roci's bitch
Фандом: La Légende du roi Arthur | Легенда о короле Артуре
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма
Размер: 8 700 слов
Статус: закончен
although I was burning, you were the only light
although I was burning, you were the only light
Мелегант ненавидит Артура Пендрагона.
Одна мысль о нем наполняет сердце бессильной злобой, терзает его мучительным и жалким томлением. В нем ширится и разрастается пустота, зияющее нечто, что пожирает страдания и боль, что жаждет их все больше, истощая последние силы.
Когда-то все было иначе.
Когда-то Мелегант чувствовал лишь любопытство, лишь странную очарованность юным оруженосцем с ласковыми карими глазами и улыбкой столь лучистой, казалось, она освещала весь мир.
Он был так необъяснимо притягателен, этот глупый мальчишка, что путался под ногами и донимал бессмысленными вопросами, но отчего-то ни разу не вызывал желания прогнать. Возмутительно дерзкий, лишенный равно манер и здравого смысла, он не выказывал Мелеганту ни доли должного почтения — ни доли страха, и недоверия, и ставшего слишком привычным презрения.
Мелегант говорил себе, что все это не более чем мимолетное увлечение. Искра интереса, яркая, но обреченная угаснуть, как разойдутся их пути, как он удовлетворит желание плотское и от того понятное.
Он думал о том, как по окончании турнира пригласит мальчишку в свой шатер, возьмет его прямо на походной постели, желанного, чувственного и покорного — его, пусть только на ночь.
По окончании турнира ему досталась лишь горечь поражения.
Мальчишка, которого он жаждал, тайный бастард Утера Пендрагона, своими руками уничтожил всю его жизнь. За ним, желторотым птенцом, невежественным и наивным, признали право на корону и право решать судьбу Британских островов.
Но даже тогда Мелегант не научился ненавидеть.
Не Артура.
Пусть разум его застилал гнев от несправедливости судьбы, а сердце переполняло презрение к предательской людской натуре, когда он смотрел на Артура, растерянного и уязвимого перед обещанием власти, то думал лишь о том, что, может быть, душа его действительно чиста и непорочна — что, может быть, это ее свет манит к себе так сильно и неотвратимо.
Как мотылька, что слишком долго жил во тьме.
Как мотылек, он сам обрек себя на смерть.
Мелегант ненавидит Артура Пендрагона.
До дрожи, до одержимости — Артур и есть его одержимость, слепящая и пожирающая изнутри. Единственное, чего он жаждал сильнее трона. Единственное, чего ровно также не в силах был заполучить.
Когда Мелегант закрывает глаза, он видит четко и болезненно ярко день битвы при Камелиарде — день, что положил конец всему.
Впервые он встретил Артура на поле боя, впервые скрестил с ним клинки после лет слепого, навязанного соперничества.
Все эти годы Мелегант стремился заглушить необъяснимое томление предательского сердца, строил планы и ловушки, собирал войска и завоевывал все новые земли. Не для славы Горре, не для своей, лишь только чтобы выманить из-под защиты неприступных стен Камелота заклятого, возлюбленного врага.
Все эти годы Артур учился быть королем — учился править и владеть клинком, вести людей не правом рождения, но иною властью. Он повзрослел. Он стал мужчиной, где раньше был мальчишка, и свет его сиял лишь ярче — так ярко, что казалось невозможным бороться с его притяжением.
Мелегант пытался.
Ведомый яростью и отчаянием, позабыв об осторожности и не слушая голоса рассудка, он отдал все силы на борьбу — на то, чтобы доказать Камелиарду и рыцарям Артура, что их король жалок, ничтожен и слаб. Что он не создан для власти. Что он не добр, не справедлив, и душа его не чиста…
Вот только Мелегант не верил в это сам.
Он проиграл. На поле боя и в войне с самим собой. Он заплатил сполна за высокомерие и поспешность, но если бы поступил иначе — смирил свой гнев, задумался на миг, что делает, то разве смог бы нанести решающий удар?
Смог бы убить врага и холодно смотреть, как гаснет свет в его глазах?
Артур не смог.
Глупый, наивный ребенок, он даровал Мелеганту жизнь — вручил в его руки свою, как будто ни на миг не сомневался в его чести. Как будто не мог и помыслить, что вместо желанного титула может встретить смерть.
Ни честь, ни милосердие не остановило бы руку Мелеганта.
Он бы обрушил меч на столь доверчиво подставленную шею в надежде получить заветный трон… Если бы не был так слаб в своем бессмысленном, постыдном чувстве.
Артур преклонил перед ним колено.
Он смотрел на Мелеганта снизу вверх, и во взгляде его по-прежнему не было ни страха, ни недоверия, ни холодного презрения. В нем не было ни искр смеха, ни тепла, и все же…
Мелегант отдал бы все, чтобы Артур продолжал смотреть на него — только на него, и не важно, какие чувства отражались бы в его глазах. Он принял бы всю ненависть, что заслужил, за право стать для Артура всем миром.
За право, что вручил другой.
Если бы он не был так одержим идеей заполучить престол, если бы не выбрал Камелиард для осады, если бы удар его меча не нашел своей цели — быть может, Артур и не встретил бы Гвиневру. Прекрасную, ласковую, нежную — воплощение всего, чем Мелегант никогда не был, не мог и не хотел быть, когда верил, что света Артура довольно для двоих.
Возможно, он был прав.
Возможно… Только Артур отдал ей весь свет.
Он, единственный, способный любить Мелеганта, предпочел ему безмозглую девчонку — лживую, неблагодарную шлюху, что не смогла сдержать брачных клятв.
За это Мелегант возненавидел Артура.
За разочарование и одиночество, за горечь и боль, и все, что терзало его годами.
За собственную неспособность отпустить.
Если бы он мог, то сдался бы еще давно — не стал бы помогать Моргане, не стал бы похищать Гвиневру в расчете, что Артур поспешит ее спасти — что сразится с ним, одержит над ним верх и не накажет пощадой.
Еще хоть раз — последний раз — будет смотреть только на него.
Руки Мелеганта трясутся.
Все его тело дрожит, но занемевшие пальцы по-прежнему крепко сжимают кинжал. Его бой проигран — его война проиграна, и больше не за что бороться.
Артур не пришел.
Это Ланселот явился на помощь возлюбленной Гвиневре. Он, чье имя рыданием срывалось с ее губ. Честный, храбрый, верный рыцарь — верный, пока не счел любовь ценнее преданности королю.
Это Ланселот вызвал Мелеганта на бой — разоружил его, унизил и загнал в угол, но не ему дозволено убить.
Если Артур не заберет его жизни, Мелегант сам нанесет удар. Он загонит кинжал глубоко между ребер, вонзит его по рукоять в болящее, гнилое сердце — выпустит с кровью яд и наконец обретет свободу.
Он медлит.
Его противник медлит, не в силах ни опустить меча, ни броситься в атаку, когда Гвиневра цепляется за него в страхе и безмолвно просит защитить.
Из-за закрытых дверей доносятся приглушенные звуки боя.
Мелегант кривит губы в презрительной усмешке. Он полагал, Ланселот пришел один, но слишком щедро оценил его храбрость. Будь на его месте Артур…
Пронзительный скрип створок обрывает его мысль.
Мелегант устремляет взгляд на звук, и на короткое, звенящее мгновение он верит, что сошел с ума — что сломался под давлением, и беспокойное, темное нечто, переполняющее его душу, и есть безумие.
Он бредит. Реальность не может быть так милосердна к нему, и то же время…
Каким бы лихорадочно-ярким ни было его воображение, не в его силах воспроизвести в столь мельчайших, точных, совершенных деталях знакомый до боли образ.
Артур решительно проходит в зал.
Свет пламени ловит блики на его золоченой броне, подбитый мехом алый плащ развевается за спиной, а клинок Эскалибура окроплен свежей кровью. Праведный гнев искажает черты короля, только глаза по-прежнему принадлежат мальчишке — беспокойные, слишком искренние, полные страха за судьбу супруги.
Он все-таки пришел.
Он опоздал.
Гвиневре больше не грозит опасность.
Неприкрытое облегчение проступает на лице Артура при виде возлюбленной — оно легко смывает страх и беспокойство, но ярость исчезает лишь в тот миг, как его взгляд встречает Мелеганта.
Должно быть, он выглядит жалко. Дрожащий и мертвенно бледный, отчаянно сжимающий рукоять направленного в сердце кинжала. Униженный, разбитый, сломленный.
Еще есть время нанести удар.
— Опусти оружие, — говорит Артур.
Он делает шаг, затем еще один — медленно и осторожно, будто подбирается к дикому зверю. Его меч не убран в ножны, но он не ищет битвы, не ищет и расправы, так к чему весь этот фарс?
Предложить Мелеганту смерть в сражении было бы честью, позволить покончить с собой — заслуженным позором, но зачем…
Зачем просить его жить?
— Все кончено, — произносит Артур с той же неуместной мягкостью, что отражается в его глазах — почти забытой, и все-таки знакомой с тех времен, когда Мелегант еще имел на нее право. — Все кончено, Мелегант, больше нет нужды проливать кровь.
Разве нет?
Разве монстр, которым он стал, не должен быть наказан?
Он, кто похитил возлюбленную супругу Артура, кто держал ее в плену, глухой к ее страху и мольбам о свободе. Он, кто переступил черту рассудка в попытке заполучить то, что никогда не могло и не должно было ему принадлежать.
Все было кончено для Мелеганта еще давно, и единственное, что ему осталось — единственное, чего он смел просить… Он не получит тоже.
Артур не подарит ему смерти.
Он делает еще один шаг.
Испуганный всхлип срывается с губ Гвиневры, а в горле Мелеганта рождается истеричный, хриплый смех. Он не знает, что нелепее — ее фальшивое, наигранное беспокойство о супруге или же вера в то, что его жизни еще может что-то угрожать.
Артур не смотрит на жену.
Его взгляд по-прежнему прикован к нему — взгляд, полный жалости, а Мелегант…
Мелегант слаб, так отвратительно слаб перед ним, иначе не позволил бы… Иначе задушил бы на корню предательский всполох надежды, так настойчиво шепчущий, что предательство Гвиневры будет раскрыто — что она оставит Артура, и тогда…
Быть может, тогда тот увидит, что никому и никогда не будет нужен так, как нужен Мелеганту.
Горячие, шершавые от мозолей пальцы смыкаются на его запястье, забирают кинжал из онемевших, непослушных рук. Артур отказывает ему в убийстве, лишает воли завершить все самому — не в жестокости, но в милосердии оставляет страдание жизни.
Мелегант ненавидит Артура Пендрагона. За это и по тысяче иных причин — всепоглощающе, страстно, всецело, но…
Он не может сбежать от истины, что слишком глубоко томится в сердце — так глубоко, как не войдет ни один клинок, иначе он бы вырезал ее давно, избавился от паразита, что болит и мучает и заставляет жить.
Мелегант ненавидит Артура Пендрагона.
Он любит его в сто крат сильнее.
king of fools
king of fools
Порой Артур не может не думать о том, как стремительно меняется его жизнь, как жестоко и неумолимо течение лет. Оно не прощает ошибок.
Казалось, совсем недавно он был обычным мальчишкой, наивным и глупым, с мечтаниями непритязательными и простыми. Он не знал заботы большей, чем произвести впечатление на рыцаря или даму, привлекших его взор, ноши более тяжкой, чем служение брату.
Еще ближе — то время, когда мальчишка превратился в мужчину. По-прежнему юного, опьяненного счастьем и ослепленного любовью, готового с позорной быстротой позабыть о возложенном на него долге. О долге, чья тяжесть слишком рано легла на его плечи.
Ему было непросто в те дни — выбирать верный путь, искать свое место в пугающе огромном мире, но он посмел убедить себя и поверить всем сердцем, что справился и с этим тоже.
За считанные мгновения до того, как вся его жизнь распалась на части, осталась прахом на руках.
Прошло восемь лет с тех пор, как Артур вытащил Эскалибур из камня. Немногим больше двух со дня, когда раскрылось предательство Гвиневры, и все, что ему осталось — разбитое сердце и мучительное одиночество на троне, который было не с кем разделить.
Тогда он изменился вновь, бесповоротно и неизбежно, вот только…
Кем он стал?
Кто он теперь?
Артур замирает на полушаге и качает головой. Его меланхолия так же нелепа, как жалкие попытки философствовать. Должно быть, вино все же ударило ему в голову, пусть он уже давно не позволял себе пить много — предпочитал трезвость и ясный ум соблазну сладкого и безболезненного забытья.
Он знает, кто он.
Он — Верховный король Британии, принявший на себя клятву до последней капли крови защищать свою страну, сделать все, чтобы вернуть благополучие родным землям. Для этого он приехал сюда, в далекое королевство Горре. Для этого вынужден был притворяться, что ему в радость гостеприимство короля Багдемагуса. Все ради того, чтобы продлить их шаткий мир.
Возможно, ему не стоило покидать так рано устроенный в его честь пир, но он успел узнать, как мало людям важно общество их короля, когда их животы уже полны вина и яств, когда музыка и смех легко заглушает любые печали.
Артур предпочитает тишину. Ему нужен воздух — свежий ветер, что прогонит остатки опьянения и поможет взять себя в руки, избавит от соблазна вернуться к опасным, но столь навязчивым мыслям, к бесчестным сожалениям, отказывающимся отпускать его в эти дни.
Ускорив шаг, он сворачивает к узкой витой лестнице, ведущей на замковые стены. Лелеет надежду, что его не потревожат там — не в этот час, когда даже стража уже покинула свои посты, чтобы присоединиться к пиршеству.
Одна мысль последовать их примеру, вернуться к шуму и суете Большого зала, кажется смертельно утомительной, и в глубине души Артур знает, что сколь бы быстрым ни ощущалось течение лет, ему еще рано чувствовать себя так.
Чем выше он поднимается по лестнице, тем тише становятся звуки музыки, смех и гул голосов. Наконец, они гаснут совсем, уступая место свисту ветра — резкого, по-осеннему пронизывающего, пусть воздух еще помнит летнее тепло.
Артур не скрывает своего присутствия, не смягчает звука шагов. Его некому застать здесь — так он думает, но лишь мгновение спустя осознает ошибку.
Он слышит чужое присутствие — шорох одежд и звон стекла — раньше, чем успевает что-то разглядеть, но стоит только глазам привыкнуть к тусклому свету полной луны, он различает и очертания фигуры тоже. У дальней стены сидит мужчина, прислонившись к ней спиной и вытянув ноги, сжав в пальцах горлышко винной бутылки, и…
Артур узнает его.
Его сердце пропускает удар, пусть на лице не отражается и тени эмоций.
