roci's bitch
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
Внимание!
вторник, 23 июля 2019
roci's bitch
Фандом: La Légende du roi Arthur | Легенда о короле Артуре
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма
Размер: 8 700 слов
Статус: закончен
although I was burning, you were the only light
although I was burning, you were the only light
Мелегант ненавидит Артура Пендрагона.
Одна мысль о нем наполняет сердце бессильной злобой, терзает его мучительным и жалким томлением. В нем ширится и разрастается пустота, зияющее нечто, что пожирает страдания и боль, что жаждет их все больше, истощая последние силы.
Когда-то все было иначе.
Когда-то Мелегант чувствовал лишь любопытство, лишь странную очарованность юным оруженосцем с ласковыми карими глазами и улыбкой столь лучистой, казалось, она освещала весь мир.
Он был так необъяснимо притягателен, этот глупый мальчишка, что путался под ногами и донимал бессмысленными вопросами, но отчего-то ни разу не вызывал желания прогнать. Возмутительно дерзкий, лишенный равно манер и здравого смысла, он не выказывал Мелеганту ни доли должного почтения — ни доли страха, и недоверия, и ставшего слишком привычным презрения.
Мелегант говорил себе, что все это не более чем мимолетное увлечение. Искра интереса, яркая, но обреченная угаснуть, как разойдутся их пути, как он удовлетворит желание плотское и от того понятное.
Он думал о том, как по окончании турнира пригласит мальчишку в свой шатер, возьмет его прямо на походной постели, желанного, чувственного и покорного — его, пусть только на ночь.
По окончании турнира ему досталась лишь горечь поражения.
Мальчишка, которого он жаждал, тайный бастард Утера Пендрагона, своими руками уничтожил всю его жизнь. За ним, желторотым птенцом, невежественным и наивным, признали право на корону и право решать судьбу Британских островов.
Но даже тогда Мелегант не научился ненавидеть.
Не Артура.
Пусть разум его застилал гнев от несправедливости судьбы, а сердце переполняло презрение к предательской людской натуре, когда он смотрел на Артура, растерянного и уязвимого перед обещанием власти, то думал лишь о том, что, может быть, душа его действительно чиста и непорочна — что, может быть, это ее свет манит к себе так сильно и неотвратимо.
Как мотылька, что слишком долго жил во тьме.
Как мотылек, он сам обрек себя на смерть.
Мелегант ненавидит Артура Пендрагона.
До дрожи, до одержимости — Артур и есть его одержимость, слепящая и пожирающая изнутри. Единственное, чего он жаждал сильнее трона. Единственное, чего ровно также не в силах был заполучить.
Когда Мелегант закрывает глаза, он видит четко и болезненно ярко день битвы при Камелиарде — день, что положил конец всему.
Впервые он встретил Артура на поле боя, впервые скрестил с ним клинки после лет слепого, навязанного соперничества.
Все эти годы Мелегант стремился заглушить необъяснимое томление предательского сердца, строил планы и ловушки, собирал войска и завоевывал все новые земли. Не для славы Горре, не для своей, лишь только чтобы выманить из-под защиты неприступных стен Камелота заклятого, возлюбленного врага.
Все эти годы Артур учился быть королем — учился править и владеть клинком, вести людей не правом рождения, но иною властью. Он повзрослел. Он стал мужчиной, где раньше был мальчишка, и свет его сиял лишь ярче — так ярко, что казалось невозможным бороться с его притяжением.
Мелегант пытался.
Ведомый яростью и отчаянием, позабыв об осторожности и не слушая голоса рассудка, он отдал все силы на борьбу — на то, чтобы доказать Камелиарду и рыцарям Артура, что их король жалок, ничтожен и слаб. Что он не создан для власти. Что он не добр, не справедлив, и душа его не чиста…
Вот только Мелегант не верил в это сам.
Он проиграл. На поле боя и в войне с самим собой. Он заплатил сполна за высокомерие и поспешность, но если бы поступил иначе — смирил свой гнев, задумался на миг, что делает, то разве смог бы нанести решающий удар?
Смог бы убить врага и холодно смотреть, как гаснет свет в его глазах?
Артур не смог.
Глупый, наивный ребенок, он даровал Мелеганту жизнь — вручил в его руки свою, как будто ни на миг не сомневался в его чести. Как будто не мог и помыслить, что вместо желанного титула может встретить смерть.
Ни честь, ни милосердие не остановило бы руку Мелеганта.
Он бы обрушил меч на столь доверчиво подставленную шею в надежде получить заветный трон… Если бы не был так слаб в своем бессмысленном, постыдном чувстве.
Артур преклонил перед ним колено.
Он смотрел на Мелеганта снизу вверх, и во взгляде его по-прежнему не было ни страха, ни недоверия, ни холодного презрения. В нем не было ни искр смеха, ни тепла, и все же…
Мелегант отдал бы все, чтобы Артур продолжал смотреть на него — только на него, и не важно, какие чувства отражались бы в его глазах. Он принял бы всю ненависть, что заслужил, за право стать для Артура всем миром.
За право, что вручил другой.
Если бы он не был так одержим идеей заполучить престол, если бы не выбрал Камелиард для осады, если бы удар его меча не нашел своей цели — быть может, Артур и не встретил бы Гвиневру. Прекрасную, ласковую, нежную — воплощение всего, чем Мелегант никогда не был, не мог и не хотел быть, когда верил, что света Артура довольно для двоих.
Возможно, он был прав.
Возможно… Только Артур отдал ей весь свет.
Он, единственный, способный любить Мелеганта, предпочел ему безмозглую девчонку — лживую, неблагодарную шлюху, что не смогла сдержать брачных клятв.
За это Мелегант возненавидел Артура.
За разочарование и одиночество, за горечь и боль, и все, что терзало его годами.
За собственную неспособность отпустить.
Если бы он мог, то сдался бы еще давно — не стал бы помогать Моргане, не стал бы похищать Гвиневру в расчете, что Артур поспешит ее спасти — что сразится с ним, одержит над ним верх и не накажет пощадой.
Еще хоть раз — последний раз — будет смотреть только на него.
Руки Мелеганта трясутся.
Все его тело дрожит, но занемевшие пальцы по-прежнему крепко сжимают кинжал. Его бой проигран — его война проиграна, и больше не за что бороться.
Артур не пришел.
Это Ланселот явился на помощь возлюбленной Гвиневре. Он, чье имя рыданием срывалось с ее губ. Честный, храбрый, верный рыцарь — верный, пока не счел любовь ценнее преданности королю.
Это Ланселот вызвал Мелеганта на бой — разоружил его, унизил и загнал в угол, но не ему дозволено убить.
Если Артур не заберет его жизни, Мелегант сам нанесет удар. Он загонит кинжал глубоко между ребер, вонзит его по рукоять в болящее, гнилое сердце — выпустит с кровью яд и наконец обретет свободу.
Он медлит.
Его противник медлит, не в силах ни опустить меча, ни броситься в атаку, когда Гвиневра цепляется за него в страхе и безмолвно просит защитить.
Из-за закрытых дверей доносятся приглушенные звуки боя.
Мелегант кривит губы в презрительной усмешке. Он полагал, Ланселот пришел один, но слишком щедро оценил его храбрость. Будь на его месте Артур…
Пронзительный скрип створок обрывает его мысль.
Мелегант устремляет взгляд на звук, и на короткое, звенящее мгновение он верит, что сошел с ума — что сломался под давлением, и беспокойное, темное нечто, переполняющее его душу, и есть безумие.
Он бредит. Реальность не может быть так милосердна к нему, и то же время…
Каким бы лихорадочно-ярким ни было его воображение, не в его силах воспроизвести в столь мельчайших, точных, совершенных деталях знакомый до боли образ.
Артур решительно проходит в зал.
Свет пламени ловит блики на его золоченой броне, подбитый мехом алый плащ развевается за спиной, а клинок Эскалибура окроплен свежей кровью. Праведный гнев искажает черты короля, только глаза по-прежнему принадлежат мальчишке — беспокойные, слишком искренние, полные страха за судьбу супруги.
Он все-таки пришел.
Он опоздал.
Гвиневре больше не грозит опасность.
Неприкрытое облегчение проступает на лице Артура при виде возлюбленной — оно легко смывает страх и беспокойство, но ярость исчезает лишь в тот миг, как его взгляд встречает Мелеганта.
