувства когда-нибудь угаснут, их отношения должны закончиться тоже.
Мелегант хочет, чтобы Артур понимал, что может позволить себе уйти.
Прошел почти год с их первой встречи, и многое изменилось с тех пор. Пусть медленно, пусть то и дело оступаясь, но Мелегант шел к стабильности в своей жизни. Он заставил себя вернуться к психотерапии и вновь начал принимать таблетки, он восстановил отношения с матерью, и даже если не стал дружелюбнее с коллегами, по крайней мере, избавился от ощущения столь явной отчужденности на работе.
Мелегант не тешит себя иллюзиями: у него впереди долгий путь, но он видит его отчетливо — знает, что имеет достаточно сил, чтобы дойти до конца. И пусть Артур по-прежнему остается его костылем — его опорой — он не единственный, кто помогает ему держаться прямо и двигаться дальше.
В тот день, когда Мелегант едва не отнял свою жизнь, это Артур не дал ему совершить непоправимую ошибку — это его объятия, надежные и крепкие, смогли удержать его от шага в пропасть. Своим теплом и принятием, близостью и любовью, он уводил Мелеганта все дальше от края бездны, но теперь ее зов утих и не манит к себе больше.
Теперь Мелегант верит, что будет в порядке и без Артура.
Ему по-прежнему ненавистна эта мысль.
Он вздыхает.
— Я буду в порядке сам по себе, — говорит он; едва ли счастлив, но даже «в порядке» стоит немало. — Но знай, что у меня нет ни малейшего желания проверять это на практике.
— Не будем, — с неприкрытым облегчением улыбается Артур.
Он подползает еще ближе к Мелеганту, кладет подбородок на его плечо и обвивает руками талию, не в силах и мгновения дольше терпеть совершеннейшее безумие находиться в одной постели и не обниматься.
Потеревшись бородой о его кожу, он оставляет следом короткий поцелуй, и добавляет едва слышно:
— Ты тоже делаешь меня счастливым.
Мелегант закатывает глаза, и все-таки не пытается сдержать улыбки, что расцветает на его губах. Он ласково треплет волосы на затылке Артура, расслабляется в его теплых и привычно уютных объятиях, растягивая наслаждение праздностью.
Они могут себе позволить еще полчаса. Потом он найдет способ уговорить Артура заняться их поздним завтраком.
Молчание между ними не длится и нескольких минут.
— А можно еще вопрос? — подает голос Артур, останавливая на миг свои попытки вычертить одному ему ведомое созвездие между редкими родинками на коже Мелеганта.
При всех его неоспоримых достоинствах, умение ценить тишину в их число не входило никогда.
— Едва ли я способен тебя остановить, — бормочет Мелегант.
Порой он по-прежнему задается вопросом, в самом ли деле готов всю оставшуюся жизнь терпеть столь непоседливого партнера, но в глубине души давным-давно нашел и принял свой ответ.
— Я просто думал обо всей этой истории с реинкарнацией, — Артур поднимает на него любопытный, ищущий взгляд. — Как ты считаешь, возможно, что я тоже когда-нибудь вспомню свою прошлую жизнь?
Мелегант должен был этого ожидать.
Артур так и не умерил своего пыла в желании знать в мельчайших деталях, каким было их общее прошлое, и за минувшие месяцы они обнаружили немало параллелей между этой и той жизнями, знание, которое казалось невозможным объяснить ни бредом, ни безумием.
Не все кусочки пазла складывались в единый образ — возможно, существовала какая-то неведомая начальная точка, от которой изменения расходились подобно кругам на воде, искажая их новую реальность.
Порою это сбивало с толку. Порою попросту забавляло.
Мелегант до сих пор помнит совершенно ошеломленное выражение лица Артура в тот день, когда его счастливая новость о рождении племянника — названного Гвейном — встретила лишь совершенно неуместный и неконтролируемый смех.
Когда-то самый преданный рыцарь королевства еще не произнес своего первого слова. Моргана не появилась на свет вовсе, а выкидыш разрушил брак Горлуа и Игрейны, дав Утеру шанс завоевать возлюбленную без помощи магии или обмана.
Анна родилась у них первой. Артур — пять лет спустя.
Различий было довольно, но даже в них находились крупицы правды, и каждое из совпадений только укрепляло Мелеганта в вере, что его воспоминания реальны. Он едва помнит, когда в последний раз по-настоящему ощущал себя безумцем, когда сомневался в своем рассудке...
В конечном итоге, ему не оставалось ничего иного, кроме как принять существование прошлого. Артур выбрал тот же путь. В своей незрелой, неискоренимой наивности, он искренне поверил в то, что иные сочли бы сказкой — поверил, и наверняка не раз гадал, суждено ли ему однажды вспомнить все.