Он ожидал увидеть Мелеганта Горского вновь — во время пира, по правую руку от отца. Он чувствовал странное, необъяснимое разочарование, осознав, что принца не было в замке…
Только тот был. Все это время он был здесь — скрывался от Артура, избегал его столь невыносимого присутствия в стенах родного дома. В то время как весь королевский двор собрался в Большом зале для пиршества, Мелегант выбрал то же уединенное место, которого искал Артур, он пировал тоже — в гордом одиночестве, не считая компании трех бутылок вина.
Должно быть, он пьян.
Должно быть, сама мысль о том, чтобы вновь встретиться с извечным соперником, была столь омерзительна для него, что он выбрал утопить ее в вине.
Артуру стоит уйти. Развернуться и уйти, пока еще можно сделать вид, что они не заметили, не узнали друг друга.
Так будет лучше, но…
Он не может.
Не может позволить Мелеганту избегать его и дальше. Не может оставить его, как поступил в их прошлую встречу — сделав то, что посчитал правильным, умыв руки после и продолжив жить своей жизнью. Спрятав как можно глубже тревогу, что поселило в нем это решение.
Артур спас жизнь Мелеганта — спас ее, не просто пощадил, и в глубине души он знает, что ответственен теперь. Никто не спросит с него исполнения долга, но довольно и того, что он признал его перед самим собой, и…
— Артур.
В этот раз решение принимать не ему.
В голосе Мелеганта, низком и хриплом, звенит напряжение. Его глаза в тусклом свете луны кажутся почти черными — в них злоба, отчаяние и нескрываемая неприязнь. На его губах играет презрительная усмешка.
Вновь, как и в каждую из их редких встреч, Артур чувствует себя совершенно выбитым из колеи силой ненависти, что испытывает к нему Мелегант, обжигающим гневом, что так легко зарождается в нем.
Они — враги. Они были врагами долгие годы, и все же…
— Неужто от тебя нет никакого спасения? — слова Мелеганта сочатся горечью и ядом. — Или ты намеренно искал моего общества? Быть может, тебе доставляет особое удовольствие идея пытать меня своим присутствием…
Артур тяжело сглатывает вставший поперек горла ком.
Похоже, он так и не утратил наивности, в которой его попрекали слишком много раз. Едва отдавая себе в этом отчет, до сего дня — до сего момента — он по-прежнему цеплялся за надежду, что они с Мелегантом не обречены оставаться врагами навечно. В этом нет смысла теперь, когда правитель Горре наконец признал власть Камелота, когда Мелегант отказался от своих притязаний на трон Британии. Артур думал, это и есть их шанс исправить все то, что однажды пошло не так…
Какой же он глупец.
— Ты в самом деле ненавидишь меня так сильно? — произносит он тихо.
Вопрос сам срывается с его губ — прежде, чем он успевает задуматься, остановить слишком откровенные и опрометчивые слова. Возможно, вино ударило ему в голову сильнее, чем он посчитал прежде. Возможно, отчаяние опьяняло не меньше.
Артур чувствует, как его пальцы сами собой сжимаются в кулаки, как глубокая складка залегает между его бровей. Ему больно, и он не знает, отчего — страшится найти ответ, заглянуть глубже в собственную душу, найти причину вечного, безутешного томления, что терзает сердце.
Мелегант смеется.
Он запрокидывает голову и смеется — резко, издевательски, жестоко. В бутылке, сжатой в его пальцах, неестественно громко плещется вино. Кажется, будто оно глумится над Артуром тоже.
— Конечно, — выдыхает Мелегант между короткими, истеричными смешками. — Конечно, я ненавижу тебя. Ты даже не представляешь, насколько.
Но Артур представляет. Он представляет себе чувство, способное пылать с подобной силой на протяжении лет — не погаснув, не истончившись, не поблекнув.
Моргана ненавидит его не меньше, и…
Неужто он не заслужил иного?
Где-то в глубине души Артура, кажется, по-прежнему живет ребенок — нежеланный для матери, покинутый отцом. Это ему больно от мысли быть ненавистным хоть кому-то. Это он жаждет быть любимым с неменьшей преданностью и страстью.
— Тебе так нужен этот трон? — спрашивает он по-прежнему полушепотом. — Поверь, я никогда не хотел его. Боги, если бы я только мог, я бы с радостью избавился от этой ноши, но я…
— Трон тут не причем, — резко обрывает его Мелегант. — Трон всегда был лишь предлогом.
Он поднимает бутылку к губам и делает щедрый глоток. Его глаза горят лихорадочным огнем — обжигающими, слишком яркими эмоциями. Когда-то Артур позволил себе поверить, что способен читать их без труда — способен понимать, что происходит в беспокойном сердце его врага. Он ошибался.
— Тогда почему?
Он должен знать.
Что он сделал не так? Где оступился? Было ли хоть что-то, что он мог исправить, или же он был обречен вызывать лишь ненависть — за сам факт своего рождения, за то, кто он есть?..
Мелегант растягивает губы в жалком подобии улыбки и качает головой.
— Не спрашивай меня об этом. Я… только не об этом.
Артур медленно кивает.
Он должен знать, но не готов ради этого мучить Мелеганта и дальше, требовать от него ответов, которые тот не в силах дать. Пусть Артур никогда не хотел причинять ему боли, он делал это все равно, и оказывается продолжать.
Он отказывается навязывать свое общество тому, для кого оно в тягость. Эту ошибку он тоже совершал не раз.
— Я… оставляю тебя, — говорит он. — Прости за то, что…
— Не надо, — резко произносит Мелегант. — Не… не извиняйся.
Он замолкает на миг, затем добавляет неувереннее и тише:
— Не уходи. Останься.
Артур часто моргает, растерянный и сбитый с толку. Отчего Мелегант просит его остаться, когда лишь миг назад проклинал сам факт его существования? Он намеренно избегал встречи с ним, а теперь…
Теперь у Артура нет иного выхода кроме как подчиниться.
Мелегант молча кивает на пол, приглашая сесть рядом. Помедлив миг, Артур стягивает с плеч плащ, расстилает его поверх холодного камня, затем опускается сверху. Он прислоняется к стене и сгибает ноги в коленях, вдыхает полную грудь стылого ночного воздуха и пытается прогнать неуместное, необъяснимое волнение.
По-прежнему безмолвно, Мелегант протягивает ему бутылку. Он не смотрит на Артура, его взгляд прикован к противоположной стене, а губы сжаты в тонкую полоску. Свет луны резко очерчивает его профиль. Бездумно, Артур прослеживает взглядом мягкую, покатую линию его носа и капризный изгиб рта, металлический блеск сережек в ухе и темные, мягкие кудри.
Мелегант — красивый мужчина, и Артур знал это всегда, но слишком давно не позволял этому признанию по-настоящему оформиться в мыслях.
Осторожно, он сжимает пальцы на горлышке бутылки, не в силах сдержать легкую дрожь от мимолетного прикосновения к чужой коже. Ему не хочется пить. Он пришел сюда для того, чтобы развеять опьянение, а не затуманить разум еще больше, но отчего-то кажется, что отказать Мелеганту сейчас станет непоправимой ошибкой.
Артур делает первый глоток. Вино оставляет во рту терпкую, вяжущую сладость — оно чересчур сладко на его вкус, но мысль о том, что предпочтения Мелеганта могут быть совершенно иными, кажется необъяснимо забавной. Не будь между ними лет ненависти и вражды, Артур не стал бы сдерживать вертящуюся на языке глупую шутку — о том, что Мелегант едва ли компенсирует так горечь своего характера. Но правда в том, что он не может позволить себе даже столь безобидной насмешки, и осознание наполняет сердце неожиданно острым сожалением.
Артур отдал бы так много за возможность вернуться в то время, когда все было неизмеримо проще.
Тяжело сглотнув, он передает бутылку обратно.
Никто не говорит ни слова, и пусть тишина между ними едва ли уютна, в ней нет и напряжения. Так... лучше, чем быть одному.
Все что угодно лучше, чем быть одному.
— Как ты? — Мелегант нарушает молчание первым.
В его голосе — нарочитая отстраненность, что слишком хорошо знакома Артуру. Бессчетные разы ему задавали ровно тот же вопрос, ровно тем же тоном, но отчего-то лишь сейчас он не желает отвечать заученную ложь.
— Отвратительно, — признается он, с трудом сдерживая желание спрятать лицо в ладонях. — Моя жена полюбила другого. Она изменила мне с человеком, поклявшимся мне в верности, и я верил этой клятве. Мой лучший друг добровольно покрывал их связь. После такого… после такого сложно по-прежнему доверять людям. Сложно отпустить, как бы много времени ни прошло.
Слова мучительно царапают горло, но они не передают и десятой части тех чувств, что терзают сердце Артура. Ему было так невыносимо больно в тот день, когда раскрылась правда об измене Гвиневры, когда он осознал, что навеки потерял ее любовь, и все же…
То была чистая, простая боль.
Со временем его чувства стали темнее. В нем родилась обида — за бесконечную ложь, что так убедительно и невинно звучала из уст Гвиневры. В нем родился стыд — за собственную глупость и слепоту, за упрямые попытки держаться за свой идеальный мир и не видеть того, что давно было известно всем прочим. В нем родился гнев — за то, что никто не счел нужным открыть ему глаза на правду.
Никто, кроме Морганы, только в ее честности не было иного, кроме как желания причинить боль.
Кто бы ни окружал Артура, какими бы ни были их намерения, все они причиняли ему боль.
Артуру не нравится человек, которым он стал. Разочаровавшийся в жизни, измученный и одинокий, он отгородился от людей в страхе перед большим страданием, но не избавился от него все равно. Быть может, он и стал хорошим королем, но разве этого довольно?..
В этот раз он тянется за бутылкой сам.
— Не так уж много, — говорит Мелегант. — Недостаточно. Ты любил ее.
Любил. Кажется, будто это слово ядом прожигает его язык, будто любовь — нечто, заслуживающее презрения, и раньше Артур непременно поспорил бы с этим. Он хочет и сейчас, только не уверен, что сам верит в доводы, которые способен привести.
— Я люблю ее до сих пор, — произносит он. — Часть меня любит, пускай я… Я больше не хочу вернуть то, что имел когда-то.
Он мог бы пожелать иного мира — того, в котором она никогда не полюбила бы другого, никогда не лгала бы о своих чувствах, но даже столь сладостная иллюзия неспособна удержаться в его сердце.
Он не может не спрашивать себя: знал ли он Гвиневру по-настоящему или всего лишь цеплялся за прелестный, непогрешимый образ, придуманный им когда-то?
Утраченное доверие ранило куда глубже утраченной любви.
Вино почти закончилось. Артур делает последний глоток, допивая бутылку до дна, затем отставляет ее в сторону. Полуобернувшись, он смотрит на Мелеганта — с нездоровым, необъяснимым любопытством пытается разгадать, что за чувства написаны в его чертах.
Презирает ли он Артура за слабость и глупость? Ненавидит ли за то, что когда-то он имел так много, но не сумел удержать и малой доли?
Уголки рта Мелеганта опущены вниз, между его бровей залегла глубокая складка, и все же в его глазах нет ни неприязни, ни злости. Только… боль.
Артур хотел бы разгадать его, этого невозможного, сложного человека. Хотел бы узнать, кто он, пока не победил соблазн нарисовать еще одну прекрасную, но насквозь лживую картину.
— Зачем ты похитил ее? — спрашивает Артур. — Мою… Гвиневру? Ради чего?
Ему так и не удалось найти объяснения, что не казалось бы абсурдным и бесконечно далеким от правды, как бы часто он ни возвращался в воспоминаниях в тот день, как бы ни мучил себя тщетными попытками отыскать ответ.
Он был так безрассудно глуп, бросаясь спасать возлюбленную лишь с небольшим отрядом воинов, пускай тогда считал совсем иначе. Поверить Моргане казалось ошибкой, но правда в том, что она и не думала лгать.
Не в тот раз.
Быть может, Ланселот и не был единственным способным одержать победу над Мелегантом, но Артур в самом деле пришел зря. Гвиневре больше не нужен был спаситель, но, может быть…
— Я хотел, чтобы ты пришел, — говорит Мелегант, опуская глаза. Он проводит кончиками пальцев по горлышку последней, по-прежнему закупоренной бутылки, но не торопится ее открыть. — Ради этого я похитил ее.
Может быть, он нужен был Мелеганту.
Беспечно, безрассудно, Артур испытывал удачу, заявившись в логово врага с жалким десятком рыцарей за спиной, но он не встретил ни засады, ни ловушки — лишь нескольких воинов, охранявших замок.
Ланселот смог в одиночку пробиться к Мелеганту. Он победил его, а после…
После, когда Артур наконец прибыл на место битвы, все уже было кончено. Опасность не угрожала Гвиневре, враг был повержен. Болезненно гордый, Мелегант готов был забрать собственную жизнь, только чтобы не уступить удовлетворения сопернику — так Артур думал, но сомневается теперь.
— Отчего ты не убил меня? — спрашивает Мелегант.
Артур слышит иное.
“Отчего ты не позволил мне умереть?”
Ни единого раза он не задавал себе того же вопроса.
В тот первый раз, когда он даровал Мелеганту жизнь, сомнение остановило его клинок — последний, смертельный удар. Оно смирило кипевшую в душе ярость и погасило жар битвы, позволив найти оправдания и причины, казавшиеся достойными тогда.
Второй раз Артур не сомневался. В тот миг, когда он забирал кинжал из чужих неестественно холодных, онемевших пальцев, в его сердце не было ничего, кроме абсолютной уверенности.
Он не хотел смерти Мелеганта.
Он так и не научился видеть в нем врага. Соперника, возможно, но куда ярче — человека глубоко несчастного, доведенного до грани отчаяния и совершившего немало ошибок, но ни одна из них не заслужила приговора.
Все, что произошло между ними, Артур готов простить и оставить в прошлом, и он надеется… Он хочет верить, что однажды Мелегант придет к этому тоже.
Тихо вздохнув, Артур выпрямляет ноги и прислоняется затылком к холодному камню стены. Он больше не смотрит на Мелеганта — знает, что его взгляд нежеланен в этот миг. Знает, что не сможет иначе найти слов, что прозвучат как должно.
— Потому что… — начинает он медленно. — Потому что я знал тебя. Порою слишком просто забрать чужую жизнь — особенно, когда убежден, что поступаешь праведно. Я прошел через множество сражений. Я убивал… слишком многих.
Его битвы длились днями, его войны — годами, его доспехи и клинок казались буро-алыми от крови. Артур умел убивать, и пусть никогда не находил в этом наслаждения, в нем не было и ненависти к возложенному на него долгу. Он никогда не чувствовал ни раскаяния, ни вины — не когда от его ударов погибали захватчики. Жестокие, беспощадные варвары, что грозились завоевать его родные земли и опустошить города.