Должно быть, он выглядит жалко. Дрожащий и мертвенно бледный, отчаянно сжимающий рукоять направленного в сердце кинжала. Униженный, разбитый, сломленный.
Еще есть время нанести удар.
— Опусти оружие, — говорит Артур.
Он делает шаг, затем еще один — медленно и осторожно, будто подбирается к дикому зверю. Его меч не убран в ножны, но он не ищет битвы, не ищет и расправы, так к чему весь этот фарс?
Предложить Мелеганту смерть в сражении было бы честью, позволить покончить с собой — заслуженным позором, но зачем…
Зачем просить его жить?
— Все кончено, — произносит Артур с той же неуместной мягкостью, что отражается в его глазах — почти забытой, и все-таки знакомой с тех времен, когда Мелегант еще имел на нее право. — Все кончено, Мелегант, больше нет нужды проливать кровь.
Разве нет?
Разве монстр, которым он стал, не должен быть наказан?
Он, кто похитил возлюбленную супругу Артура, кто держал ее в плену, глухой к ее страху и мольбам о свободе. Он, кто переступил черту рассудка в попытке заполучить то, что никогда не могло и не должно было ему принадлежать.
Все было кончено для Мелеганта еще давно, и единственное, что ему осталось — единственное, чего он смел просить… Он не получит тоже.
Артур не подарит ему смерти.
Он делает еще один шаг.
Испуганный всхлип срывается с губ Гвиневры, а в горле Мелеганта рождается истеричный, хриплый смех. Он не знает, что нелепее — ее фальшивое, наигранное беспокойство о супруге или же вера в то, что его жизни еще может что-то угрожать.
Артур не смотрит на жену.
Его взгляд по-прежнему прикован к нему — взгляд, полный жалости, а Мелегант…
Мелегант слаб, так отвратительно слаб перед ним, иначе не позволил бы… Иначе задушил бы на корню предательский всполох надежды, так настойчиво шепчущий, что предательство Гвиневры будет раскрыто — что она оставит Артура, и тогда…
Быть может, тогда тот увидит, что никому и никогда не будет нужен так, как нужен Мелеганту.
Горячие, шершавые от мозолей пальцы смыкаются на его запястье, забирают кинжал из онемевших, непослушных рук. Артур отказывает ему в убийстве, лишает воли завершить все самому — не в жестокости, но в милосердии оставляет страдание жизни.
Мелегант ненавидит Артура Пендрагона. За это и по тысяче иных причин — всепоглощающе, страстно, всецело, но…
Он не может сбежать от истины, что слишком глубоко томится в сердце — так глубоко, как не войдет ни один клинок, иначе он бы вырезал ее давно, избавился от паразита, что болит и мучает и заставляет жить.
Мелегант ненавидит Артура Пендрагона.
Он любит его в сто крат сильнее.
king of fools
king of fools
Порой Артур не может не думать о том, как стремительно меняется его жизнь, как жестоко и неумолимо течение лет. Оно не прощает ошибок.
Казалось, совсем недавно он был обычным мальчишкой, наивным и глупым, с мечтаниями непритязательными и простыми. Он не знал заботы большей, чем произвести впечатление на рыцаря или даму, привлекших его взор, ноши более тяжкой, чем служение брату.
Еще ближе — то время, когда мальчишка превратился в мужчину. По-прежнему юного, опьяненного счастьем и ослепленного любовью, готового с позорной быстротой позабыть о возложенном на него долге. О долге, чья тяжесть слишком рано легла на его плечи.
Ему было непросто в те дни — выбирать верный путь, искать свое место в пугающе огромном мире, но он посмел убедить себя и поверить всем сердцем, что справился и с этим тоже.
За считанные мгновения до того, как вся его жизнь распалась на части, осталась прахом на руках.
Прошло восемь лет с тех пор, как Артур вытащил Эскалибур из камня. Немногим больше двух со дня, когда раскрылось предательство Гвиневры, и все, что ему осталось — разбитое сердце и мучительное одиночество на троне, который было не с кем разделить.
Тогда он изменился вновь, бесповоротно и неизбежно, вот только…
Кем он стал?
Кто он теперь?
Артур замирает на полушаге и качает головой. Его меланхолия так же нелепа, как жалкие попытки философствовать. Должно быть, вино все же ударило ему в голову, пусть он уже давно не позволял себе пить много — предпочитал трезвость и ясный ум соблазну сладкого и безболезненного забытья.
Он знает, кто он.
Он — Верховный король Британии, принявший на себя клятву до последней капли крови защищать свою страну, сделать все, чтобы вернуть благополучие родным землям. Для этого он приехал сюда, в далекое королевство Горре. Для этого вынужден был притворяться, что ему в радость гостеприимство короля Багдемагуса. Все ради того, чтобы продлить их шаткий мир.
Возможно, ему не стоило покидать так рано устроенный в его честь пир, но он успел узнать, как мало людям важно общество их короля, когда их животы уже полны вина и яств, когда музыка и смех легко заглушает любые печали.
Артур предпочитает тишину. Ему нужен воздух — свежий ветер, что прогонит остатки опьянения и поможет взять себя в руки, избавит от соблазна вернуться к опасным, но столь навязчивым мыслям, к бесчестным сожалениям, отказывающимся отпускать его в эти дни.
Ускорив шаг, он сворачивает к узкой витой лестнице, ведущей на замковые стены. Лелеет надежду, что его не потревожат там — не в этот час, когда даже стража уже покинула свои посты, чтобы присоединиться к пиршеству.
Одна мысль последовать их примеру, вернуться к шуму и суете Большого зала, кажется смертельно утомительной, и в глубине души Артур знает, что сколь бы быстрым ни ощущалось течение лет, ему еще рано чувствовать себя так.
Чем выше он поднимается по лестнице, тем тише становятся звуки музыки, смех и гул голосов. Наконец, они гаснут совсем, уступая место свисту ветра — резкого, по-осеннему пронизывающего, пусть воздух еще помнит летнее тепло.
Артур не скрывает своего присутствия, не смягчает звука шагов. Его некому застать здесь — так он думает, но лишь мгновение спустя осознает ошибку.
Он слышит чужое присутствие — шорох одежд и звон стекла — раньше, чем успевает что-то разглядеть, но стоит только глазам привыкнуть к тусклому свету полной луны, он различает и очертания фигуры тоже. У дальней стены сидит мужчина, прислонившись к ней спиной и вытянув ноги, сжав в пальцах горлышко винной бутылки, и…
Артур узнает его.
Его сердце пропускает удар, пусть на лице не отражается и тени эмоций.
Он ожидал увидеть Мелеганта Горского вновь — во время пира, по правую руку от отца. Он чувствовал странное, необъяснимое разочарование, осознав, что принца не было в замке…
Только тот был. Все это время он был здесь — скрывался от Артура, избегал его столь невыносимого присутствия в стенах родного дома. В то время как весь королевский двор собрался в Большом зале для пиршества, Мелегант выбрал то же уединенное место, которого искал Артур, он пировал тоже — в гордом одиночестве, не считая компании трех бутылок вина.
Должно быть, он пьян.
Должно быть, сама мысль о том, чтобы вновь встретиться с извечным соперником, была столь омерзительна для него, что он выбрал утопить ее в вине.
Артуру стоит уйти. Развернуться и уйти, пока еще можно сделать вид, что они не заметили, не узнали друг друга.
Так будет лучше, но…
Он не может.
Не может позволить Мелеганту избегать его и дальше. Не может оставить его, как поступил в их прошлую встречу — сделав то, что посчитал правильным, умыв руки после и продолжив жить своей жизнью. Спрятав как можно глубже тревогу, что поселило в нем это решение.
Артур спас жизнь Мелеганта — спас ее, не просто пощадил, и в глубине души он знает, что ответственен теперь. Никто не спросит с него исполнения долга, но довольно и того, что он признал его перед самим собой, и…
— Артур.
В этот раз решение принимать не ему.
В голосе Мелеганта, низком и хриплом, звенит напряжение. Его глаза в тусклом свете луны кажутся почти черными — в них злоба, отчаяние и нескрываемая неприязнь. На его губах играет презрительная усмешка.
Вновь, как и в каждую из их редких встреч, Артур чувствует себя совершенно выбитым из колеи силой ненависти, что испытывает к нему Мелегант, обжигающим гневом, что так легко зарождается в нем.