Мелегант гадал об этом тоже.
Было время, когда он убедил себя, что сможет избавиться от мучительного одиночества, от ощущения чуждости этому миру, только если воспоминания вернутся и к Артуру тоже. В действительности, он всего лишь цеплялся за прошлое, отрицал дарованный ему шанс и возможность стать счастливым.
Было время, когда он боялся. Боялся, что обожание и любовь его партнера поблекнут перед отвращением и ненавистью, которые король Артур испытывал к заклятому врагу, но...
Мелегант всегда был откровенен в том, что он за человек. Не скрывал недостатков, ошибок, каждого из преступлений, запятнавших его честь. Не оправдывал того, что искал смерти Артура — что вступил в сговор с его сестрой, похитил его возлюбленную супругу и не остановился бы на этом, не останови его смерть.
Пусть пережить все это — иное, чем услышать с чужих слов, у Артура был шанс узнать все худшее в нем. Все лучшее в нем. Не в череде встреч на поле боя, отравленных завистью и гневом, но в тысяче иных разделенных мгновений — в недопониманиях, ссорах и примирениях, в проведенных за разговорами вечерах и редкой тишине объятий.
Мелегант верит, что прошлое не окажется важнее того, что они имеют сейчас.
Для него не может быть иначе.
Его любовь к Артуру не рождена из воспоминаний и не существует им вопреки. Они не связаны той жизнью. Раскроется ли она или останется погребенной, это не изменит ничего.
— У меня есть теория, — наконец отвечает Мелегант. Он коротко прижимается губами к макушке Артура в немом извинении за затянувшееся молчание. — Не знаю, насколько она близка к реальности, и все же…
— И все же?
— Не помню, говорил ли я тебе об этом раньше, но… Мои сны начались в начале прошлой весны, всего через несколько месяцев после моего тридцатилетия, — он ловит взгляд Артура, внимательный и спокойный. — В той жизни я… умер в том же возрасте, в тот же месяц.
Он умер, едва разменяв четвертый десяток, и пусть это немало для тех лет, Мелегант так долго чувствовал себя несправедливо лишенным предначертанной ему жизни — права измениться и перечеркнуть все былые ошибки.
Но правда в том, что он потерял надежду задолго до того, как оказался побежден и загнан в угол, и безумие, отравлявшее его разум, было опаснее и смертельнее кинжала.
Теперь уже нет смысла ни о чем сожалеть.
— Если ты и вспомнишь обо всем, — тихо продолжает Мелегант, — я думаю, это случится нескоро. Когда-то я пытался отыскать любые свидетельства, которые могли бы подтвердить или опровергнуть мои сны. Я хотел знать, существовал ли король Артур пятнадцать столетий назад… не сказал бы, что мои поиски увенчались успехом.
Тот период недаром был назван «темными веками». Так мало правды сохранилось с тех пор, и даже если Мелеганту удалось обнаружить полустершиеся следы их жизней — мифические сказания о безымянном короле, в последний раз объединившем Британию за годы до ее захвата племенами англосаксов, — этого оказалось недостаточно, чтобы пролить свет на исход судьбы Артура.
— И все-таки я хочу верить, что ты прожил долгую жизнь, — говорит он. — Счастливую жизнь. Когда-то я завидовал всему, что ты имел, но… не сейчас. Больше нет.
Он не пожелал бы никому столь рано взвалить на себя бремя власти и ответственность за обреченную страну, пережить ненависть семьи и предательство любимой. Мелегант не забыл планов мести Морганы, ее одержимости увидеть падение Артура, и все же не оставил надежды, что среди отведенных ему лет нашлось место и для счастья.
Теперь он сможет позаботиться об этом сам.
Тихо фыркнув, Артур крепче сжимает объятия, и пусть в голосе его звучит беззлобная насмешка, глаза сияют лишь нежностью и любовью:
— Могу только представить твое невыносимое самодовольство, когда спустя лет сорок ты наконец получишь подтверждение, что все это время был прав.
Мелегант усмехается.
— Я всегда прав, — беззастенчиво лжет он. — Может быть, за сорок лет ты как раз успеешь это принять.
Он легко возвращает насмешку и нарочито беззаботный тон, но где-то в глубине его души разливается тепло от мысли, что через годы и десятилетия они по-прежнему будут друг у друга.
Быть может, это значит не так уж много, — быть может, все, — но одно Мелегант знает точно.
Ему не нужно большего.
@темы: фикло, La legende du roi Arthur, артургант пендрагорский, роскошное удовлетворение