Артур забирал и иные жизни. Воинов Мелеганта, зачинщиков подавленных на корню восстаний, вспыхивавших много чаще, чем было позволено верить большинству. Эти смерти оставляли в сердце горечь, но лишь от осознания раскола, что по-прежнему царил среди людей Британии.
Когда он едва видел лица за масками забрал, казалось так просто забыть их — стереть из памяти, оставив незапятнанной совесть.
Артур знал Мелеганта. Каждую его черту, каждую мельчайшую деталь, что сохранил в памяти в своей наивной, юношеской очарованности — с тех лет, когда ему казалось довольным восхищаться Мелегантом издалека. Лишь единожды он набрался смелости подойти ближе, заговорить…
Те чувства, что Артур испытывал тогда, были лишь обещанием чего-то большего, но их оказалось довольно, чтобы остановить его клинок. Их оказалось довольно, чтобы сочувствие в его сердце затмило гнев.
Возможно, это делает его слишком мягким — слабым, каким всегда считал его Мелегант.
Пускай.
— Мог бы убить еще одного, — говорит Мелегант, не пытаясь скрыть горечи в голосе. — Ты знал меня. Ты знал, что я заслуживаю смерти.
Артур качает головой.
— Нет, — говорит он твердо. — Нет, не заслуживаешь.
С губ Мелеганта срывается хриплый, невеселый смешок.
Он выглядит больным — измученным, сломленным, уязвимым. Артур лишь единожды видел его таким. В тот день, когда…
— В тот день… — шепчет он. — Неужто ты в самом деле искал смерти?
“Неужто ты ищешь ее до сих пор?”
Ответ страшит его. В груди щемит, и тяжело дышать, и Артуру страшно, потому что…
Потому что ему знакома боль. Знакома пустота в душе и ощущение бесцельности существования, и все же даже мимолетная мысль о том, чтобы положить всему конец, не приходила в его разум. Решиться на это, планировать это…
Как же невыносимо должно быть страдание Мелеганта?
Отчего он мучается так?
Мелегант не отвечает. Его пальцы судорожно сжимают горлышко бутылки, на его скулах проступают желваки, а складка между бровями обозначается только острее.
— Искал, — говорит он наконец. — Я хотел умереть. Я хотел, чтобы ты убил меня…
Он замолкает на миг, но в его глазах по-прежнему клубится нечто беспокойное и тревожное. Кажется, будто признание горит на его языке, и потому Артур не смеет заговорить.
Его сердце бьется так болезненно часто, что он слышит шум крови в ушах.
— Я никогда не чувствовал себя удовлетворенным жизнью, — произносит Мелегант ровно и нарочито бесстрастно. — Я искал нечто, способное заполнить пустоту внутри меня — что-то, кого-то. Я пытался достичь невозможных вершин, убедив себя, что ничего иного попросту не может быть довольно. Я отдал все, чтобы добиться своих целей — перешагнул через собственную мораль, вывернул себя наизнанку, выпустил всю кровь до последней капли, оставив пустую, изломанную оболочку, и все же этого оказалось недостаточно. Я не смог заполучить трон. Я знал, что не смогу — с того самого дня, как ты одержал надо мной верх и отказал в смерти, но пережить это я был бы в силах. Я бы… — Он запинается и тяжело сглатывает. — Только в тот же самый день — в этот проклятый день я потерял свой последний шанс заполучить тебя.
Сердце Артура пропускает удар. В его мыслях — абсолютная пустота, только к горлу отчего-то подступает тошнота. Осознание так близко — стоит только протянуть руку, но он не может. Не может признать очевидного, не может отрицать…
Возможно ли, что все эти годы Мелегант был одержим вовсе не властью, доставшейся Артуру? Возможно ли, что каждое его действие, каждый шаг были лишь попытками привлечь внимание, заполучить…
Признание? Любовь?
Артур не понимает.
Боги, он не понимает. Ни разу, ни единого мгновения Мелегант не смотрел на него иначе чем с презрением и неприязнью — ненавистью, что слишком глубоко пустила корни в сердце. Ни единого мгновения… кроме тех далеких и почти забытых, тех, с которых и началась их история.
Тогда, пусть ненадолго, но Артур позволил себе поверить, что его интерес не был нежеланным — не был неразделенным, не важно, сколь поверхностными и мимолетными казались те чувства.
Артуру было пятнадцать. В те годы любые его попытки привлечь внимание очаровывающих его рыцарей или дам неизменно заканчивались провалом: его считали излишне навязчивым и назойливым, его неловкие ухаживания — раздражающими, но с Мелегантом все было иначе. Тот не отмахнулся от Артура, не отослал его прочь. Быть может, он слишком часто поднимал глаза к небу и не сдерживал остроты насмешки, быть может, его замечания были резки, но взгляд не был. Порою, его усмешки смягчались до искренних улыбок, и Артур…
Артур чувствовал себя влюбленным в каждую из них. На миг, не больше. Воспоминания об этом чувстве поблекли слишком быстро, отошли на второй план, стоило заботе о судьбе Британии лечь на его плечи.
Возможно, Мелегант сумел сохранить в памяти яркость разделенных ими мгновений.
Возможно, он лелеял их — позволил своим чувствам окрепнуть, стать сильнее. Пускай за годы их отравила горечь, пускай ненависть переплелась с ними слишком тесно, они не ушли из его сердца.
— Я зашел слишком далеко, — говорит Мелегант едва слышно. Он трет глаза тыльной стороной ладони, обнимает руками колени, будто стремясь стать меньше. — Я ошибся в самом начале. Выбрал не тот путь, сам обрек себя на провал. Я упустил свой шанс даже раньше, чем посмел протянуть за ним руку… может быть, его не было вовсе. Я ненавидел тебя. За слепоту, за то, что ты отказывался видеть, что делаешь со мной — и не важно, что я всеми силами скрывал правду даже от себя самого. Я ненавидел себя. В какой-то момент... в какой-то момент, для меня не осталось иного пути, кроме как покончить со всем — положить конец пытке, в которую превратилась моя жизнь, и я…
Слова будто застревают в его горле. Он влажно кашляет и крепче сжимает свои колени. Дышит прерывисто и часто.
Сердце Артура сжимается так сильно, что боль кажется реальной. Он закрывает глаза, отчаянно пытаясь распутать клубок противоречивых, слишком ярких эмоций.
Он чувствует сострадание. Понимание, что связывает его с Мелегантом неразрывной близостью, потому что Артур знает — он знает, как много муки способна причинить любовь. Как тяжело нести ее бремя в одиночку — неразделенной, нежеланной, пусть в этом нет ничьей вины.
Он чувствует и иное. Постыдное облегчение от мысли, что нужен кому-то — что способен быть не только ненавидимым, но и любимым ничуть не меньше.
Он чувствует…
Где-то в груди, у самого сердца, робкой надеждой бьется осознание, что он был прав — пускай единожды в своей жизни, но прав. Между ними существовала связь, невыдуманная и реальная, утраченная однажды, но, может быть, еще не поздно все вернуть. Мелегант по-прежнему жив.
Он жив, и ему больно, и…
Артур хотел бы сделать хоть что-то, чтобы облегчить его страдание. Заключить в объятия, погладить по волосам, коснуться поцелуем виска — отдать пусть толику нежности. Ее так много в сердце, что кажется, оно вот-вот разорвется на части.
Только будет ли этого достаточно?
Артур кладет ладонь на плечо Мелеганта, сжимает пальцы в немом и бессмысленном утешении. Он не уверен, что способен предложить большее. Он надеялся разрешить их затянувшееся противостояние — поставить точку или, может быть, начать все заново, но то, чего Мелегант хочет от него — то, в чем он нуждается…
— Не надо, — хрипло выдыхает Мелегант. — Мне не следовало говорить тебе всего этого. Я… оставь меня. Прошу, оставь меня, я не могу… Я слишком устал от этих чувств. Не дразни меня тем, чего мне никогда не суждено было иметь.
Боги, как бы Артур хотел сказать ему, что это не так, что они никогда не были чем-то невозможным, и если бы только он узнал правду раньше — раньше, до того, как встретил ту, что полюбил до потери рассудка, ту, что разбила его сердце на части, — он отдал бы Мелеганту все.
Но, может быть, в глубине души Мелегант уже знает об этом.
Будет жестокостью сказать ему, что он опоздал. Ничуть не меньшей — дать надежду на то, что все еще может сложиться иначе.
Артур проводит подушечкой большого пальца по обнаженной коже над воротником туники Мелеганта — позволяет себе эту короткую и успокаивающую, по-прежнему ничего не значащую ласку, прежде чем медленно и неохотно убирает руку прочь.
— Мне жаль, — шепчет он, и пусть это пустые слова, они искренни.
Если бы только Артур был немного внимательнее, если бы чуть лучше разбирался в людях, он доверил бы сердце тому, кто нуждался в нем по-настоящему, кто был бы бережнее с ним — хранил бы его с нежностью пусть редкой, но от того бесценной.
Если бы только Артур не был столь косноязычен, он нашел бы подходящие слова объяснить, что чувствует сейчас — свои сомнения, и надежды, и твердое намерение не сдаваться и не оставлять все так. Только не снова.
Сглатывая сожаление, он поднимается на ноги и забирает плащ. Ему не хочется уходить — куда охотнее он разделил бы с Мелегантом последнюю бутылку вина, неловкой шуткой попытался бы разрешить напряжение между ними. Он насладился бы близостью, по которой скучал, но не мог ощутить ни с кем невыносимо долго, но…
Мелегант не позабудет меланхолию так просто. Чужое присутствие лишь ранит его сейчас, а Артур не может — не готов — предложить ему то, что будет способно утешить боль.
— Я… — он не знает, что хочет сказать.
Что угодно, только бы не молчать, но ни единого слова не приходит на ум.
Мелегант поднимает на него глаза — несчастные, больные. В них отражается слишком много — отчаяние, и уязвимость, и слабая, едва различимая тень надежды.
— Артур, — произносит он хрипло. — Смог бы ты… смог бы ты хоть когда-нибудь полюбить такого, как я? Меня?
На его скулах темными пятнами проступает краска стыда, его слова болезненно откровенны, и, если бы не вино, он ни за что не произнес бы их вслух. Он пожалеет о них на следующее же утро, но... не забудет ответа.
Артур встречает взгляд Мелеганта с храбростью, которой не ощущает. Он ищет правду в глубине своего сердца — не важно, как сильно его страшит мысль довериться кому-то, допустить саму возможность полюбить вновь, он должен найти в себе силы на ответную откровенность.
— Я смог бы, — говорит он. — Однажды, я смог бы. Я… хотел бы.
В его словах нет ни капли лжи.
Пусть сердце его по-прежнему болит, пусть оно не станет вновь целым, и часть его всегда будет принадлежать Гвиневре, в нем осталось довольно места. Возможно, ему нужно открыться перед кем-то, заполнить зияющую пустоту, что приносит лишь муку.
Возможно, Мелегант способен стать этим кем-то. Он очаровал Артура однажды, небезразличен ему до сих пор. Его любовь пережила столько страдания, и, может быть, не угаснет и в счастье. Несовершенная, отравленная разочарованием, но истинная. Желанная. Не обреченная остаться невзаимной.
Как бы сильно Артур не хотел дать обещание, что так и будет — ради них обоих — он не может, но…
Пускай наивно, он хочет верить. Он хочет бороться за данную им надежду, как Мелегант боролся когда-то — спотыкаясь, совершая ошибки и выбирая неверные пути, но не сдаваясь.
Оставив позади беззаботную жизнь и юношескую первую любовь, предательства, разочарования и потери, Артур в самом деле не знает, кем стал, но в одном он уверен точно: в глубине души он по-прежнему совершеннейший глупец.
Удивительно, но эта мысль приносит ему лишь облегчение.
Мелегант закрывает глаза. Он выглядит уставшим — измотанным признанием, грузом собственных чувств, что отняли у него несправедливо много, но кажется, будто ему довольно данного Артуром ответа.
Чего бы тот ни стоил.
Артур по-прежнему не хочет уходить, но знает, что не может навязывать свое общество и дальше. Все будет в порядке. Мелегант не настолько пьян, чтобы не добраться до собственных покоев, и ему нужно побыть одному.
Ему нужно время, чтобы обо всем подумать, немного покоя и здоровый сон. Их пути не расходятся — не в этот раз, и ни к чему ставить точку.
Завтра Артур обязательно отыщет его вновь, и тогда они поговорят обо всем — без дурмана вина, без отчаяния слишком долго сдерживаемых чувств. Не обнажая незаживших ран и не добавляя новых.
Когда-нибудь они восстановят хрупкую связь между ними, ослабшую и обветшавшую за годы вражды, от недоверия к собственным сердцам и сердцам друг друга.
Они станут… кем-то.
Быть может, всем — любовниками и партнерами, готовыми разделять боль, но не причинять ее. Быть может, они будут вместе до самого конца.
Артур жаждет этого так сильно, что готов положить на это все, что имеет, преодолеть любые препятствия, не слушать собственных сомнений и заглушить те, что терзают Мелеганта.
— Доброй ночи, — говорит он тепло. Наклонившись, он отводит в сторону упавшую на лоб Мелеганта мягкую прядь волос, ловит взглядом легкую, едва заметную дрожь его ресниц. — Только не засыпай здесь. Ночи холодные, еще подхватишь простуду.
Он может поклясться, что уголки губ Мелеганта едва заметно дергаются вверх. Это не улыбка, лишь обещание ее, но однажды Артур увидит его исполненным.
Когда он наконец уходит, впервые за годы на его сердце нет тяжести.
where you hold me tight
where you hold me tight
Вино остается на языке приторным, сладковатым привкусом. Стоит Мелеганту закрыть глаза, цветные пятна плывут под его веками, а к горлу подступает тошнота.
Он слишком много выпил.
Если он попытается встать, его наверняка поведет в сторону, только мысли отвратительно трезвы. Память по-прежнему четко хранит каждое мгновение прошедшего часа.
Как бы ему хотелось притвориться, что все это было лишь плодом больного, пьяного воображения, что Артура не было здесь — ни его осторожных касаний, ни унизительно успокаивающей мягкости его голоса.
Мелегант не знает, что делать с подаренной ему надеждой.
Она слишком хрупка в его руках, что способны лишь разрушать. Она уже покрылась трещинами, и острые грани ранят его пальцы.
Поднеся ладонь к глазам, Мелегант щурится, вглядывается в темноту, будто в самом деле надеясь увидеть потеки крови. Было бы проще, если бы боль в его душе способна была ранить тело. Тогда выбор потерял бы значение, и ему бы не пришлось брать все в свои руки — искать смерти, когда она сама пришла бы за ним.