Они — враги. Они были врагами долгие годы, и все же…
— Неужто от тебя нет никакого спасения? — слова Мелеганта сочатся горечью и ядом. — Или ты намеренно искал моего общества? Быть может, тебе доставляет особое удовольствие идея пытать меня своим присутствием…
Артур тяжело сглатывает вставший поперек горла ком.
Похоже, он так и не утратил наивности, в которой его попрекали слишком много раз. Едва отдавая себе в этом отчет, до сего дня — до сего момента — он по-прежнему цеплялся за надежду, что они с Мелегантом не обречены оставаться врагами навечно. В этом нет смысла теперь, когда правитель Горре наконец признал власть Камелота, когда Мелегант отказался от своих притязаний на трон Британии. Артур думал, это и есть их шанс исправить все то, что однажды пошло не так…
Какой же он глупец.
— Ты в самом деле ненавидишь меня так сильно? — произносит он тихо.
Вопрос сам срывается с его губ — прежде, чем он успевает задуматься, остановить слишком откровенные и опрометчивые слова. Возможно, вино ударило ему в голову сильнее, чем он посчитал прежде. Возможно, отчаяние опьяняло не меньше.
Артур чувствует, как его пальцы сами собой сжимаются в кулаки, как глубокая складка залегает между его бровей. Ему больно, и он не знает, отчего — страшится найти ответ, заглянуть глубже в собственную душу, найти причину вечного, безутешного томления, что терзает сердце.
Мелегант смеется.
Он запрокидывает голову и смеется — резко, издевательски, жестоко. В бутылке, сжатой в его пальцах, неестественно громко плещется вино. Кажется, будто оно глумится над Артуром тоже.
— Конечно, — выдыхает Мелегант между короткими, истеричными смешками. — Конечно, я ненавижу тебя. Ты даже не представляешь, насколько.
Но Артур представляет. Он представляет себе чувство, способное пылать с подобной силой на протяжении лет — не погаснув, не истончившись, не поблекнув.
Моргана ненавидит его не меньше, и…
Неужто он не заслужил иного?
Где-то в глубине души Артура, кажется, по-прежнему живет ребенок — нежеланный для матери, покинутый отцом. Это ему больно от мысли быть ненавистным хоть кому-то. Это он жаждет быть любимым с неменьшей преданностью и страстью.
— Тебе так нужен этот трон? — спрашивает он по-прежнему полушепотом. — Поверь, я никогда не хотел его. Боги, если бы я только мог, я бы с радостью избавился от этой ноши, но я…
— Трон тут не причем, — резко обрывает его Мелегант. — Трон всегда был лишь предлогом.
Он поднимает бутылку к губам и делает щедрый глоток. Его глаза горят лихорадочным огнем — обжигающими, слишком яркими эмоциями. Когда-то Артур позволил себе поверить, что способен читать их без труда — способен понимать, что происходит в беспокойном сердце его врага. Он ошибался.
— Тогда почему?
Он должен знать.
Что он сделал не так? Где оступился? Было ли хоть что-то, что он мог исправить, или же он был обречен вызывать лишь ненависть — за сам факт своего рождения, за то, кто он есть?..
Мелегант растягивает губы в жалком подобии улыбки и качает головой.
— Не спрашивай меня об этом. Я… только не об этом.
Артур медленно кивает.
Он должен знать, но не готов ради этого мучить Мелеганта и дальше, требовать от него ответов, которые тот не в силах дать. Пусть Артур никогда не хотел причинять ему боли, он делал это все равно, и оказывается продолжать.
Он отказывается навязывать свое общество тому, для кого оно в тягость. Эту ошибку он тоже совершал не раз.
— Я… оставляю тебя, — говорит он. — Прости за то, что…
— Не надо, — резко произносит Мелегант. — Не… не извиняйся.
Он замолкает на миг, затем добавляет неувереннее и тише:
— Не уходи. Останься.
Артур часто моргает, растерянный и сбитый с толку. Отчего Мелегант просит его остаться, когда лишь миг назад проклинал сам факт его существования? Он намеренно избегал встречи с ним, а теперь…
Теперь у Артура нет иного выхода кроме как подчиниться.
Мелегант молча кивает на пол, приглашая сесть рядом. Помедлив миг, Артур стягивает с плеч плащ, расстилает его поверх холодного камня, затем опускается сверху. Он прислоняется к стене и сгибает ноги в коленях, вдыхает полную грудь стылого ночного воздуха и пытается прогнать неуместное, необъяснимое волнение.
По-прежнему безмолвно, Мелегант протягивает ему бутылку. Он не смотрит на Артура, его взгляд прикован к противоположной стене, а губы сжаты в тонкую полоску. Свет луны резко очерчивает его профиль. Бездумно, Артур прослеживает взглядом мягкую, покатую линию его носа и капризный изгиб рта, металлический блеск сережек в ухе и темные, мягкие кудри.
Мелегант — красивый мужчина, и Артур знал это всегда, но слишком давно не позволял этому признанию по-настоящему оформиться в мыслях.
Осторожно, он сжимает пальцы на горлышке бутылки, не в силах сдержать легкую дрожь от мимолетного прикосновения к чужой коже. Ему не хочется пить. Он пришел сюда для того, чтобы развеять опьянение, а не затуманить разум еще больше, но отчего-то кажется, что отказать Мелеганту сейчас станет непоправимой ошибкой.
Артур делает первый глоток. Вино оставляет во рту терпкую, вяжущую сладость — оно чересчур сладко на его вкус, но мысль о том, что предпочтения Мелеганта могут быть совершенно иными, кажется необъяснимо забавной. Не будь между ними лет ненависти и вражды, Артур не стал бы сдерживать вертящуюся на языке глупую шутку — о том, что Мелегант едва ли компенсирует так горечь своего характера. Но правда в том, что он не может позволить себе даже столь безобидной насмешки, и осознание наполняет сердце неожиданно острым сожалением.
Артур отдал бы так много за возможность вернуться в то время, когда все было неизмеримо проще.
Тяжело сглотнув, он передает бутылку обратно.
Никто не говорит ни слова, и пусть тишина между ними едва ли уютна, в ней нет и напряжения. Так... лучше, чем быть одному.
Все что угодно лучше, чем быть одному.
— Как ты? — Мелегант нарушает молчание первым.
В его голосе — нарочитая отстраненность, что слишком хорошо знакома Артуру. Бессчетные разы ему задавали ровно тот же вопрос, ровно тем же тоном, но отчего-то лишь сейчас он не желает отвечать заученную ложь.
— Отвратительно, — признается он, с трудом сдерживая желание спрятать лицо в ладонях. — Моя жена полюбила другого. Она изменила мне с человеком, поклявшимся мне в верности, и я верил этой клятве. Мой лучший друг добровольно покрывал их связь. После такого… после такого сложно по-прежнему доверять людям. Сложно отпустить, как бы много времени ни прошло.
Слова мучительно царапают горло, но они не передают и десятой части тех чувств, что терзают сердце Артура. Ему было так невыносимо больно в тот день, когда раскрылась правда об измене Гвиневры, когда он осознал, что навеки потерял ее любовь, и все же…
То была чистая, простая боль.
Со временем его чувства стали темнее. В нем родилась обида — за бесконечную ложь, что так убедительно и невинно звучала из уст Гвиневры. В нем родился стыд — за собственную глупость и слепоту, за упрямые попытки держаться за свой идеальный мир и не видеть того, что давно было известно всем прочим. В нем родился гнев — за то, что никто не счел нужным открыть ему глаза на правду.
Никто, кроме Морганы, только в ее честности не было иного, кроме как желания причинить боль.
Кто бы ни окружал Артура, какими бы ни были их намерения, все они причиняли ему боль.
Артуру не нравится человек, которым он стал. Разочаровавшийся в жизни, измученный и одинокий, он отгородился от людей в страхе перед большим страданием, но не избавился от него все равно. Быть может, он и стал хорошим королем, но разве этого довольно?..
В этот раз он тянется за бутылкой сам.
— Не так уж много, — говорит Мелегант. — Недостаточно. Ты любил ее.
Любил. Кажется, будто это слово ядом прожигает его язык, будто любовь — нечто, заслуживающее презрения, и раньше Артур непременно поспорил бы с этим. Он хочет и сейчас, только не уверен, что сам верит в доводы, которые способен привести.
— Я люблю ее до сих пор, — произносит он. — Часть меня любит, пускай я… Я больше не хочу вернуть то, что имел когда-то.
Он мог бы пожелать иного мира — того, в котором она никогда не полюбила бы другого, никогда не лгала бы о своих чувствах, но даже столь сладостная иллюзия неспособна удержаться в его сердце.
Он не может не спрашивать себя: знал ли он Гвиневру по-настоящему или всего лишь цеплялся за прелестный, непогрешимый образ, придуманный им когда-то?
Утраченное доверие ранило куда глубже утраченной любви.
Вино почти закончилось. Артур делает последний глоток, допивая бутылку до дна, затем отставляет ее в сторону. Полуобернувшись, он смотрит на Мелеганта — с нездоровым, необъяснимым любопытством пытается разгадать, что за чувства написаны в его чертах.
Презирает ли он Артура за слабость и глупость? Ненавидит ли за то, что когда-то он имел так много, но не сумел удержать и малой доли?
Уголки рта Мелеганта опущены вниз, между его бровей залегла глубокая складка, и все же в его глазах нет ни неприязни, ни злости. Только… боль.
Артур хотел бы разгадать его, этого невозможного, сложного человека. Хотел бы узнать, кто он, пока не победил соблазн нарисовать еще одну прекрасную, но насквозь лживую картину.
— Зачем ты похитил ее? — спрашивает Артур. — Мою… Гвиневру? Ради чего?
Ему так и не удалось найти объяснения, что не казалось бы абсурдным и бесконечно далеким от правды, как бы часто он ни возвращался в воспоминаниях в тот день, как бы ни мучил себя тщетными попытками отыскать ответ.
Он был так безрассудно глуп, бросаясь спасать возлюбленную лишь с небольшим отрядом воинов, пускай тогда считал совсем иначе. Поверить Моргане казалось ошибкой, но правда в том, что она и не думала лгать.
Не в тот раз.
Быть может, Ланселот и не был единственным способным одержать победу над Мелегантом, но Артур в самом деле пришел зря. Гвиневре больше не нужен был спаситель, но, может быть…
— Я хотел, чтобы ты пришел, — говорит Мелегант, опуская глаза. Он проводит кончиками пальцев по горлышку последней, по-прежнему закупоренной бутылки, но не торопится ее открыть. — Ради этого я похитил ее.
Может быть, он нужен был Мелеганту.
Беспечно, безрассудно, Артур испытывал удачу, заявившись в логово врага с жалким десятком рыцарей за спиной, но он не встретил ни засады, ни ловушки — лишь нескольких воинов, охранявших замок.
Ланселот смог в одиночку пробиться к Мелеганту. Он победил его, а после…
После, когда Артур наконец прибыл на место битвы, все уже было кончено. Опасность не угрожала Гвиневре, враг был повержен. Болезненно гордый, Мелегант готов был забрать собственную жизнь, только чтобы не уступить удовлетворения сопернику — так Артур думал, но сомневается теперь.
— Отчего ты не убил меня? — спрашивает Мелегант.
Артур слышит иное.
“Отчего ты не позволил мне умереть?”
Ни единого раза он не задавал себе того же вопроса.
В тот первый раз, когда он даровал Мелеганту жизнь, сомнение остановило его клинок — последний, смертельный удар. Оно смирило кипевшую в душе ярость и погасило жар битвы, позволив найти оправдания и причины, казавшиеся достойными тогда.
Второй раз Артур не сомневался. В тот миг, когда он забирал кинжал из чужих неестественно холодных, онемевших пальцев, в его сердце не было ничего, кроме абсолютной уверенности.
Он не хотел смерти Мелеганта.
Он так и не научился видеть в нем врага. Соперника, возможно, но куда ярче — человека глубоко несчастного, доведенного до грани отчаяния и совершившего немало ошибок, но ни одна из них не заслужила приговора.
Все, что произошло между ними, Артур готов простить и оставить в прошлом, и он надеется… Он хочет верить, что однажды Мелегант придет к этому тоже.
Тихо вздохнув, Артур выпрямляет ноги и прислоняется затылком к холодному камню стены. Он больше не смотрит на Мелеганта — знает, что его взгляд нежеланен в этот миг. Знает, что не сможет иначе найти слов, что прозвучат как должно.
— Потому что… — начинает он медленно. — Потому что я знал тебя. Порою слишком просто забрать чужую жизнь — особенно, когда убежден, что поступаешь праведно. Я прошел через множество сражений. Я убивал… слишком многих.
Его битвы длились днями, его войны — годами, его доспехи и клинок казались буро-алыми от крови. Артур умел убивать, и пусть никогда не находил в этом наслаждения, в нем не было и ненависти к возложенному на него долгу. Он никогда не чувствовал ни раскаяния, ни вины — не когда от его ударов погибали захватчики. Жестокие, беспощадные варвары, что грозились завоевать его родные земли и опустошить города.
Артур забирал и иные жизни. Воинов Мелеганта, зачинщиков подавленных на корню восстаний, вспыхивавших много чаще, чем было позволено верить большинству. Эти смерти оставляли в сердце горечь, но лишь от осознания раскола, что по-прежнему царил среди людей Британии.
Когда он едва видел лица за масками забрал, казалось так просто забыть их — стереть из памяти, оставив незапятнанной совесть.
Артур знал Мелеганта. Каждую его черту, каждую мельчайшую деталь, что сохранил в памяти в своей наивной, юношеской очарованности — с тех лет, когда ему казалось довольным восхищаться Мелегантом издалека. Лишь единожды он набрался смелости подойти ближе, заговорить…
Те чувства, что Артур испытывал тогда, были лишь обещанием чего-то большего, но их оказалось довольно, чтобы остановить его клинок. Их оказалось довольно, чтобы сочувствие в его сердце затмило гнев.
Возможно, это делает его слишком мягким — слабым, каким всегда считал его Мелегант.
Пускай.
— Мог бы убить еще одного, — говорит Мелегант, не пытаясь скрыть горечи в голосе. — Ты знал меня. Ты знал, что я заслуживаю смерти.
Артур качает головой.
— Нет, — говорит он твердо. — Нет, не заслуживаешь.
С губ Мелеганта срывается хриплый, невеселый смешок.
Он выглядит больным — измученным, сломленным, уязвимым. Артур лишь единожды видел его таким. В тот день, когда…
— В тот день… — шепчет он. — Неужто ты в самом деле искал смерти?
“Неужто ты ищешь ее до сих пор?”
Ответ страшит его. В груди щемит, и тяжело дышать, и Артуру страшно, потому что…
Потому что ему знакома боль. Знакома пустота в душе и ощущение бесцельности существования, и все же даже мимолетная мысль о том, чтобы положить всему конец, не приходила в его разум. Решиться на это, планировать это…
Как же невыносимо должно быть страдание Мелеганта?
Отчего он мучается так?
Мелегант не отвечает. Его пальцы судорожно сжимают горлышко бутылки, на его скулах проступают желваки, а складка между бровями обозначается только острее.
— Искал, — говорит он наконец. — Я хотел умереть. Я хотел, чтобы ты убил меня…
Он замолкает на миг, но в его глазах по-прежнему клубится нечто беспокойное и тревожное. Кажется, будто признание горит на его языке, и потому Артур не смеет заговорить.
Его сердце бьется так болезненно часто, что он слышит шум крови в ушах.
— Я никогда не чувствовал себя удовлетворенным жизнью, — произносит Мелегант ровно и нарочито бесстрастно. — Я искал нечто, способное заполнить пустоту внутри меня — что-то, кого-то. Я пытался достичь невозможных вершин, убедив себя, что ничего иного попросту не может быть довольно. Я отдал все, чтобы добиться своих целей — перешагнул через собственную мораль, вывернул себя наизнанку, выпустил всю кровь до последней капли, оставив пустую, изломанную оболочку, и все же этого оказалось недостаточно. Я не смог заполучить трон. Я знал, что не смогу — с того самого дня, как ты одержал надо мной верх и отказал в смерти, но пережить это я был бы в силах. Я бы… — Он запинается и тяжело сглатывает. — Только в тот же самый день — в этот проклятый день я потерял свой последний шанс заполучить тебя.
Сердце Артура пропускает удар. В его мыслях — абсолютная пустота, только к горлу отчего-то подступает тошнота. Осознание так близко — стоит только протянуть руку, но он не может. Не может признать очевидного, не может отрицать…
Возможно ли, что все эти годы Мелегант был одержим вовсе не властью, доставшейся Артуру? Возможно ли, что каждое его действие, каждый шаг были лишь попытками привлечь внимание, заполучить…
Признание? Любовь?