Артур хочет, чтобы он жил.
Губы Мелеганта складываются в кривую усмешку. Знает ли Артур сам, отчего требует от него так много? Верит ли всем сердцем, что названной причины довольно, или скрывает истину глубже, возможно, и от себя самого?
Будет ли оплакивать его смерть?..
Мелегант отталкивает прочь последнюю пустую бутылку, морщится от оглушительного звона стекла, когда она падает на каменный пол, увлекая за собой остальные. Тяжело опершись о землю, он поднимается на ноги.
Ему приходится вцепиться пальцами в стену, чтобы не упасть, дышать чаще и глубже, чтобы сдержать тошноту, и все-таки он находит силы взять себя в руки. Его тело мелко дрожит. Не от усталости, не от вина — от чувств, что клокочут в душе, что он пытается загнать как можно глубже, но тщетно.
Глупый, жестокий мальчишка вновь разбередил старые раны, вот только Мелегант так смертельно устал ненавидеть его за это.
Он устал ненавидеть Артура.
Он устал любить его.
Разве что позабыть ненависть в сравнении кажется до нелепого просто.
Порой он гадает, существовала ли она вовсе, была ли чем-то большим, чем бессильной злобой — предназначалась ли Артуру, а не собственной постыдной беспомощности перед ним.
Когда Артур рядом, когда смотрит на него со знакомой, мучительной мягкостью и теплотой, Мелегант не хочет ненавидеть. Не хочет упиваться собственным несчастьем, всего лишь раз набраться смелости и первым протянуть руку — не ждать первого шага, не цепляться за гордость, не…
Вино развязало его язык. Вино обнажило, как он жалок, но Артур не рассмеялся ему в лицо, не осудил и не вынес приговора, он принял его чувства, пускай не смог ответить на них — не сейчас, но однажды…
Может ли Мелегант позволить себе поверить, что это еще не конец? Что он не обречен прожить остаток лет в мучительной неудовлетворенности своим существованием, приглашать смерть и молиться, что она придет?
Он распрямляет плечи, делает глубокий вдох и поднимает взгляд к небу. Луну затянуло облаками. Поднялся ветер, принося с собой прохладу ранней осени, и все же Мелегант знает, что холодная, липкая тьма в его душе рождена совсем иным.
Он сам прогнал Артура, привычно разрушил все первым, абсурдно веря, что так будет лучше, но… Ему так бесконечно, так невыносимо жутко быть одному.
Ему известно, где находятся отведенные Его Величеству покои. Он вызнал в точности, когда тот должен был прибыть ко двору, где оставался ночевать, сколько пиров устраивалось в его честь, и когда готовилась охота. Чтобы избегать его, так Мелегант говорил себе, но неровные, неуверенные шаги почти против воли ведут его вниз — к комнатам, что не принадлежат ему.
К комнатам, в которых ему едва ли будут рады, какие бы обещания не были обронены в эту ночь.
Сколько бы времени ни прошло, он по-прежнему жалок и слаб перед Артуром — перед собственным желанием к нему, его близости, его ласке.
Мелегант упирается ладонью в стену, чувствует кожей холодный, влажный и шершавый камень. Продолжает идти, не слушая доводов разума, отгоняя предательские шепоты мыслей о том, что выставит себя на посмешище, унизит себя вновь.
Он десятки раз пожалел о сказанном, о слишком искреннем признании, о мольбе полюбить — хоть немного, хоть когда-нибудь — и теперь уже не важно, как много он добавит к стыду, что неминуемо придет на утро.
Быть может… быть может, его будет кому заглушить.
В отдалении раздаются звуки празднества, музыка и смех и чьи-то звонкие выкрики, и Мелеганту тошно от всего этого балагана, от поверхностности его людей и людей Артура — всех, кто окружает их, только c чего им выпала судьба быть другими?
Другие ли они, или лишь его больная фантазия стремится отделить их от мира, найти общность там, где ее нет и не может быть?
Мелегант ускоряет шаг. Ему дурно, но уже не от вина, он спотыкается, и все же продолжает идти — минует пролет, еще один, проходит по длинному и узкому коридору, пока наконец не останавливается у дверей.
Когда он поднимает руку, чтобы постучать, его пальцы не дрожат, только где-то глубже клокочет волнение, и страх, и тысячи эмоций, которые он не хочет и не может признать.
Прижавшись лбом к двери, он часто дышит через нос, сглатывает желчь, и не думает о том, что еще не поздно сбежать.
До его слуха доносится приглушенный звук шагов, тихое проклятие и скрежет замка. Мелегант поспешно отступает назад, сжимает кулаки и тщетно пытается унять бешено колотящееся сердце.
Открывается дверь. Артур замирает на пороге, взъерошенный и сонный, в ночной рубашке, едва достающей до середины бедра. Он кажется необъяснимо ближе, чем когда-либо раньше, только Мелегант не знает — не представляет — как сделать последний шаг, когда все силы его ушли на то, чтобы оказаться здесь.
— Мелегант, — хрипло произносит Артур. — Я… проходи.
Он отступает назад, не спрашивает ничего — зачем он пришел, чего хочет от него, когда совсем недавно просил уйти. Молча пропускает внутрь комнат, теплых и освещенных мягким, масляным светом камина, уютных, какими никогда не были покои Мелеганта.
Непослушными пальцами он тянет завязки туники, ослабляя их, чтобы стало немного легче дышать.
— Воды? — спрашивает Артур.
Мелегант кивает. Во рту пересохло, и начинает болеть голова, но опьянение отпускает свою хватку, возвращая мыслям ясность. Недостаточно, чтобы дать волю уйти.
Он не может ответить даже перед самим собой, зачем пришел сюда, чего ждет, как представляет все, что будет дальше. Только знает, что если останется сейчас в одиночестве, позволит открывшимся ранам гноиться, потеряет веру в подаренную надежду — извратит ее, растопчет, разрушит окончательно, изрезав руки в кровь.
— Я не думаю, что мне сейчас стоит быть одному, — признается он тихо.
Артур молча кивает. Он протягивает ему кубок с водой, сжимает плечо в немом ободрении, будто знает, как Мелеганту сложно стоять прямо. Не отпускает его взгляда, пока он пьет, смотрит так невыносимо, невозможно понимающе.
— Допил вино? — уголки губ Артура поднимаются в полунамеке на улыбку.
— Не самая лучшая идея, — признается Мелегант.
Улыбка Артура становится чуть шире, чуть искреннее. Он поднимает руку, чтобы уже знакомым жестом отвести волосы с его лба, кончиками пальцев проследить линию брови и бьющуюся на виске жилку.
— Не самая лучшая идея, — эхом вторит он. — Но и не самая дурная.
Мелегант знает, что Артур говорит уже не о вине, о них, о каждом поспешном и необдуманном шаге, что может закончиться только большей болью, и все-таки…
Все-таки, Мелегант не может представить мучения ярче, чем то, в котором жил эти годы, не может представить, как даже ложная надежда может быть более жестокой, чем существование без нее — даже если Артур ошибся, если никогда не сможет найти в себе чувств к такому, как он, ему останутся хотя бы эти мгновения…
Он выпускает из пальцев пустой кубок, что с глухим стуком падает на пол, делает шаг вперед, почти утыкаясь Артуру в грудь. Дрожит, когда тот смыкает объятие, привлекает его ближе и прижимается щекой к виску.
Горячая ладонь ложится на его затылок, и осторожные, ласковые пальцы перебирают спутанные пряди волос. Мелегант вдыхает запах Артура — пыли и пота, хмельной сладости и горечи трав. Он представлял его так часто, но реальность ярче и пьянит не хуже вина.
Обернув руки вокруг его талии, Мелегант утыкается носом в его шею и закрывает глаза, всего лишь раз, всего лишь на несколько мгновений позволяет себе не стыдится слабости, но наслаждаться ею.
— Я хотел сказать тебе, — бормочет Артур. — Что вино, которое ты выбрал, ужасно сладкое, что если оно нравится тебе, это наверняка неспроста…
— Чтобы немного сгладить горечь моей натуры, — Мелегант хрипло смеется и крепче сжимает объятья. — Боги, ты ведь ничуть не изменился за последние восемь лет. Все также путаешь остроумие и глупость.
— Но ты улыбаешься.
Артур отступает на полшага, обхватывает его лицо ладонями, вглядывается в его черты. Улыбка дрожит на губах Мелеганта, и все-таки не исчезает, когда Артур осторожно прослеживает ее изгиб подушечкой большого пальца.
Он улыбается, даже если успел поверить в то, что разучился. Оставил это в прошлом, как и надежду вновь услышать беззлобное, ребяческое подшучивание Артура, увидеть искры веселья в его глазах — нечто иное, чем гнев и даже жалость.
— Я изменился, — тихо говорит Артур. — Больше, чем мне того хотелось, и я не уверен, что мне нравится тот человек, которым я стал. Я не уверен, что он понравится тебе, если ты узнаешь его ближе…
Мелегант читает уязвимость в его взгляде, неуверенность, надежду и страх. Он в самом деле изменился. Мальчишка, встреченный Мелегантом восемь лет назад, не знал сомнений — он вторгся в его мир с очаровывающей, подкупающей дерзостью и не боялся быть отвергнутым.
Еще не знал ни предательства возлюбленной, ни лжи во благо от верных друзей.
Даже если бы Мелегант попытался, он едва бы смог облечь в слова свои чувства к Артуру. Что привлекло его когда-то в чужом желторотом оруженосце, что не отпускало его все эти годы, как бы он ни пытался разорвать связь, забыть о ней, похоронить как можно глубже.
— Не обманывайся, Артур, — Мелегант позволяет улыбке стать немного шире, немного насмешливее. — Ты никогда мне не нравился.
Он замолкает на миг, но неуверенность в глазах Артура не исчезает, мешается с эхом застарелой боли — не Мелегант причинил ее, и все же…
Быть может, это вино дает ему смелость, быть может, это безрассудство всегда было в нем.
— Но я любил тебя, — признание дается ему непросто, горит на языке и царапает горло — он не знает, отчего ему так трудно, когда давно признал все сам, когда Артур должен был догадаться тоже. — Не думай, что это чувство способно угаснуть только потому, что ты растерял юношескую наивность. Я хотел бы, чтобы это было так…
— Я нет, — Артур резко качает головой. — Даже если это эгоистично с моей стороны, я хочу верить… Я хочу верить, что любовь…
Он крепко зажмуривается, не в силах больше вымолвить ни слова — подобрать нужных слов, но Мелеганту кажется, он понимает все и так. Всего лишь три года назад Артур клялся в вечной любви своей королеве, принимал то же обещание от нее, только она уже тогда не могла оторвать взгляда от храброго рыцаря Ланселота.
Быть может, ее мимолетное, поверхностное чувство никогда не было любовью, но она называла его так и верила своим словам — Артур верил ей тоже, и поплатился за это разбитым сердцем.
Любовь Мелеганта, несовершенная, отравленная горечью и ядом разочарования, жестокая и слишком близко подобравшаяся к одержимости, оказалась лучше — честнее — и это все, что он может предложить. Он выменял эту надежду на страдание, только не знает до сих пор, какова окажется цена его чувствам теперь…
Заслужат ли они той единственной платы, которой он жаждет?
— Прости, — Артур вновь приобнимает его за плечи и касается коротким поцелуем виска. — Прости, сейчас не лучшее для этого время. Останешься на ночь?
По телу Мелеганта проходит невольная дрожь. Он хочет остаться, не может даже представить, как вернется в холодные и одинокие покои, какие сомнения пустит в свой разум, оставшись наедине со своими мыслями.
Он все еще не знает, способен ли принять жалость Артура, его потребность быть любимым, но этой ночью слишком слаб, чтобы цепляться за гордость. Слишком устал, он…
Хочет спать.
Медленно моргнув, Мелегант наклоняет голову в немом согласии.
Артур кивает тоже. Он отходит в сторону, к сундуку у подножья постели и наклоняется над ним, разыскивая что-то. Его рубашка задирается, обнажая сильные бедра, и Мелегант невольно прослеживает взглядом их линию и мягкий изгиб ягодиц, едва-едва скрытый тонкой тканью.
Он слишком пьян, чтобы чувствовать возбуждение — что-то, кроме смутного любопытства, и все-таки даже оно — больше, чем он мог позволить себе последние годы. Артур слишком долго оставался недостижимым идеалом, солнцем, на которое невозможно было смотреть, не ослепнув.
Но он человек, живой и теплый, по-своему одинокий и также жаждущий ласки.
Мелегант тянет завязки туники, затем стягивает ее через голову, обнажаясь по пояс. Он не стыдится своего тела: ни нездоровой худобы, ни выпирающих ребер, ни бледности, ни шрамов. Никогда не тешил себя иллюзией собственной привлекательности. В нем нет уродства, но нет и красоты, способной привлечь вопреки — вопреки тяжелому характеру, истерикам и закрытости.
Он раздевается медленно и методично. Снимает сапоги и пояс, затем штаны. Комнаты хорошо протоплены, и он не успевает толком почувствовать холода, прежде чем Артур возвращается к нему с ночной рубашкой.
Мелегант поднимает руки, беспрекословно позволяя себя одеть, не вздрагивая от почти невесомых прикосновений горячих пальцев, не пытаясь отыскать во взгляде Артура интерес или отвращение.
— Пойдем, — Артур сжимает его ладонь и мягко увлекает в сторону постели. — Пойдем, мы оба устали, все остальное подождет до завтра.
Что будет завтра?
Разочарование и сожаление? Стыд?
Мелегант послушно следует к кровати, забирается под приглашающе откинутые покрывала, уже согретые теплом чужого тела. Не отстраняется, когда Артур вытягивается рядом, когда привлекает его ближе — только полуоборачивается, чтобы спрятать лицо в его груди, просунуть ногу между его бедер, переплестись друг с другом, пусть ненадолго стать одним.
Артур касается губами его макушки. Он гладит его по спине, перебирает пряди волос, шепчет что-то, что Мелегант не может разобрать — наверное, и не должен, раз утешения довольно и так.
Он выдыхает. Тугая струна его нервов будто лопается в один миг, напряжение, не отпускавшее его годами, тонет в необъяснимом, абсурдном облегчении. Он знает, знает, что все это не значит ничего — что завтрашнее утро не будет милосерднее прошлого, и все-таки…
Его глаза горят от непролитых слез. Он чувствует слишком много, слишком остро, и не знает, что с этим делать. Только цепляется за Артура крепче, только дышит чаще, и всеми силами пытается не распасться на части.
— Тише, — шепчет Артур, вновь касаясь поцелуем его волос. — Тише, все будет хорошо. Я обещаю.
Абсурдно, нелепо, невозможно, но Мелегант верит ему.