Артур не понимает.
Боги, он не понимает. Ни разу, ни единого мгновения Мелегант не смотрел на него иначе чем с презрением и неприязнью — ненавистью, что слишком глубоко пустила корни в сердце. Ни единого мгновения… кроме тех далеких и почти забытых, тех, с которых и началась их история.
Тогда, пусть ненадолго, но Артур позволил себе поверить, что его интерес не был нежеланным — не был неразделенным, не важно, сколь поверхностными и мимолетными казались те чувства.
Артуру было пятнадцать. В те годы любые его попытки привлечь внимание очаровывающих его рыцарей или дам неизменно заканчивались провалом: его считали излишне навязчивым и назойливым, его неловкие ухаживания — раздражающими, но с Мелегантом все было иначе. Тот не отмахнулся от Артура, не отослал его прочь. Быть может, он слишком часто поднимал глаза к небу и не сдерживал остроты насмешки, быть может, его замечания были резки, но взгляд не был. Порою, его усмешки смягчались до искренних улыбок, и Артур…
Артур чувствовал себя влюбленным в каждую из них. На миг, не больше. Воспоминания об этом чувстве поблекли слишком быстро, отошли на второй план, стоило заботе о судьбе Британии лечь на его плечи.
Возможно, Мелегант сумел сохранить в памяти яркость разделенных ими мгновений.
Возможно, он лелеял их — позволил своим чувствам окрепнуть, стать сильнее. Пускай за годы их отравила горечь, пускай ненависть переплелась с ними слишком тесно, они не ушли из его сердца.
— Я зашел слишком далеко, — говорит Мелегант едва слышно. Он трет глаза тыльной стороной ладони, обнимает руками колени, будто стремясь стать меньше. — Я ошибся в самом начале. Выбрал не тот путь, сам обрек себя на провал. Я упустил свой шанс даже раньше, чем посмел протянуть за ним руку… может быть, его не было вовсе. Я ненавидел тебя. За слепоту, за то, что ты отказывался видеть, что делаешь со мной — и не важно, что я всеми силами скрывал правду даже от себя самого. Я ненавидел себя. В какой-то момент... в какой-то момент, для меня не осталось иного пути, кроме как покончить со всем — положить конец пытке, в которую превратилась моя жизнь, и я…
Слова будто застревают в его горле. Он влажно кашляет и крепче сжимает свои колени. Дышит прерывисто и часто.
Сердце Артура сжимается так сильно, что боль кажется реальной. Он закрывает глаза, отчаянно пытаясь распутать клубок противоречивых, слишком ярких эмоций.
Он чувствует сострадание. Понимание, что связывает его с Мелегантом неразрывной близостью, потому что Артур знает — он знает, как много муки способна причинить любовь. Как тяжело нести ее бремя в одиночку — неразделенной, нежеланной, пусть в этом нет ничьей вины.
Он чувствует и иное. Постыдное облегчение от мысли, что нужен кому-то — что способен быть не только ненавидимым, но и любимым ничуть не меньше.
Он чувствует…
Где-то в груди, у самого сердца, робкой надеждой бьется осознание, что он был прав — пускай единожды в своей жизни, но прав. Между ними существовала связь, невыдуманная и реальная, утраченная однажды, но, может быть, еще не поздно все вернуть. Мелегант по-прежнему жив.
Он жив, и ему больно, и…
Артур хотел бы сделать хоть что-то, чтобы облегчить его страдание. Заключить в объятия, погладить по волосам, коснуться поцелуем виска — отдать пусть толику нежности. Ее так много в сердце, что кажется, оно вот-вот разорвется на части.
Только будет ли этого достаточно?
Артур кладет ладонь на плечо Мелеганта, сжимает пальцы в немом и бессмысленном утешении. Он не уверен, что способен предложить большее. Он надеялся разрешить их затянувшееся противостояние — поставить точку или, может быть, начать все заново, но то, чего Мелегант хочет от него — то, в чем он нуждается…
— Не надо, — хрипло выдыхает Мелегант. — Мне не следовало говорить тебе всего этого. Я… оставь меня. Прошу, оставь меня, я не могу… Я слишком устал от этих чувств. Не дразни меня тем, чего мне никогда не суждено было иметь.
Боги, как бы Артур хотел сказать ему, что это не так, что они никогда не были чем-то невозможным, и если бы только он узнал правду раньше — раньше, до того, как встретил ту, что полюбил до потери рассудка, ту, что разбила его сердце на части, — он отдал бы Мелеганту все.
Но, может быть, в глубине души Мелегант уже знает об этом.
Будет жестокостью сказать ему, что он опоздал. Ничуть не меньшей — дать надежду на то, что все еще может сложиться иначе.
Артур проводит подушечкой большого пальца по обнаженной коже над воротником туники Мелеганта — позволяет себе эту короткую и успокаивающую, по-прежнему ничего не значащую ласку, прежде чем медленно и неохотно убирает руку прочь.
— Мне жаль, — шепчет он, и пусть это пустые слова, они искренни.
Если бы только Артур был немного внимательнее, если бы чуть лучше разбирался в людях, он доверил бы сердце тому, кто нуждался в нем по-настоящему, кто был бы бережнее с ним — хранил бы его с нежностью пусть редкой, но от того бесценной.
Если бы только Артур не был столь косноязычен, он нашел бы подходящие слова объяснить, что чувствует сейчас — свои сомнения, и надежды, и твердое намерение не сдаваться и не оставлять все так. Только не снова.
Сглатывая сожаление, он поднимается на ноги и забирает плащ. Ему не хочется уходить — куда охотнее он разделил бы с Мелегантом последнюю бутылку вина, неловкой шуткой попытался бы разрешить напряжение между ними. Он насладился бы близостью, по которой скучал, но не мог ощутить ни с кем невыносимо долго, но…
Мелегант не позабудет меланхолию так просто. Чужое присутствие лишь ранит его сейчас, а Артур не может — не готов — предложить ему то, что будет способно утешить боль.
— Я… — он не знает, что хочет сказать.
Что угодно, только бы не молчать, но ни единого слова не приходит на ум.
Мелегант поднимает на него глаза — несчастные, больные. В них отражается слишком много — отчаяние, и уязвимость, и слабая, едва различимая тень надежды.
— Артур, — произносит он хрипло. — Смог бы ты… смог бы ты хоть когда-нибудь полюбить такого, как я? Меня?
На его скулах темными пятнами проступает краска стыда, его слова болезненно откровенны, и, если бы не вино, он ни за что не произнес бы их вслух. Он пожалеет о них на следующее же утро, но... не забудет ответа.
Артур встречает взгляд Мелеганта с храбростью, которой не ощущает. Он ищет правду в глубине своего сердца — не важно, как сильно его страшит мысль довериться кому-то, допустить саму возможность полюбить вновь, он должен найти в себе силы на ответную откровенность.
— Я смог бы, — говорит он. — Однажды, я смог бы. Я… хотел бы.
В его словах нет ни капли лжи.
Пусть сердце его по-прежнему болит, пусть оно не станет вновь целым, и часть его всегда будет принадлежать Гвиневре, в нем осталось довольно места. Возможно, ему нужно открыться перед кем-то, заполнить зияющую пустоту, что приносит лишь муку.
Возможно, Мелегант способен стать этим кем-то. Он очаровал Артура однажды, небезразличен ему до сих пор. Его любовь пережила столько страдания, и, может быть, не угаснет и в счастье. Несовершенная, отравленная разочарованием, но истинная. Желанная. Не обреченная остаться невзаимной.
Как бы сильно Артур не хотел дать обещание, что так и будет — ради них обоих — он не может, но…
Пускай наивно, он хочет верить. Он хочет бороться за данную им надежду, как Мелегант боролся когда-то — спотыкаясь, совершая ошибки и выбирая неверные пути, но не сдаваясь.
Оставив позади беззаботную жизнь и юношескую первую любовь, предательства, разочарования и потери, Артур в самом деле не знает, кем стал, но в одном он уверен точно: в глубине души он по-прежнему совершеннейший глупец.
Удивительно, но эта мысль приносит ему лишь облегчение.
Мелегант закрывает глаза. Он выглядит уставшим — измотанным признанием, грузом собственных чувств, что отняли у него несправедливо много, но кажется, будто ему довольно данного Артуром ответа.
Чего бы тот ни стоил.
Артур по-прежнему не хочет уходить, но знает, что не может навязывать свое общество и дальше. Все будет в порядке. Мелегант не настолько пьян, чтобы не добраться до собственных покоев, и ему нужно побыть одному.
Ему нужно время, чтобы обо всем подумать, немного покоя и здоровый сон. Их пути не расходятся — не в этот раз, и ни к чему ставить точку.
Завтра Артур обязательно отыщет его вновь, и тогда они поговорят обо всем — без дурмана вина, без отчаяния слишком долго сдерживаемых чувств. Не обнажая незаживших ран и не добавляя новых.
Когда-нибудь они восстановят хрупкую связь между ними, ослабшую и обветшавшую за годы вражды, от недоверия к собственным сердцам и сердцам друг друга.
Они станут… кем-то.
Быть может, всем — любовниками и партнерами, готовыми разделять боль, но не причинять ее. Быть может, они будут вместе до самого конца.
Артур жаждет этого так сильно, что готов положить на это все, что имеет, преодолеть любые препятствия, не слушать собственных сомнений и заглушить те, что терзают Мелеганта.
— Доброй ночи, — говорит он тепло. Наклонившись, он отводит в сторону упавшую на лоб Мелеганта мягкую прядь волос, ловит взглядом легкую, едва заметную дрожь его ресниц. — Только не засыпай здесь. Ночи холодные, еще подхватишь простуду.
Он может поклясться, что уголки губ Мелеганта едва заметно дергаются вверх. Это не улыбка, лишь обещание ее, но однажды Артур увидит его исполненным.
Когда он наконец уходит, впервые за годы на его сердце нет тяжести.
where you hold me tight
where you hold me tight
Вино остается на языке приторным, сладковатым привкусом. Стоит Мелеганту закрыть глаза, цветные пятна плывут под его веками, а к горлу подступает тошнота.
Он слишком много выпил.
Если он попытается встать, его наверняка поведет в сторону, только мысли отвратительно трезвы. Память по-прежнему четко хранит каждое мгновение прошедшего часа.
Как бы ему хотелось притвориться, что все это было лишь плодом больного, пьяного воображения, что Артура не было здесь — ни его осторожных касаний, ни унизительно успокаивающей мягкости его голоса.
Мелегант не знает, что делать с подаренной ему надеждой.
Она слишком хрупка в его руках, что способны лишь разрушать. Она уже покрылась трещинами, и острые грани ранят его пальцы.
Поднеся ладонь к глазам, Мелегант щурится, вглядывается в темноту, будто в самом деле надеясь увидеть потеки крови. Было бы проще, если бы боль в его душе способна была ранить тело. Тогда выбор потерял бы значение, и ему бы не пришлось брать все в свои руки — искать смерти, когда она сама пришла бы за ним.
Артур хочет, чтобы он жил.
Губы Мелеганта складываются в кривую усмешку. Знает ли Артур сам, отчего требует от него так много? Верит ли всем сердцем, что названной причины довольно, или скрывает истину глубже, возможно, и от себя самого?
Будет ли оплакивать его смерть?..
Мелегант отталкивает прочь последнюю пустую бутылку, морщится от оглушительного звона стекла, когда она падает на каменный пол, увлекая за собой остальные. Тяжело опершись о землю, он поднимается на ноги.
Ему приходится вцепиться пальцами в стену, чтобы не упасть, дышать чаще и глубже, чтобы сдержать тошноту, и все-таки он находит силы взять себя в руки. Его тело мелко дрожит. Не от усталости, не от вина — от чувств, что клокочут в душе, что он пытается загнать как можно глубже, но тщетно.
Глупый, жестокий мальчишка вновь разбередил старые раны, вот только Мелегант так смертельно устал ненавидеть его за это.
Он устал ненавидеть Артура.
Он устал любить его.
Разве что позабыть ненависть в сравнении кажется до нелепого просто.
Порой он гадает, существовала ли она вовсе, была ли чем-то большим, чем бессильной злобой — предназначалась ли Артуру, а не собственной постыдной беспомощности перед ним.
Когда Артур рядом, когда смотрит на него со знакомой, мучительной мягкостью и теплотой, Мелегант не хочет ненавидеть. Не хочет упиваться собственным несчастьем, всего лишь раз набраться смелости и первым протянуть руку — не ждать первого шага, не цепляться за гордость, не…
Вино развязало его язык. Вино обнажило, как он жалок, но Артур не рассмеялся ему в лицо, не осудил и не вынес приговора, он принял его чувства, пускай не смог ответить на них — не сейчас, но однажды…
Может ли Мелегант позволить себе поверить, что это еще не конец? Что он не обречен прожить остаток лет в мучительной неудовлетворенности своим существованием, приглашать смерть и молиться, что она придет?
Он распрямляет плечи, делает глубокий вдох и поднимает взгляд к небу. Луну затянуло облаками. Поднялся ветер, принося с собой прохладу ранней осени, и все же Мелегант знает, что холодная, липкая тьма в его душе рождена совсем иным.
Он сам прогнал Артура, привычно разрушил все первым, абсурдно веря, что так будет лучше, но… Ему так бесконечно, так невыносимо жутко быть одному.
Ему известно, где находятся отведенные Его Величеству покои. Он вызнал в точности, когда тот должен был прибыть ко двору, где оставался ночевать, сколько пиров устраивалось в его честь, и когда готовилась охота. Чтобы избегать его, так Мелегант говорил себе, но неровные, неуверенные шаги почти против воли ведут его вниз — к комнатам, что не принадлежат ему.
К комнатам, в которых ему едва ли будут рады, какие бы обещания не были обронены в эту ночь.
Сколько бы времени ни прошло, он по-прежнему жалок и слаб перед Артуром — перед собственным желанием к нему, его близости, его ласке.
Мелегант упирается ладонью в стену, чувствует кожей холодный, влажный и шершавый камень. Продолжает идти, не слушая доводов разума, отгоняя предательские шепоты мыслей о том, что выставит себя на посмешище, унизит себя вновь.
Он десятки раз пожалел о сказанном, о слишком искреннем признании, о мольбе полюбить — хоть немного, хоть когда-нибудь — и теперь уже не важно, как много он добавит к стыду, что неминуемо придет на утро.
Быть может… быть может, его будет кому заглушить.
В отдалении раздаются звуки празднества, музыка и смех и чьи-то звонкие выкрики, и Мелеганту тошно от всего этого балагана, от поверхностности его людей и людей Артура — всех, кто окружает их, только c чего им выпала судьба быть другими?
Другие ли они, или лишь его больная фантазия стремится отделить их от мира, найти общность там, где ее нет и не может быть?
Мелегант ускоряет шаг. Ему дурно, но уже не от вина, он спотыкается, и все же продолжает идти — минует пролет, еще один, проходит по длинному и узкому коридору, пока наконец не останавливается у дверей.
Когда он поднимает руку, чтобы постучать, его пальцы не дрожат, только где-то глубже клокочет волнение, и страх, и тысячи эмоций, которые он не хочет и не может признать.
Прижавшись лбом к двери, он часто дышит через нос, сглатывает желчь, и не думает о том, что еще не поздно сбежать.
До его слуха доносится приглушенный звук шагов, тихое проклятие и скрежет замка. Мелегант поспешно отступает назад, сжимает кулаки и тщетно пытается унять бешено колотящееся сердце.
Открывается дверь. Артур замирает на пороге, взъерошенный и сонный, в ночной рубашке, едва достающей до середины бедра. Он кажется необъяснимо ближе, чем когда-либо раньше, только Мелегант не знает — не представляет — как сделать последний шаг, когда все силы его ушли на то, чтобы оказаться здесь.
— Мелегант, — хрипло произносит Артур. — Я… проходи.
Он отступает назад, не спрашивает ничего — зачем он пришел, чего хочет от него, когда совсем недавно просил уйти. Молча пропускает внутрь комнат, теплых и освещенных мягким, масляным светом камина, уютных, какими никогда не были покои Мелеганта.
Непослушными пальцами он тянет завязки туники, ослабляя их, чтобы стало немного легче дышать.
— Воды? — спрашивает Артур.
Мелегант кивает. Во рту пересохло, и начинает болеть голова, но опьянение отпускает свою хватку, возвращая мыслям ясность. Недостаточно, чтобы дать волю уйти.