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма
Размер: 8 700 слов
Статус: закончен
although I was burning, you were the only light
although I was burning, you were the only light
Мелегант ненавидит Артура Пендрагона.
Одна мысль о нем наполняет сердце бессильной злобой, терзает его мучительным и жалким томлением. В нем ширится и разрастается пустота, зияющее нечто, что пожирает страдания и боль, что жаждет их все больше, истощая последние силы.
Когда-то все было иначе.
Когда-то Мелегант чувствовал лишь любопытство, лишь странную очарованность юным оруженосцем с ласковыми карими глазами и улыбкой столь лучистой, казалось, она освещала весь мир.
Он был так необъяснимо притягателен, этот глупый мальчишка, что путался под ногами и донимал бессмысленными вопросами, но отчего-то ни разу не вызывал желания прогнать. Возмутительно дерзкий, лишенный равно манер и здравого смысла, он не выказывал Мелеганту ни доли должного почтения — ни доли страха, и недоверия, и ставшего слишком привычным презрения.
Мелегант говорил себе, что все это не более чем мимолетное увлечение. Искра интереса, яркая, но обреченная угаснуть, как разойдутся их пути, как он удовлетворит желание плотское и от того понятное.
Он думал о том, как по окончании турнира пригласит мальчишку в свой шатер, возьмет его прямо на походной постели, желанного, чувственного и покорного — его, пусть только на ночь.
По окончании турнира ему досталась лишь горечь поражения.
Мальчишка, которого он жаждал, тайный бастард Утера Пендрагона, своими руками уничтожил всю его жизнь. За ним, желторотым птенцом, невежественным и наивным, признали право на корону и право решать судьбу Британских островов.
Но даже тогда Мелегант не научился ненавидеть.
Не Артура.
Пусть разум его застилал гнев от несправедливости судьбы, а сердце переполняло презрение к предательской людской натуре, когда он смотрел на Артура, растерянного и уязвимого перед обещанием власти, то думал лишь о том, что, может быть, душа его действительно чиста и непорочна — что, может быть, это ее свет манит к себе так сильно и неотвратимо.
Как мотылька, что слишком долго жил во тьме.
Как мотылек, он сам обрек себя на смерть.
Мелегант ненавидит Артура Пендрагона.
До дрожи, до одержимости — Артур и есть его одержимость, слепящая и пожирающая изнутри. Единственное, чего он жаждал сильнее трона. Единственное, чего ровно также не в силах был заполучить.
Когда Мелегант закрывает глаза, он видит четко и болезненно ярко день битвы при Камелиарде — день, что положил конец всему.
Впервые он встретил Артура на поле боя, впервые скрестил с ним клинки после лет слепого, навязанного соперничества.
Все эти годы Мелегант стремился заглушить необъяснимое томление предательского сердца, строил планы и ловушки, собирал войска и завоевывал все новые земли. Не для славы Горре, не для своей, лишь только чтобы выманить из-под защиты неприступных стен Камелота заклятого, возлюбленного врага.
Все эти годы Артур учился быть королем — учился править и владеть клинком, вести людей не правом рождения, но иною властью. Он повзрослел. Он стал мужчиной, где раньше был мальчишка, и свет его сиял лишь ярче — так ярко, что казалось невозможным бороться с его притяжением.
Мелегант пытался.
Ведомый яростью и отчаянием, позабыв об осторожности и не слушая голоса рассудка, он отдал все силы на борьбу — на то, чтобы доказать Камелиарду и рыцарям Артура, что их король жалок, ничтожен и слаб. Что он не создан для власти. Что он не добр, не справедлив, и душа его не чиста…
Вот только Мелегант не верил в это сам.
Он проиграл. На поле боя и в войне с самим собой. Он заплатил сполна за высокомерие и поспешность, но если бы поступил иначе — смирил свой гнев, задумался на миг, что делает, то разве смог бы нанести решающий удар?
Смог бы убить врага и холодно смотреть, как гаснет свет в его глазах?
Артур не смог.
Глупый, наивный ребенок, он даровал Мелеганту жизнь — вручил в его руки свою, как будто ни на миг не сомневался в его чести. Как будто не мог и помыслить, что вместо желанного титула может встретить смерть.
Ни честь, ни милосердие не остановило бы руку Мелеганта.
Он бы обрушил меч на столь доверчиво подставленную шею в надежде получить заветный трон… Если бы не был так слаб в своем бессмысленном, постыдном чувстве.
Артур преклонил перед ним колено.
Он смотрел на Мелеганта снизу вверх, и во взгляде его по-прежнему не было ни страха, ни недоверия, ни холодного презрения. В нем не было ни искр смеха, ни тепла, и все же…
Мелегант отдал бы все, чтобы Артур продолжал смотреть на него — только на него, и не важно, какие чувства отражались бы в его глазах. Он принял бы всю ненависть, что заслужил, за право стать для Артура всем миром.
За право, что вручил другой.
Если бы он не был так одержим идеей заполучить престол, если бы не выбрал Камелиард для осады, если бы удар его меча не нашел своей цели — быть может, Артур и не встретил бы Гвиневру. Прекрасную, ласковую, нежную — воплощение всего, чем Мелегант никогда не был, не мог и не хотел быть, когда верил, что света Артура довольно для двоих.
Возможно, он был прав.
Возможно… Только Артур отдал ей весь свет.
Он, единственный, способный любить Мелеганта, предпочел ему безмозглую девчонку — лживую, неблагодарную шлюху, что не смогла сдержать брачных клятв.
За это Мелегант возненавидел Артура.
За разочарование и одиночество, за горечь и боль, и все, что терзало его годами.
За собственную неспособность отпустить.
Если бы он мог, то сдался бы еще давно — не стал бы помогать Моргане, не стал бы похищать Гвиневру в расчете, что Артур поспешит ее спасти — что сразится с ним, одержит над ним верх и не накажет пощадой.
Еще хоть раз — последний раз — будет смотреть только на него.
Руки Мелеганта трясутся.
Все его тело дрожит, но занемевшие пальцы по-прежнему крепко сжимают кинжал. Его бой проигран — его война проиграна, и больше не за что бороться.
Артур не пришел.
Это Ланселот явился на помощь возлюбленной Гвиневре. Он, чье имя рыданием срывалось с ее губ. Честный, храбрый, верный рыцарь — верный, пока не счел любовь ценнее преданности королю.
Это Ланселот вызвал Мелеганта на бой — разоружил его, унизил и загнал в угол, но не ему дозволено убить.
Если Артур не заберет его жизни, Мелегант сам нанесет удар. Он загонит кинжал глубоко между ребер, вонзит его по рукоять в болящее, гнилое сердце — выпустит с кровью яд и наконец обретет свободу.
Он медлит.
Его противник медлит, не в силах ни опустить меча, ни броситься в атаку, когда Гвиневра цепляется за него в страхе и безмолвно просит защитить.
Из-за закрытых дверей доносятся приглушенные звуки боя.
Мелегант кривит губы в презрительной усмешке. Он полагал, Ланселот пришел один, но слишком щедро оценил его храбрость. Будь на его месте Артур…
Пронзительный скрип створок обрывает его мысль.
Мелегант устремляет взгляд на звук, и на короткое, звенящее мгновение он верит, что сошел с ума — что сломался под давлением, и беспокойное, темное нечто, переполняющее его душу, и есть безумие.
Он бредит. Реальность не может быть так милосердна к нему, и то же время…
Каким бы лихорадочно-ярким ни было его воображение, не в его силах воспроизвести в столь мельчайших, точных, совершенных деталях знакомый до боли образ.
Артур решительно проходит в зал.
Свет пламени ловит блики на его золоченой броне, подбитый мехом алый плащ развевается за спиной, а клинок Эскалибура окроплен свежей кровью. Праведный гнев искажает черты короля, только глаза по-прежнему принадлежат мальчишке — беспокойные, слишком искренние, полные страха за судьбу супруги.
Он все-таки пришел.
Он опоздал.
Гвиневре больше не грозит опасность.
Неприкрытое облегчение проступает на лице Артура при виде возлюбленной — оно легко смывает страх и беспокойство, но ярость исчезает лишь в тот миг, как его взгляд встречает Мелеганта.
Должно быть, он выглядит жалко. Дрожащий и мертвенно бледный, отчаянно сжимающий рукоять направленного в сердце кинжала. Униженный, разбитый, сломленный.
Еще есть время нанести удар.
— Опусти оружие, — говорит Артур.
Он делает шаг, затем еще один — медленно и осторожно, будто подбирается к дикому зверю. Его меч не убран в ножны, но он не ищет битвы, не ищет и расправы, так к чему весь этот фарс?
Предложить Мелеганту смерть в сражении было бы честью, позволить покончить с собой — заслуженным позором, но зачем…
Зачем просить его жить?
— Все кончено, — произносит Артур с той же неуместной мягкостью, что отражается в его глазах — почти забытой, и все-таки знакомой с тех времен, когда Мелегант еще имел на нее право. — Все кончено, Мелегант, больше нет нужды проливать кровь.
Разве нет?
Разве монстр, которым он стал, не должен быть наказан?
Он, кто похитил возлюбленную супругу Артура, кто держал ее в плену, глухой к ее страху и мольбам о свободе. Он, кто переступил черту рассудка в попытке заполучить то, что никогда не могло и не должно было ему принадлежать.
Все было кончено для Мелеганта еще давно, и единственное, что ему осталось — единственное, чего он смел просить… Он не получит тоже.
Артур не подарит ему смерти.
Он делает еще один шаг.
Испуганный всхлип срывается с губ Гвиневры, а в горле Мелеганта рождается истеричный, хриплый смех. Он не знает, что нелепее — ее фальшивое, наигранное беспокойство о супруге или же вера в то, что его жизни еще может что-то угрожать.
Артур не смотрит на жену.
Его взгляд по-прежнему прикован к нему — взгляд, полный жалости, а Мелегант…
Мелегант слаб, так отвратительно слаб перед ним, иначе не позволил бы… Иначе задушил бы на корню предательский всполох надежды, так настойчиво шепчущий, что предательство Гвиневры будет раскрыто — что она оставит Артура, и тогда…
Быть может, тогда тот увидит, что никому и никогда не будет нужен так, как нужен Мелеганту.
Горячие, шершавые от мозолей пальцы смыкаются на его запястье, забирают кинжал из онемевших, непослушных рук. Артур отказывает ему в убийстве, лишает воли завершить все самому — не в жестокости, но в милосердии оставляет страдание жизни.
Мелегант ненавидит Артура Пендрагона. За это и по тысяче иных причин — всепоглощающе, страстно, всецело, но…
Он не может сбежать от истины, что слишком глубоко томится в сердце — так глубоко, как не войдет ни один клинок, иначе он бы вырезал ее давно, избавился от паразита, что болит и мучает и заставляет жить.
Мелегант ненавидит Артура Пендрагона.
Он любит его в сто крат сильнее.
king of fools
king of fools
Порой Артур не может не думать о том, как стремительно меняется его жизнь, как жестоко и неумолимо течение лет. Оно не прощает ошибок.
Казалось, совсем недавно он был обычным мальчишкой, наивным и глупым, с мечтаниями непритязательными и простыми. Он не знал заботы большей, чем произвести впечатление на рыцаря или даму, привлекших его взор, ноши более тяжкой, чем служение брату.
Еще ближе — то время, когда мальчишка превратился в мужчину. По-прежнему юного, опьяненного счастьем и ослепленного любовью, готового с позорной быстротой позабыть о возложенном на него долге. О долге, чья тяжесть слишком рано легла на его плечи.
Ему было непросто в те дни — выбирать верный путь, искать свое место в пугающе огромном мире, но он посмел убедить себя и поверить всем сердцем, что справился и с этим тоже.
За считанные мгновения до того, как вся его жизнь распалась на части, осталась прахом на руках.
Прошло восемь лет с тех пор, как Артур вытащил Эскалибур из камня. Немногим больше двух со дня, когда раскрылось предательство Гвиневры, и все, что ему осталось — разбитое сердце и мучительное одиночество на троне, который было не с кем разделить.
Тогда он изменился вновь, бесповоротно и неизбежно, вот только…
Кем он стал?
Кто он теперь?
Артур замирает на полушаге и качает головой. Его меланхолия так же нелепа, как жалкие попытки философствовать. Должно быть, вино все же ударило ему в голову, пусть он уже давно не позволял себе пить много — предпочитал трезвость и ясный ум соблазну сладкого и безболезненного забытья.
Он знает, кто он.
Он — Верховный король Британии, принявший на себя клятву до последней капли крови защищать свою страну, сделать все, чтобы вернуть благополучие родным землям. Для этого он приехал сюда, в далекое королевство Горре. Для этого вынужден был притворяться, что ему в радость гостеприимство короля Багдемагуса. Все ради того, чтобы продлить их шаткий мир.
Возможно, ему не стоило покидать так рано устроенный в его честь пир, но он успел узнать, как мало людям важно общество их короля, когда их животы уже полны вина и яств, когда музыка и смех легко заглушает любые печали.
Артур предпочитает тишину. Ему нужен воздух — свежий ветер, что прогонит остатки опьянения и поможет взять себя в руки, избавит от соблазна вернуться к опасным, но столь навязчивым мыслям, к бесчестным сожалениям, отказывающимся отпускать его в эти дни.
Ускорив шаг, он сворачивает к узкой витой лестнице, ведущей на замковые стены. Лелеет надежду, что его не потревожат там — не в этот час, когда даже стража уже покинула свои посты, чтобы присоединиться к пиршеству.
Одна мысль последовать их примеру, вернуться к шуму и суете Большого зала, кажется смертельно утомительной, и в глубине души Артур знает, что сколь бы быстрым ни ощущалось течение лет, ему еще рано чувствовать себя так.
Чем выше он поднимается по лестнице, тем тише становятся звуки музыки, смех и гул голосов. Наконец, они гаснут совсем, уступая место свисту ветра — резкого, по-осеннему пронизывающего, пусть воздух еще помнит летнее тепло.
Артур не скрывает своего присутствия, не смягчает звука шагов. Его некому застать здесь — так он думает, но лишь мгновение спустя осознает ошибку.
Он слышит чужое присутствие — шорох одежд и звон стекла — раньше, чем успевает что-то разглядеть, но стоит только глазам привыкнуть к тусклому свету полной луны, он различает и очертания фигуры тоже. У дальней стены сидит мужчина, прислонившись к ней спиной и вытянув ноги, сжав в пальцах горлышко винной бутылки, и…
Артур узнает его.
Его сердце пропускает удар, пусть на лице не отражается и тени эмоций.