Он не может ответить даже перед самим собой, зачем пришел сюда, чего ждет, как представляет все, что будет дальше. Только знает, что если останется сейчас в одиночестве, позволит открывшимся ранам гноиться, потеряет веру в подаренную надежду — извратит ее, растопчет, разрушит окончательно, изрезав руки в кровь.
— Я не думаю, что мне сейчас стоит быть одному, — признается он тихо.
Артур молча кивает. Он протягивает ему кубок с водой, сжимает плечо в немом ободрении, будто знает, как Мелеганту сложно стоять прямо. Не отпускает его взгляда, пока он пьет, смотрит так невыносимо, невозможно понимающе.
— Допил вино? — уголки губ Артура поднимаются в полунамеке на улыбку.
— Не самая лучшая идея, — признается Мелегант.
Улыбка Артура становится чуть шире, чуть искреннее. Он поднимает руку, чтобы уже знакомым жестом отвести волосы с его лба, кончиками пальцев проследить линию брови и бьющуюся на виске жилку.
— Не самая лучшая идея, — эхом вторит он. — Но и не самая дурная.
Мелегант знает, что Артур говорит уже не о вине, о них, о каждом поспешном и необдуманном шаге, что может закончиться только большей болью, и все-таки…
Все-таки, Мелегант не может представить мучения ярче, чем то, в котором жил эти годы, не может представить, как даже ложная надежда может быть более жестокой, чем существование без нее — даже если Артур ошибся, если никогда не сможет найти в себе чувств к такому, как он, ему останутся хотя бы эти мгновения…
Он выпускает из пальцев пустой кубок, что с глухим стуком падает на пол, делает шаг вперед, почти утыкаясь Артуру в грудь. Дрожит, когда тот смыкает объятие, привлекает его ближе и прижимается щекой к виску.
Горячая ладонь ложится на его затылок, и осторожные, ласковые пальцы перебирают спутанные пряди волос. Мелегант вдыхает запах Артура — пыли и пота, хмельной сладости и горечи трав. Он представлял его так часто, но реальность ярче и пьянит не хуже вина.
Обернув руки вокруг его талии, Мелегант утыкается носом в его шею и закрывает глаза, всего лишь раз, всего лишь на несколько мгновений позволяет себе не стыдится слабости, но наслаждаться ею.
— Я хотел сказать тебе, — бормочет Артур. — Что вино, которое ты выбрал, ужасно сладкое, что если оно нравится тебе, это наверняка неспроста…
— Чтобы немного сгладить горечь моей натуры, — Мелегант хрипло смеется и крепче сжимает объятья. — Боги, ты ведь ничуть не изменился за последние восемь лет. Все также путаешь остроумие и глупость.
— Но ты улыбаешься.
Артур отступает на полшага, обхватывает его лицо ладонями, вглядывается в его черты. Улыбка дрожит на губах Мелеганта, и все-таки не исчезает, когда Артур осторожно прослеживает ее изгиб подушечкой большого пальца.
Он улыбается, даже если успел поверить в то, что разучился. Оставил это в прошлом, как и надежду вновь услышать беззлобное, ребяческое подшучивание Артура, увидеть искры веселья в его глазах — нечто иное, чем гнев и даже жалость.
— Я изменился, — тихо говорит Артур. — Больше, чем мне того хотелось, и я не уверен, что мне нравится тот человек, которым я стал. Я не уверен, что он понравится тебе, если ты узнаешь его ближе…
Мелегант читает уязвимость в его взгляде, неуверенность, надежду и страх. Он в самом деле изменился. Мальчишка, встреченный Мелегантом восемь лет назад, не знал сомнений — он вторгся в его мир с очаровывающей, подкупающей дерзостью и не боялся быть отвергнутым.
Еще не знал ни предательства возлюбленной, ни лжи во благо от верных друзей.
Даже если бы Мелегант попытался, он едва бы смог облечь в слова свои чувства к Артуру. Что привлекло его когда-то в чужом желторотом оруженосце, что не отпускало его все эти годы, как бы он ни пытался разорвать связь, забыть о ней, похоронить как можно глубже.
— Не обманывайся, Артур, — Мелегант позволяет улыбке стать немного шире, немного насмешливее. — Ты никогда мне не нравился.
Он замолкает на миг, но неуверенность в глазах Артура не исчезает, мешается с эхом застарелой боли — не Мелегант причинил ее, и все же…
Быть может, это вино дает ему смелость, быть может, это безрассудство всегда было в нем.
— Но я любил тебя, — признание дается ему непросто, горит на языке и царапает горло — он не знает, отчего ему так трудно, когда давно признал все сам, когда Артур должен был догадаться тоже. — Не думай, что это чувство способно угаснуть только потому, что ты растерял юношескую наивность. Я хотел бы, чтобы это было так…
— Я нет, — Артур резко качает головой. — Даже если это эгоистично с моей стороны, я хочу верить… Я хочу верить, что любовь…
Он крепко зажмуривается, не в силах больше вымолвить ни слова — подобрать нужных слов, но Мелеганту кажется, он понимает все и так. Всего лишь три года назад Артур клялся в вечной любви своей королеве, принимал то же обещание от нее, только она уже тогда не могла оторвать взгляда от храброго рыцаря Ланселота.
Быть может, ее мимолетное, поверхностное чувство никогда не было любовью, но она называла его так и верила своим словам — Артур верил ей тоже, и поплатился за это разбитым сердцем.
Любовь Мелеганта, несовершенная, отравленная горечью и ядом разочарования, жестокая и слишком близко подобравшаяся к одержимости, оказалась лучше — честнее — и это все, что он может предложить. Он выменял эту надежду на страдание, только не знает до сих пор, какова окажется цена его чувствам теперь…
Заслужат ли они той единственной платы, которой он жаждет?
— Прости, — Артур вновь приобнимает его за плечи и касается коротким поцелуем виска. — Прости, сейчас не лучшее для этого время. Останешься на ночь?
По телу Мелеганта проходит невольная дрожь. Он хочет остаться, не может даже представить, как вернется в холодные и одинокие покои, какие сомнения пустит в свой разум, оставшись наедине со своими мыслями.
Он все еще не знает, способен ли принять жалость Артура, его потребность быть любимым, но этой ночью слишком слаб, чтобы цепляться за гордость. Слишком устал, он…
Хочет спать.
Медленно моргнув, Мелегант наклоняет голову в немом согласии.
Артур кивает тоже. Он отходит в сторону, к сундуку у подножья постели и наклоняется над ним, разыскивая что-то. Его рубашка задирается, обнажая сильные бедра, и Мелегант невольно прослеживает взглядом их линию и мягкий изгиб ягодиц, едва-едва скрытый тонкой тканью.
Он слишком пьян, чтобы чувствовать возбуждение — что-то, кроме смутного любопытства, и все-таки даже оно — больше, чем он мог позволить себе последние годы. Артур слишком долго оставался недостижимым идеалом, солнцем, на которое невозможно было смотреть, не ослепнув.
Но он человек, живой и теплый, по-своему одинокий и также жаждущий ласки.
Мелегант тянет завязки туники, затем стягивает ее через голову, обнажаясь по пояс. Он не стыдится своего тела: ни нездоровой худобы, ни выпирающих ребер, ни бледности, ни шрамов. Никогда не тешил себя иллюзией собственной привлекательности. В нем нет уродства, но нет и красоты, способной привлечь вопреки — вопреки тяжелому характеру, истерикам и закрытости.
Он раздевается медленно и методично. Снимает сапоги и пояс, затем штаны. Комнаты хорошо протоплены, и он не успевает толком почувствовать холода, прежде чем Артур возвращается к нему с ночной рубашкой.
Мелегант поднимает руки, беспрекословно позволяя себя одеть, не вздрагивая от почти невесомых прикосновений горячих пальцев, не пытаясь отыскать во взгляде Артура интерес или отвращение.
— Пойдем, — Артур сжимает его ладонь и мягко увлекает в сторону постели. — Пойдем, мы оба устали, все остальное подождет до завтра.
Что будет завтра?
Разочарование и сожаление? Стыд?
Мелегант послушно следует к кровати, забирается под приглашающе откинутые покрывала, уже согретые теплом чужого тела. Не отстраняется, когда Артур вытягивается рядом, когда привлекает его ближе — только полуоборачивается, чтобы спрятать лицо в его груди, просунуть ногу между его бедер, переплестись друг с другом, пусть ненадолго стать одним.
Артур касается губами его макушки. Он гладит его по спине, перебирает пряди волос, шепчет что-то, что Мелегант не может разобрать — наверное, и не должен, раз утешения довольно и так.