Он ожидал увидеть Мелеганта Горского вновь — во время пира, по правую руку от отца. Он чувствовал странное, необъяснимое разочарование, осознав, что принца не было в замке…
Только тот был. Все это время он был здесь — скрывался от Артура, избегал его столь невыносимого присутствия в стенах родного дома. В то время как весь королевский двор собрался в Большом зале для пиршества, Мелегант выбрал то же уединенное место, которого искал Артур, он пировал тоже — в гордом одиночестве, не считая компании трех бутылок вина.
Должно быть, он пьян.
Должно быть, сама мысль о том, чтобы вновь встретиться с извечным соперником, была столь омерзительна для него, что он выбрал утопить ее в вине.
Артуру стоит уйти. Развернуться и уйти, пока еще можно сделать вид, что они не заметили, не узнали друг друга.
Так будет лучше, но…
Он не может.
Не может позволить Мелеганту избегать его и дальше. Не может оставить его, как поступил в их прошлую встречу — сделав то, что посчитал правильным, умыв руки после и продолжив жить своей жизнью. Спрятав как можно глубже тревогу, что поселило в нем это решение.
Артур спас жизнь Мелеганта — спас ее, не просто пощадил, и в глубине души он знает, что ответственен теперь. Никто не спросит с него исполнения долга, но довольно и того, что он признал его перед самим собой, и…
— Артур.
В этот раз решение принимать не ему.
В голосе Мелеганта, низком и хриплом, звенит напряжение. Его глаза в тусклом свете луны кажутся почти черными — в них злоба, отчаяние и нескрываемая неприязнь. На его губах играет презрительная усмешка.
Вновь, как и в каждую из их редких встреч, Артур чувствует себя совершенно выбитым из колеи силой ненависти, что испытывает к нему Мелегант, обжигающим гневом, что так легко зарождается в нем.
Они — враги. Они были врагами долгие годы, и все же…
— Неужто от тебя нет никакого спасения? — слова Мелеганта сочатся горечью и ядом. — Или ты намеренно искал моего общества? Быть может, тебе доставляет особое удовольствие идея пытать меня своим присутствием…
Артур тяжело сглатывает вставший поперек горла ком.
Похоже, он так и не утратил наивности, в которой его попрекали слишком много раз. Едва отдавая себе в этом отчет, до сего дня — до сего момента — он по-прежнему цеплялся за надежду, что они с Мелегантом не обречены оставаться врагами навечно. В этом нет смысла теперь, когда правитель Горре наконец признал власть Камелота, когда Мелегант отказался от своих притязаний на трон Британии. Артур думал, это и есть их шанс исправить все то, что однажды пошло не так…
Какой же он глупец.
— Ты в самом деле ненавидишь меня так сильно? — произносит он тихо.
Вопрос сам срывается с его губ — прежде, чем он успевает задуматься, остановить слишком откровенные и опрометчивые слова. Возможно, вино ударило ему в голову сильнее, чем он посчитал прежде. Возможно, отчаяние опьяняло не меньше.
Артур чувствует, как его пальцы сами собой сжимаются в кулаки, как глубокая складка залегает между его бровей. Ему больно, и он не знает, отчего — страшится найти ответ, заглянуть глубже в собственную душу, найти причину вечного, безутешного томления, что терзает сердце.
Мелегант смеется.
Он запрокидывает голову и смеется — резко, издевательски, жестоко. В бутылке, сжатой в его пальцах, неестественно громко плещется вино. Кажется, будто оно глумится над Артуром тоже.
— Конечно, — выдыхает Мелегант между короткими, истеричными смешками. — Конечно, я ненавижу тебя. Ты даже не представляешь, насколько.
Но Артур представляет. Он представляет себе чувство, способное пылать с подобной силой на протяжении лет — не погаснув, не истончившись, не поблекнув.
Моргана ненавидит его не меньше, и…
Неужто он не заслужил иного?
Где-то в глубине души Артура, кажется, по-прежнему живет ребенок — нежеланный для матери, покинутый отцом. Это ему больно от мысли быть ненавистным хоть кому-то. Это он жаждет быть любимым с неменьшей преданностью и страстью.
— Тебе так нужен этот трон? — спрашивает он по-прежнему полушепотом. — Поверь, я никогда не хотел его. Боги, если бы я только мог, я бы с радостью избавился от этой ноши, но я…
— Трон тут не причем, — резко обрывает его Мелегант. — Трон всегда был лишь предлогом.
Он поднимает бутылку к губам и делает щедрый глоток. Его глаза горят лихорадочным огнем — обжигающими, слишком яркими эмоциями. Когда-то Артур позволил себе поверить, что способен читать их без труда — способен понимать, что происходит в беспокойном сердце его врага. Он ошибался.
— Тогда почему?
Он должен знать.
Что он сделал не так? Где оступился? Было ли хоть что-то, что он мог исправить, или же он был обречен вызывать лишь ненависть — за сам факт своего рождения, за то, кто он есть?..
Мелегант растягивает губы в жалком подобии улыбки и качает головой.
— Не спрашивай меня об этом. Я… только не об этом.
Артур медленно кивает.
Он должен знать, но не готов ради этого мучить Мелеганта и дальше, требовать от него ответов, которые тот не в силах дать. Пусть Артур никогда не хотел причинять ему боли, он делал это все равно, и оказывается продолжать.
Он отказывается навязывать свое общество тому, для кого оно в тягость. Эту ошибку он тоже совершал не раз.
— Я… оставляю тебя, — говорит он. — Прости за то, что…
— Не надо, — резко произносит Мелегант. — Не… не извиняйся.
Он замолкает на миг, затем добавляет неувереннее и тише:
— Не уходи. Останься.
Артур часто моргает, растерянный и сбитый с толку. Отчего Мелегант просит его остаться, когда лишь миг назад проклинал сам факт его существования? Он намеренно избегал встречи с ним, а теперь…
Теперь у Артура нет иного выхода кроме как подчиниться.
Мелегант молча кивает на пол, приглашая сесть рядом. Помедлив миг, Артур стягивает с плеч плащ, расстилает его поверх холодного камня, затем опускается сверху. Он прислоняется к стене и сгибает ноги в коленях, вдыхает полную грудь стылого ночного воздуха и пытается прогнать неуместное, необъяснимое волнение.
По-прежнему безмолвно, Мелегант протягивает ему бутылку. Он не смотрит на Артура, его взгляд прикован к противоположной стене, а губы сжаты в тонкую полоску. Свет луны резко очерчивает его профиль. Бездумно, Артур прослеживает взглядом мягкую, покатую линию его носа и капризный изгиб рта, металлический блеск сережек в ухе и темные, мягкие кудри.
Мелегант — красивый мужчина, и Артур знал это всегда, но слишком давно не позволял этому признанию по-настоящему оформиться в мыслях.
Осторожно, он сжимает пальцы на горлышке бутылки, не в силах сдержать легкую дрожь от мимолетного прикосновения к чужой коже. Ему не хочется пить. Он пришел сюда для того, чтобы развеять опьянение, а не затуманить разум еще больше, но отчего-то кажется, что отказать Мелеганту сейчас станет непоправимой ошибкой.
Артур делает первый глоток. Вино оставляет во рту терпкую, вяжущую сладость — оно чересчур сладко на его вкус, но мысль о том, что предпочтения Мелеганта могут быть совершенно иными, кажется необъяснимо забавной. Не будь между ними лет ненависти и вражды, Артур не стал бы сдерживать вертящуюся на языке глупую шутку — о том, что Мелегант едва ли компенсирует так горечь своего характера. Но правда в том, что он не может позволить себе даже столь безобидной насмешки, и осознание наполняет сердце неожиданно острым сожалением.
Артур отдал бы так много за возможность вернуться в то время, когда все было неизмеримо проще.
Тяжело сглотнув, он передает бутылку обратно.
Никто не говорит ни слова, и пусть тишина между ними едва ли уютна, в ней нет и напряжения. Так... лучше, чем быть одному.
Все что угодно лучше, чем быть одному.
— Как ты? — Мелегант нарушает молчание первым.
В его голосе — нарочитая отстраненность, что слишком хорошо знакома Артуру. Бессчетные разы ему задавали ровно тот же вопрос, ровно тем же тоном, но отчего-то лишь сейчас он не желает отвечать заученную ложь.
— Отвратительно, — признается он, с трудом сдерживая желание спрятать лицо в ладонях. — Моя жена полюбила другого. Она изменила мне с человеком, поклявшимся мне в верности, и я верил этой клятве. Мой лучший друг добровольно покрывал их связь. После такого… после такого сложно по-прежнему доверять людям. Сложно отпустить, как бы много времени ни прошло.
Слова мучительно царапают горло, но они не передают и десятой части тех чувств, что терзают сердце Артура. Ему было так невыносимо больно в тот день, когда раскрылась правда об измене Гвиневры, когда он осознал, что навеки потерял ее любовь, и все же…
То была чистая, простая боль.
Со временем его чувства стали темнее. В нем родилась обида — за бесконечную ложь, что так убедительно и невинно звучала из уст Гвиневры. В нем родился стыд — за собственную глупость и слепоту, за упрямые попытки держаться за свой идеальный мир и не видеть того, что давно было известно всем прочим. В нем родился гнев — за то, что никто не счел нужным открыть ему глаза на правду.
Никто, кроме Морганы, только в ее честности не было иного, кроме как желания причинить боль.
Кто бы ни окружал Артура, какими бы ни были их намерения, все они причиняли ему боль.
Артуру не нравится человек, которым он стал. Разочаровавшийся в жизни, измученный и одинокий, он отгородился от людей в страхе перед большим страданием, но не избавился от него все равно. Быть может, он и стал хорошим королем, но разве этого довольно?..
В этот раз он тянется за бутылкой сам.
— Не так уж много, — говорит Мелегант. — Недостаточно. Ты любил ее.
Любил. Кажется, будто это слово ядом прожигает его язык, будто любовь — нечто, заслуживающее презрения, и раньше Артур непременно поспорил бы с этим. Он хочет и сейчас, только не уверен, что сам верит в доводы, которые способен привести.
— Я люблю ее до сих пор, — произносит он. — Часть меня любит, пускай я… Я больше не хочу вернуть то, что имел когда-то.
Он мог бы пожелать иного мира — того, в котором она никогда не полюбила бы другого, никогда не лгала бы о своих чувствах, но даже столь сладостная иллюзия неспособна удержаться в его сердце.
Он не может не спрашивать себя: знал ли он Гвиневру по-настоящему или всего лишь цеплялся за прелестный, непогрешимый образ, придуманный им когда-то?
Утраченное доверие ранило куда глубже утраченной любви.
Вино почти закончилось. Артур делает последний глоток, допивая бутылку до дна, затем отставляет ее в сторону. Полуобернувшись, он смотрит на Мелеганта — с нездоровым, необъяснимым любопытством пытается разгадать, что за чувства написаны в его чертах.
Презирает ли он Артура за слабость и глупость? Ненавидит ли за то, что когда-то он имел так много, но не сумел удержать и малой доли?
Уголки рта Мелеганта опущены вниз, между его бровей залегла глубокая складка, и все же в его глазах нет ни неприязни, ни злости. Только… боль.
Артур хотел бы разгадать его, этого невозможного, сложного человека. Хотел бы узнать, кто он, пока не победил соблазн нарисовать еще одну прекрасную, но насквозь лживую картину.
— Зачем ты похитил ее? — спрашивает Артур. — Мою… Гвиневру? Ради чего?
Ему так и не удалось найти объяснения, что не казалось бы абсурдным и бесконечно далеким от правды, как бы часто он ни возвращался в воспоминаниях в тот день, как бы ни мучил себя тщетными попытками отыскать ответ.
Он был так безрассудно глуп, бросаясь спасать возлюбленную лишь с небольшим отрядом воинов, пускай тогда считал совсем иначе. Поверить Моргане казалось ошибкой, но правда в том, что она и не думала лгать.
Не в тот раз.
Быть может, Ланселот и не был единственным способным одержать победу над Мелегантом, но Артур в самом деле пришел зря. Гвиневре больше не нужен был спаситель, но, может быть…
— Я хотел, чтобы ты пришел, — говорит Мелегант, опуская глаза. Он проводит кончиками пальцев по горлышку последней, по-прежнему закупоренной бутылки, но не торопится ее открыть. — Ради этого я похитил ее.
Может быть, он нужен был Мелеганту.
Беспечно, безрассудно, Артур испытывал удачу, заявившись в логово врага с жалким десятком рыцарей за спиной, но он не встретил ни засады, ни ловушки — лишь нескольких воинов, охранявших замок.
Ланселот смог в одиночку пробиться к Мелеганту. Он победил его, а после…
После, когда Артур наконец прибыл на место битвы, все уже было кончено. Опасность не угрожала Гвиневре, враг был повержен. Болезненно гордый, Мелегант готов был забрать собственную жизнь, только чтобы не уступить удовлетворения сопернику — так Артур думал, но сомневается теперь.
— Отчего ты не убил меня? — спрашивает Мелегант.
Артур слышит иное.
“Отчего ты не позволил мне умереть?”
Ни единого раза он не задавал себе того же вопроса.
В тот первый раз, когда он даровал Мелеганту жизнь, сомнение остановило его клинок — последний, смертельный удар. Оно смирило кипевшую в душе ярость и погасило жар битвы, позволив найти оправдания и причины, казавшиеся достойными тогда.
Второй раз Артур не сомневался. В тот миг, когда он забирал кинжал из чужих неестественно холодных, онемевших пальцев, в его сердце не было ничего, кроме абсолютной уверенности.
Он не хотел смерти Мелеганта.
Он так и не научился видеть в нем врага. Соперника, возможно, но куда ярче — человека глубоко несчастного, доведенного до грани отчаяния и совершившего немало ошибок, но ни одна из них не заслужила приговора.
Все, что произошло между ними, Артур готов простить и оставить в прошлом, и он надеется… Он хочет верить, что однажды Мелегант придет к этому тоже.
Тихо вздохнув, Артур выпрямляет ноги и прислоняется затылком к холодному камню стены. Он больше не смотрит на Мелеганта — знает, что его взгляд нежеланен в этот миг. Знает, что не сможет иначе найти слов, что прозвучат как должно.
— Потому что… — начинает он медленно. — Потому что я знал тебя. Порою слишком просто забрать чужую жизнь — особенно, когда убежден, что поступаешь праведно. Я прошел через множество сражений. Я убивал… слишком многих.
Его битвы длились днями, его войны — годами, его доспехи и клинок казались буро-алыми от крови. Артур умел убивать, и пусть никогда не находил в этом наслаждения, в нем не было и ненависти к возложенному на него долгу. Он никогда не чувствовал ни раскаяния, ни вины — не когда от его ударов погибали захватчики. Жестокие, беспощадные варвары, что грозились завоевать его родные земли и опустошить города.
Артур забирал и иные жизни. Воинов Мелеганта, зачинщиков подавленных на корню восстаний, вспыхивавших много чаще, чем было позволено верить большинству. Эти смерти оставляли в сердце горечь, но лишь от осознания раскола, что по-прежнему царил среди людей Британии.
Когда он едва видел лица за масками забрал, казалось так просто забыть их — стереть из памяти, оставив незапятнанной совесть.
Артур знал Мелеганта. Каждую его черту, каждую мельчайшую деталь, что сохранил в памяти в своей наивной, юношеской очарованности — с тех лет, когда ему казалось довольным восхищаться Мелегантом издалека. Лишь единожды он набрался смелости подойти ближе, заговорить…
Те чувства, что Артур испытывал тогда, были лишь обещанием чего-то большего, но их оказалось довольно, чтобы остановить его клинок. Их оказалось довольно, чтобы сочувствие в его сердце затмило гнев.
Возможно, это делает его слишком мягким — слабым, каким всегда считал его Мелегант.
Пускай.
— Мог бы убить еще одного, — говорит Мелегант, не пытаясь скрыть горечи в голосе. — Ты знал меня. Ты знал, что я заслуживаю смерти.
Артур качает головой.
— Нет, — говорит он твердо. — Нет, не заслуживаешь.
С губ Мелеганта срывается хриплый, невеселый смешок.
Он выглядит больным — измученным, сломленным, уязвимым. Артур лишь единожды видел его таким. В тот день, когда…
— В тот день… — шепчет он. — Неужто ты в самом деле искал смерти?
“Неужто ты ищешь ее до сих пор?”
Ответ страшит его. В груди щемит, и тяжело дышать, и Артуру страшно, потому что…
Потому что ему знакома боль. Знакома пустота в душе и ощущение бесцельности существования, и все же даже мимолетная мысль о том, чтобы положить всему конец, не приходила в его разум. Решиться на это, планировать это…
Как же невыносимо должно быть страдание Мелеганта?
Отчего он мучается так?
Мелегант не отвечает. Его пальцы судорожно сжимают горлышко бутылки, на его скулах проступают желваки, а складка между бровями обозначается только острее.
— Искал, — говорит он наконец. — Я хотел умереть. Я хотел, чтобы ты убил меня…
Он замолкает на миг, но в его глазах по-прежнему клубится нечто беспокойное и тревожное. Кажется, будто признание горит на его языке, и потому Артур не смеет заговорить.
Его сердце бьется так болезненно часто, что он слышит шум крови в ушах.
— Я никогда не чувствовал себя удовлетворенным жизнью, — произносит Мелегант ровно и нарочито бесстрастно. — Я искал нечто, способное заполнить пустоту внутри меня — что-то, кого-то. Я пытался достичь невозможных вершин, убедив себя, что ничего иного попросту не может быть довольно. Я отдал все, чтобы добиться своих целей — перешагнул через собственную мораль, вывернул себя наизнанку, выпустил всю кровь до последней капли, оставив пустую, изломанную оболочку, и все же этого оказалось недостаточно. Я не смог заполучить трон. Я знал, что не смогу — с того самого дня, как ты одержал надо мной верх и отказал в смерти, но пережить это я был бы в силах. Я бы… — Он запинается и тяжело сглатывает. — Только в тот же самый день — в этот проклятый день я потерял свой последний шанс заполучить тебя.
Сердце Артура пропускает удар. В его мыслях — абсолютная пустота, только к горлу отчего-то подступает тошнота. Осознание так близко — стоит только протянуть руку, но он не может. Не может признать очевидного, не может отрицать…
Возможно ли, что все эти годы Мелегант был одержим вовсе не властью, доставшейся Артуру? Возможно ли, что каждое его действие, каждый шаг были лишь попытками привлечь внимание, заполучить…
Признание? Любовь?
Артур не понимает.
Боги, он не понимает. Ни разу, ни единого мгновения Мелегант не смотрел на него иначе чем с презрением и неприязнью — ненавистью, что слишком глубоко пустила корни в сердце. Ни единого мгновения… кроме тех далеких и почти забытых, тех, с которых и началась их история.
Тогда, пусть ненадолго, но Артур позволил себе поверить, что его интерес не был нежеланным — не был неразделенным, не важно, сколь поверхностными и мимолетными казались те чувства.
Артуру было пятнадцать. В те годы любые его попытки привлечь внимание очаровывающих его рыцарей или дам неизменно заканчивались провалом: его считали излишне навязчивым и назойливым, его неловкие ухаживания — раздражающими, но с Мелегантом все было иначе. Тот не отмахнулся от Артура, не отослал его прочь. Быть может, он слишком часто поднимал глаза к небу и не сдерживал остроты насмешки, быть может, его замечания были резки, но взгляд не был. Порою, его усмешки смягчались до искренних улыбок, и Артур…
Артур чувствовал себя влюбленным в каждую из них. На миг, не больше. Воспоминания об этом чувстве поблекли слишком быстро, отошли на второй план, стоило заботе о судьбе Британии лечь на его плечи.
Возможно, Мелегант сумел сохранить в памяти яркость разделенных ими мгновений.
Возможно, он лелеял их — позволил своим чувствам окрепнуть, стать сильнее. Пускай за годы их отравила горечь, пускай ненависть переплелась с ними слишком тесно, они не ушли из его сердца.
— Я зашел слишком далеко, — говорит Мелегант едва слышно. Он трет глаза тыльной стороной ладони, обнимает руками колени, будто стремясь стать меньше. — Я ошибся в самом начале. Выбрал не тот путь, сам обрек себя на провал. Я упустил свой шанс даже раньше, чем посмел протянуть за ним руку… может быть, его не было вовсе. Я ненавидел тебя. За слепоту, за то, что ты отказывался видеть, что делаешь со мной — и не важно, что я всеми силами скрывал правду даже от себя самого. Я ненавидел себя. В какой-то момент... в какой-то момент, для меня не осталось иного пути, кроме как покончить со всем — положить конец пытке, в которую превратилась моя жизнь, и я…
Слова будто застревают в его горле. Он влажно кашляет и крепче сжимает свои колени. Дышит прерывисто и часто.
Сердце Артура сжимается так сильно, что боль кажется реальной. Он закрывает глаза, отчаянно пытаясь распутать клубок противоречивых, слишком ярких эмоций.
Он чувствует сострадание. Понимание, что связывает его с Мелегантом неразрывной близостью, потому что Артур знает — он знает, как много муки способна причинить любовь. Как тяжело нести ее бремя в одиночку — неразделенной, нежеланной, пусть в этом нет ничьей вины.
Он чувствует и иное. Постыдное облегчение от мысли, что нужен кому-то — что способен быть не только ненавидимым, но и любимым ничуть не меньше.
Он чувствует…
Где-то в груди, у самого сердца, робкой надеждой бьется осознание, что он был прав — пускай единожды в своей жизни, но прав. Между ними существовала связь, невыдуманная и реальная, утраченная однажды, но, может быть, еще не поздно все вернуть. Мелегант по-прежнему жив.
Он жив, и ему больно, и…
Артур хотел бы сделать хоть что-то, чтобы облегчить его страдание. Заключить в объятия, погладить по волосам, коснуться поцелуем виска — отдать пусть толику нежности. Ее так много в сердце, что кажется, оно вот-вот разорвется на части.
Только будет ли этого достаточно?
Артур кладет ладонь на плечо Мелеганта, сжимает пальцы в немом и бессмысленном утешении. Он не уверен, что способен предложить большее. Он надеялся разрешить их затянувшееся противостояние — поставить точку или, может быть, начать все заново, но то, чего Мелегант хочет от него — то, в чем он нуждается…
— Не надо, — хрипло выдыхает Мелегант. — Мне не следовало говорить тебе всего этого. Я… оставь меня. Прошу, оставь меня, я не могу… Я слишком устал от этих чувств. Не дразни меня тем, чего мне никогда не суждено было иметь.
Боги, как бы Артур хотел сказать ему, что это не так, что они никогда не были чем-то невозможным, и если бы только он узнал правду раньше — раньше, до того, как встретил ту, что полюбил до потери рассудка, ту, что разбила его сердце на части, — он отдал бы Мелеганту все.
Но, может быть, в глубине души Мелегант уже знает об этом.
Будет жестокостью сказать ему, что он опоздал. Ничуть не меньшей — дать надежду на то, что все еще может сложиться иначе.
Артур проводит подушечкой большого пальца по обнаженной коже над воротником туники Мелеганта — позволяет себе эту короткую и успокаивающую, по-прежнему ничего не значащую ласку, прежде чем медленно и неохотно убирает руку прочь.
— Мне жаль, — шепчет он, и пусть это пустые слова, они искренни.
Если бы только Артур был немного внимательнее, если бы чуть лучше разбирался в людях, он доверил бы сердце тому, кто нуждался в нем по-настоящему, кто был бы бережнее с ним — хранил бы его с нежностью пусть редкой, но от того бесценной.
Если бы только Артур не был столь косноязычен, он нашел бы подходящие слова объяснить, что чувствует сейчас — свои сомнения, и надежды, и твердое намерение не сдаваться и не оставлять все так. Только не снова.
Сглатывая сожаление, он поднимается на ноги и забирает плащ. Ему не хочется уходить — куда охотнее он разделил бы с Мелегантом последнюю бутылку вина, неловкой шуткой попытался бы разрешить напряжение между ними. Он насладился бы близостью, по которой скучал, но не мог ощутить ни с кем невыносимо долго, но…
Мелегант не позабудет меланхолию так просто. Чужое присутствие лишь ранит его сейчас, а Артур не может — не готов — предложить ему то, что будет способно утешить боль.
— Я… — он не знает, что хочет сказать.
Что угодно, только бы не молчать, но ни единого слова не приходит на ум.
Мелегант поднимает на него глаза — несчастные, больные. В них отражается слишком много — отчаяние, и уязвимость, и слабая, едва различимая тень надежды.
— Артур, — произносит он хрипло. — Смог бы ты… смог бы ты хоть когда-нибудь полюбить такого, как я? Меня?
На его скулах темными пятнами проступает краска стыда, его слова болезненно откровенны, и, если бы не вино, он ни за что не произнес бы их вслух. Он пожалеет о них на следующее же утро, но... не забудет ответа.
Артур встречает взгляд Мелеганта с храбростью, которой не ощущает. Он ищет правду в глубине своего сердца — не важно, как сильно его страшит мысль довериться кому-то, допустить саму возможность полюбить вновь, он должен найти в себе силы на ответную откровенность.
— Я смог бы, — говорит он. — Однажды, я смог бы. Я… хотел бы.
В его словах нет ни капли лжи.
Пусть сердце его по-прежнему болит, пусть оно не станет вновь целым, и часть его всегда будет принадлежать Гвиневре, в нем осталось довольно места. Возможно, ему нужно открыться перед кем-то, заполнить зияющую пустоту, что приносит лишь муку.
Возможно, Мелегант способен стать этим кем-то. Он очаровал Артура однажды, небезразличен ему до сих пор. Его любовь пережила столько страдания, и, может быть, не угаснет и в счастье. Несовершенная, отравленная разочарованием, но истинная. Желанная. Не обреченная остаться невзаимной.
Как бы сильно Артур не хотел дать обещание, что так и будет — ради них обоих — он не может, но…
Пускай наивно, он хочет верить. Он хочет бороться за данную им надежду, как Мелегант боролся когда-то — спотыкаясь, совершая ошибки и выбирая неверные пути, но не сдаваясь.
Оставив позади беззаботную жизнь и юношескую первую любовь, предательства, разочарования и потери, Артур в самом деле не знает, кем стал, но в одном он уверен точно: в глубине души он по-прежнему совершеннейший глупец.
Удивительно, но эта мысль приносит ему лишь облегчение.
Мелегант закрывает глаза. Он выглядит уставшим — измотанным признанием, грузом собственных чувств, что отняли у него несправедливо много, но кажется, будто ему довольно данного Артуром ответа.
Чего бы тот ни стоил.
Артур по-прежнему не хочет уходить, но знает, что не может навязывать свое общество и дальше. Все будет в порядке. Мелегант не настолько пьян, чтобы не добраться до собственных покоев, и ему нужно побыть одному.
Ему нужно время, чтобы обо всем подумать, немного покоя и здоровый сон. Их пути не расходятся — не в этот раз, и ни к чему ставить точку.
Завтра Артур обязательно отыщет его вновь, и тогда они поговорят обо всем — без дурмана вина, без отчаяния слишком долго сдерживаемых чувств. Не обнажая незаживших ран и не добавляя новых.
Когда-нибудь они восстановят хрупкую связь между ними, ослабшую и обветшавшую за годы вражды, от недоверия к собственным сердцам и сердцам друг друга.
Они станут… кем-то.
Быть может, всем — любовниками и партнерами, готовыми разделять боль, но не причинять ее. Быть может, они будут вместе до самого конца.
Артур жаждет этого так сильно, что готов положить на это все, что имеет, преодолеть любые препятствия, не слушать собственных сомнений и заглушить те, что терзают Мелеганта.
— Доброй ночи, — говорит он тепло. Наклонившись, он отводит в сторону упавшую на лоб Мелеганта мягкую прядь волос, ловит взглядом легкую, едва заметную дрожь его ресниц. — Только не засыпай здесь. Ночи холодные, еще подхватишь простуду.
Он может поклясться, что уголки губ Мелеганта едва заметно дергаются вверх. Это не улыбка, лишь обещание ее, но однажды Артур увидит его исполненным.
Когда он наконец уходит, впервые за годы на его сердце нет тяжести.
where you hold me tight
where you hold me tight
Вино остается на языке приторным, сладковатым привкусом. Стоит Мелеганту закрыть глаза, цветные пятна плывут под его веками, а к горлу подступает тошнота.
Он слишком много выпил.
Если он попытается встать, его наверняка поведет в сторону, только мысли отвратительно трезвы. Память по-прежнему четко хранит каждое мгновение прошедшего часа.
Как бы ему хотелось притвориться, что все это было лишь плодом больного, пьяного воображения, что Артура не было здесь — ни его осторожных касаний, ни унизительно успокаивающей мягкости его голоса.
Мелегант не знает, что делать с подаренной ему надеждой.
Она слишком хрупка в его руках, что способны лишь разрушать. Она уже покрылась трещинами, и острые грани ранят его пальцы.
Поднеся ладонь к глазам, Мелегант щурится, вглядывается в темноту, будто в самом деле надеясь увидеть потеки крови. Было бы проще, если бы боль в его душе способна была ранить тело. Тогда выбор потерял бы значение, и ему бы не пришлось брать все в свои руки — искать смерти, когда она сама пришла бы за ним.
Артур хочет, чтобы он жил.
Губы Мелеганта складываются в кривую усмешку. Знает ли Артур сам, отчего требует от него так много? Верит ли всем сердцем, что названной причины довольно, или скрывает истину глубже, возможно, и от себя самого?
Будет ли оплакивать его смерть?..
Мелегант отталкивает прочь последнюю пустую бутылку, морщится от оглушительного звона стекла, когда она падает на каменный пол, увлекая за собой остальные. Тяжело опершись о землю, он поднимается на ноги.
Ему приходится вцепиться пальцами в стену, чтобы не упасть, дышать чаще и глубже, чтобы сдержать тошноту, и все-таки он находит силы взять себя в руки. Его тело мелко дрожит. Не от усталости, не от вина — от чувств, что клокочут в душе, что он пытается загнать как можно глубже, но тщетно.
Глупый, жестокий мальчишка вновь разбередил старые раны, вот только Мелегант так смертельно устал ненавидеть его за это.
Он устал ненавидеть Артура.
Он устал любить его.
Разве что позабыть ненависть в сравнении кажется до нелепого просто.
Порой он гадает, существовала ли она вовсе, была ли чем-то большим, чем бессильной злобой — предназначалась ли Артуру, а не собственной постыдной беспомощности перед ним.
Когда Артур рядом, когда смотрит на него со знакомой, мучительной мягкостью и теплотой, Мелегант не хочет ненавидеть. Не хочет упиваться собственным несчастьем, всего лишь раз набраться смелости и первым протянуть руку — не ждать первого шага, не цепляться за гордость, не…
Вино развязало его язык. Вино обнажило, как он жалок, но Артур не рассмеялся ему в лицо, не осудил и не вынес приговора, он принял его чувства, пускай не смог ответить на них — не сейчас, но однажды…
Может ли Мелегант позволить себе поверить, что это еще не конец? Что он не обречен прожить остаток лет в мучительной неудовлетворенности своим существованием, приглашать смерть и молиться, что она придет?
Он распрямляет плечи, делает глубокий вдох и поднимает взгляд к небу. Луну затянуло облаками. Поднялся ветер, принося с собой прохладу ранней осени, и все же Мелегант знает, что холодная, липкая тьма в его душе рождена совсем иным.
Он сам прогнал Артура, привычно разрушил все первым, абсурдно веря, что так будет лучше, но… Ему так бесконечно, так невыносимо жутко быть одному.
Ему известно, где находятся отведенные Его Величеству покои. Он вызнал в точности, когда тот должен был прибыть ко двору, где оставался ночевать, сколько пиров устраивалось в его честь, и когда готовилась охота. Чтобы избегать его, так Мелегант говорил себе, но неровные, неуверенные шаги почти против воли ведут его вниз — к комнатам, что не принадлежат ему.
К комнатам, в которых ему едва ли будут рады, какие бы обещания не были обронены в эту ночь.
Сколько бы времени ни прошло, он по-прежнему жалок и слаб перед Артуром — перед собственным желанием к нему, его близости, его ласке.
Мелегант упирается ладонью в стену, чувствует кожей холодный, влажный и шершавый камень. Продолжает идти, не слушая доводов разума, отгоняя предательские шепоты мыслей о том, что выставит себя на посмешище, унизит себя вновь.
Он десятки раз пожалел о сказанном, о слишком искреннем признании, о мольбе полюбить — хоть немного, хоть когда-нибудь — и теперь уже не важно, как много он добавит к стыду, что неминуемо придет на утро.
Быть может… быть может, его будет кому заглушить.
В отдалении раздаются звуки празднества, музыка и смех и чьи-то звонкие выкрики, и Мелеганту тошно от всего этого балагана, от поверхностности его людей и людей Артура — всех, кто окружает их, только c чего им выпала судьба быть другими?
Другие ли они, или лишь его больная фантазия стремится отделить их от мира, найти общность там, где ее нет и не может быть?
Мелегант ускоряет шаг. Ему дурно, но уже не от вина, он спотыкается, и все же продолжает идти — минует пролет, еще один, проходит по длинному и узкому коридору, пока наконец не останавливается у дверей.
Когда он поднимает руку, чтобы постучать, его пальцы не дрожат, только где-то глубже клокочет волнение, и страх, и тысячи эмоций, которые он не хочет и не может признать.
Прижавшись лбом к двери, он часто дышит через нос, сглатывает желчь, и не думает о том, что еще не поздно сбежать.
До его слуха доносится приглушенный звук шагов, тихое проклятие и скрежет замка. Мелегант поспешно отступает назад, сжимает кулаки и тщетно пытается унять бешено колотящееся сердце.
Открывается дверь. Артур замирает на пороге, взъерошенный и сонный, в ночной рубашке, едва достающей до середины бедра. Он кажется необъяснимо ближе, чем когда-либо раньше, только Мелегант не знает — не представляет — как сделать последний шаг, когда все силы его ушли на то, чтобы оказаться здесь.
— Мелегант, — хрипло произносит Артур. — Я… проходи.
Он отступает назад, не спрашивает ничего — зачем он пришел, чего хочет от него, когда совсем недавно просил уйти. Молча пропускает внутрь комнат, теплых и освещенных мягким, масляным светом камина, уютных, какими никогда не были покои Мелеганта.
Непослушными пальцами он тянет завязки туники, ослабляя их, чтобы стало немного легче дышать.
— Воды? — спрашивает Артур.
Мелегант кивает. Во рту пересохло, и начинает болеть голова, но опьянение отпускает свою хватку, возвращая мыслям ясность. Недостаточно, чтобы дать волю уйти.
Он не может ответить даже перед самим собой, зачем пришел сюда, чего ждет, как представляет все, что будет дальше. Только знает, что если останется сейчас в одиночестве, позволит открывшимся ранам гноиться, потеряет веру в подаренную надежду — извратит ее, растопчет, разрушит окончательно, изрезав руки в кровь.
— Я не думаю, что мне сейчас стоит быть одному, — признается он тихо.
Артур молча кивает. Он протягивает ему кубок с водой, сжимает плечо в немом ободрении, будто знает, как Мелеганту сложно стоять прямо. Не отпускает его взгляда, пока он пьет, смотрит так невыносимо, невозможно понимающе.
— Допил вино? — уголки губ Артура поднимаются в полунамеке на улыбку.
— Не самая лучшая идея, — признается Мелегант.
Улыбка Артура становится чуть шире, чуть искреннее. Он поднимает руку, чтобы уже знакомым жестом отвести волосы с его лба, кончиками пальцев проследить линию брови и бьющуюся на виске жилку.
— Не самая лучшая идея, — эхом вторит он. — Но и не самая дурная.
Мелегант знает, что Артур говорит уже не о вине, о них, о каждом поспешном и необдуманном шаге, что может закончиться только большей болью, и все-таки…
Все-таки, Мелегант не может представить мучения ярче, чем то, в котором жил эти годы, не может представить, как даже ложная надежда может быть более жестокой, чем существование без нее — даже если Артур ошибся, если никогда не сможет найти в себе чувств к такому, как он, ему останутся хотя бы эти мгновения…
Он выпускает из пальцев пустой кубок, что с глухим стуком падает на пол, делает шаг вперед, почти утыкаясь Артуру в грудь. Дрожит, когда тот смыкает объятие, привлекает его ближе и прижимается щекой к виску.
Горячая ладонь ложится на его затылок, и осторожные, ласковые пальцы перебирают спутанные пряди волос. Мелегант вдыхает запах Артура — пыли и пота, хмельной сладости и горечи трав. Он представлял его так часто, но реальность ярче и пьянит не хуже вина.
Обернув руки вокруг его талии, Мелегант утыкается носом в его шею и закрывает глаза, всего лишь раз, всего лишь на несколько мгновений позволяет себе не стыдится слабости, но наслаждаться ею.
— Я хотел сказать тебе, — бормочет Артур. — Что вино, которое ты выбрал, ужасно сладкое, что если оно нравится тебе, это наверняка неспроста…
— Чтобы немного сгладить горечь моей натуры, — Мелегант хрипло смеется и крепче сжимает объятья. — Боги, ты ведь ничуть не изменился за последние восемь лет. Все также путаешь остроумие и глупость.
— Но ты улыбаешься.
Артур отступает на полшага, обхватывает его лицо ладонями, вглядывается в его черты. Улыбка дрожит на губах Мелеганта, и все-таки не исчезает, когда Артур осторожно прослеживает ее изгиб подушечкой большого пальца.
Он улыбается, даже если успел поверить в то, что разучился. Оставил это в прошлом, как и надежду вновь услышать беззлобное, ребяческое подшучивание Артура, увидеть искры веселья в его глазах — нечто иное, чем гнев и даже жалость.
— Я изменился, — тихо говорит Артур. — Больше, чем мне того хотелось, и я не уверен, что мне нравится тот человек, которым я стал. Я не уверен, что он понравится тебе, если ты узнаешь его ближе…
Мелегант читает уязвимость в его взгляде, неуверенность, надежду и страх. Он в самом деле изменился. Мальчишка, встреченный Мелегантом восемь лет назад, не знал сомнений — он вторгся в его мир с очаровывающей, подкупающей дерзостью и не боялся быть отвергнутым.
Еще не знал ни предательства возлюбленной, ни лжи во благо от верных друзей.
Даже если бы Мелегант попытался, он едва бы смог облечь в слова свои чувства к Артуру. Что привлекло его когда-то в чужом желторотом оруженосце, что не отпускало его все эти годы, как бы он ни пытался разорвать связь, забыть о ней, похоронить как можно глубже.
— Не обманывайся, Артур, — Мелегант позволяет улыбке стать немного шире, немного насмешливее. — Ты никогда мне не нравился.
Он замолкает на миг, но неуверенность в глазах Артура не исчезает, мешается с эхом застарелой боли — не Мелегант причинил ее, и все же…
Быть может, это вино дает ему смелость, быть может, это безрассудство всегда было в нем.
— Но я любил тебя, — признание дается ему непросто, горит на языке и царапает горло — он не знает, отчего ему так трудно, когда давно признал все сам, когда Артур должен был догадаться тоже. — Не думай, что это чувство способно угаснуть только потому, что ты растерял юношескую наивность. Я хотел бы, чтобы это было так…
— Я нет, — Артур резко качает головой. — Даже если это эгоистично с моей стороны, я хочу верить… Я хочу верить, что любовь…
Он крепко зажмуривается, не в силах больше вымолвить ни слова — подобрать нужных слов, но Мелеганту кажется, он понимает все и так. Всего лишь три года назад Артур клялся в вечной любви своей королеве, принимал то же обещание от нее, только она уже тогда не могла оторвать взгляда от храброго рыцаря Ланселота.
Быть может, ее мимолетное, поверхностное чувство никогда не было любовью, но она называла его так и верила своим словам — Артур верил ей тоже, и поплатился за это разбитым сердцем.
Любовь Мелеганта, несовершенная, отравленная горечью и ядом разочарования, жестокая и слишком близко подобравшаяся к одержимости, оказалась лучше — честнее — и это все, что он может предложить. Он выменял эту надежду на страдание, только не знает до сих пор, какова окажется цена его чувствам теперь…
Заслужат ли они той единственной платы, которой он жаждет?
— Прости, — Артур вновь приобнимает его за плечи и касается коротким поцелуем виска. — Прости, сейчас не лучшее для этого время. Останешься на ночь?
По телу Мелеганта проходит невольная дрожь. Он хочет остаться, не может даже представить, как вернется в холодные и одинокие покои, какие сомнения пустит в свой разум, оставшись наедине со своими мыслями.
Он все еще не знает, способен ли принять жалость Артура, его потребность быть любимым, но этой ночью слишком слаб, чтобы цепляться за гордость. Слишком устал, он…
Хочет спать.
Медленно моргнув, Мелегант наклоняет голову в немом согласии.
Артур кивает тоже. Он отходит в сторону, к сундуку у подножья постели и наклоняется над ним, разыскивая что-то. Его рубашка задирается, обнажая сильные бедра, и Мелегант невольно прослеживает взглядом их линию и мягкий изгиб ягодиц, едва-едва скрытый тонкой тканью.
Он слишком пьян, чтобы чувствовать возбуждение — что-то, кроме смутного любопытства, и все-таки даже оно — больше, чем он мог позволить себе последние годы. Артур слишком долго оставался недостижимым идеалом, солнцем, на которое невозможно было смотреть, не ослепнув.
Но он человек, живой и теплый, по-своему одинокий и также жаждущий ласки.
Мелегант тянет завязки туники, затем стягивает ее через голову, обнажаясь по пояс. Он не стыдится своего тела: ни нездоровой худобы, ни выпирающих ребер, ни бледности, ни шрамов. Никогда не тешил себя иллюзией собственной привлекательности. В нем нет уродства, но нет и красоты, способной привлечь вопреки — вопреки тяжелому характеру, истерикам и закрытости.
Он раздевается медленно и методично. Снимает сапоги и пояс, затем штаны. Комнаты хорошо протоплены, и он не успевает толком почувствовать холода, прежде чем Артур возвращается к нему с ночной рубашкой.
Мелегант поднимает руки, беспрекословно позволяя себя одеть, не вздрагивая от почти невесомых прикосновений горячих пальцев, не пытаясь отыскать во взгляде Артура интерес или отвращение.
— Пойдем, — Артур сжимает его ладонь и мягко увлекает в сторону постели. — Пойдем, мы оба устали, все остальное подождет до завтра.
Что будет завтра?
Разочарование и сожаление? Стыд?
Мелегант послушно следует к кровати, забирается под приглашающе откинутые покрывала, уже согретые теплом чужого тела. Не отстраняется, когда Артур вытягивается рядом, когда привлекает его ближе — только полуоборачивается, чтобы спрятать лицо в его груди, просунуть ногу между его бедер, переплестись друг с другом, пусть ненадолго стать одним.
Артур касается губами его макушки. Он гладит его по спине, перебирает пряди волос, шепчет что-то, что Мелегант не может разобрать — наверное, и не должен, раз утешения довольно и так.
Он выдыхает. Тугая струна его нервов будто лопается в один миг, напряжение, не отпускавшее его годами, тонет в необъяснимом, абсурдном облегчении. Он знает, знает, что все это не значит ничего — что завтрашнее утро не будет милосерднее прошлого, и все-таки…
Его глаза горят от непролитых слез. Он чувствует слишком много, слишком остро, и не знает, что с этим делать. Только цепляется за Артура крепче, только дышит чаще, и всеми силами пытается не распасться на части.
— Тише, — шепчет Артур, вновь касаясь поцелуем его волос. — Тише, все будет хорошо. Я обещаю.
Абсурдно, нелепо, невозможно, но Мелегант верит ему.
@темы: фикло, La legende du roi Arthur, артургант пендрагорский, роскошное удовлетворение