Он выдыхает. Тугая струна его нервов будто лопается в один миг, напряжение, не отпускавшее его годами, тонет в необъяснимом, абсурдном облегчении. Он знает, знает, что все это не значит ничего — что завтрашнее утро не будет милосерднее прошлого, и все-таки…
Его глаза горят от непролитых слез. Он чувствует слишком много, слишком остро, и не знает, что с этим делать. Только цепляется за Артура крепче, только дышит чаще, и всеми силами пытается не распасться на части.
— Тише, — шепчет Артур, вновь касаясь поцелуем его волос. — Тише, все будет хорошо. Я обещаю.
Абсурдно, нелепо, невозможно, но Мелегант верит ему.
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма
Размер: 8 700 слов
Статус: закончен
although I was burning, you were the only light
although I was burning, you were the only light
Мелегант ненавидит Артура Пендрагона.
Одна мысль о нем наполняет сердце бессильной злобой, терзает его мучительным и жалким томлением. В нем ширится и разрастается пустота, зияющее нечто, что пожирает страдания и боль, что жаждет их все больше, истощая последние силы.
Когда-то все было иначе.
Когда-то Мелегант чувствовал лишь любопытство, лишь странную очарованность юным оруженосцем с ласковыми карими глазами и улыбкой столь лучистой, казалось, она освещала весь мир.
Он был так необъяснимо притягателен, этот глупый мальчишка, что путался под ногами и донимал бессмысленными вопросами, но отчего-то ни разу не вызывал желания прогнать. Возмутительно дерзкий, лишенный равно манер и здравого смысла, он не выказывал Мелеганту ни доли должного почтения — ни доли страха, и недоверия, и ставшего слишком привычным презрения.
Мелегант говорил себе, что все это не более чем мимолетное увлечение. Искра интереса, яркая, но обреченная угаснуть, как разойдутся их пути, как он удовлетворит желание плотское и от того понятное.
Он думал о том, как по окончании турнира пригласит мальчишку в свой шатер, возьмет его прямо на походной постели, желанного, чувственного и покорного — его, пусть только на ночь.
По окончании турнира ему досталась лишь горечь поражения.
Мальчишка, которого он жаждал, тайный бастард Утера Пендрагона, своими руками уничтожил всю его жизнь. За ним, желторотым птенцом, невежественным и наивным, признали право на корону и право решать судьбу Британских островов.
Но даже тогда Мелегант не научился ненавидеть.
Не Артура.
Пусть разум его застилал гнев от несправедливости судьбы, а сердце переполняло презрение к предательской людской натуре, когда он смотрел на Артура, растерянного и уязвимого перед обещанием власти, то думал лишь о том, что, может быть, душа его действительно чиста и непорочна — что, может быть, это ее свет манит к себе так сильно и неотвратимо.
Как мотылька, что слишком долго жил во тьме.
Как мотылек, он сам обрек себя на смерть.
Мелегант ненавидит Артура Пендрагона.
До дрожи, до одержимости — Артур и есть его одержимость, слепящая и пожирающая изнутри. Единственное, чего он жаждал сильнее трона. Единственное, чего ровно также не в силах был заполучить.
Когда Мелегант закрывает глаза, он видит четко и болезненно ярко день битвы при Камелиарде — день, что положил конец всему.
Впервые он встретил Артура на поле боя, впервые скрестил с ним клинки после лет слепого, навязанного соперничества.
Все эти годы Мелегант стремился заглушить необъяснимое томление предательского сердца, строил планы и ловушки, собирал войска и завоевывал все новые земли. Не для славы Горре, не для своей, лишь только чтобы выманить из-под защиты неприступных стен Камелота заклятого, возлюбленного врага.
Все эти годы Артур учился быть королем — учился править и владеть клинком, вести людей не правом рождения, но иною властью. Он повзрослел. Он стал мужчиной, где раньше был мальчишка, и свет его сиял лишь ярче — так ярко, что казалось невозможным бороться с его притяжением.
Мелегант пытался.
Ведомый яростью и отчаянием, позабыв об осторожности и не слушая голоса рассудка, он отдал все силы на борьбу — на то, чтобы доказать Камелиарду и рыцарям Артура, что их король жалок, ничтожен и слаб. Что он не создан для власти. Что он не добр, не справедлив, и душа его не чиста…
Вот только Мелегант не верил в это сам.
Он проиграл. На поле боя и в войне с самим собой. Он заплатил сполна за высокомерие и поспешность, но если бы поступил иначе — смирил свой гнев, задумался на миг, что делает, то разве смог бы нанести решающий удар?
Смог бы убить врага и холодно смотреть, как гаснет свет в его глазах?
Артур не смог.
Глупый, наивный ребенок, он даровал Мелеганту жизнь — вручил в его руки свою, как будто ни на миг не сомневался в его чести. Как будто не мог и помыслить, что вместо желанного титула может встретить смерть.
Ни честь, ни милосердие не остановило бы руку Мелеганта.
Он бы обрушил меч на столь доверчиво подставленную шею в надежде получить заветный трон… Если бы не был так слаб в своем бессмысленном, постыдном чувстве.
Артур преклонил перед ним колено.
Он смотрел на Мелеганта снизу вверх, и во взгляде его по-прежнему не было ни страха, ни недоверия, ни холодного презрения. В нем не было ни искр смеха, ни тепла, и все же…
Мелегант отдал бы все, чтобы Артур продолжал смотреть на него — только на него, и не важно, какие чувства отражались бы в его глазах. Он принял бы всю ненависть, что заслужил, за право стать для Артура всем миром.
За право, что вручил другой.
Если бы он не был так одержим идеей заполучить престол, если бы не выбрал Камелиард для осады, если бы удар его меча не нашел своей цели — быть может, Артур и не встретил бы Гвиневру. Прекрасную, ласковую, нежную — воплощение всего, чем Мелегант никогда не был, не мог и не хотел быть, когда верил, что света Артура довольно для двоих.
Возможно, он был прав.
Возможно… Только Артур отдал ей весь свет.
Он, единственный, способный любить Мелеганта, предпочел ему безмозглую девчонку — лживую, неблагодарную шлюху, что не смогла сдержать брачных клятв.
За это Мелегант возненавидел Артура.
За разочарование и одиночество, за горечь и боль, и все, что терзало его годами.
За собственную неспособность отпустить.
Если бы он мог, то сдался бы еще давно — не стал бы помогать Моргане, не стал бы похищать Гвиневру в расчете, что Артур поспешит ее спасти — что сразится с ним, одержит над ним верх и не накажет пощадой.
Еще хоть раз — последний раз — будет смотреть только на него.
Руки Мелеганта трясутся.
Все его тело дрожит, но занемевшие пальцы по-прежнему крепко сжимают кинжал. Его бой проигран — его война проиграна, и больше не за что бороться.
Артур не пришел.
Это Ланселот явился на помощь возлюбленной Гвиневре. Он, чье имя рыданием срывалось с ее губ. Честный, храбрый, верный рыцарь — верный, пока не счел любовь ценнее преданности королю.
Это Ланселот вызвал Мелеганта на бой — разоружил его, унизил и загнал в угол, но не ему дозволено убить.
Если Артур не заберет его жизни, Мелегант сам нанесет удар. Он загонит кинжал глубоко между ребер, вонзит его по рукоять в болящее, гнилое сердце — выпустит с кровью яд и наконец обретет свободу.
Он медлит.
Его противник медлит, не в силах ни опустить меча, ни броситься в атаку, когда Гвиневра цепляется за него в страхе и безмолвно просит защитить.
Из-за закрытых дверей доносятся приглушенные звуки боя.
Мелегант кривит губы в презрительной усмешке. Он полагал, Ланселот пришел один, но слишком щедро оценил его храбрость. Будь на его месте Артур…
Пронзительный скрип створок обрывает его мысль.
Мелегант устремляет взгляд на звук, и на короткое, звенящее мгновение он верит, что сошел с ума — что сломался под давлением, и беспокойное, темное нечто, переполняющее его душу, и есть безумие.
Он бредит. Реальность не может быть так милосердна к нему, и то же время…
Каким бы лихорадочно-ярким ни было его воображение, не в его силах воспроизвести в столь мельчайших, точных, совершенных деталях знакомый до боли образ.
Артур решительно проходит в зал.
Свет пламени ловит блики на его золоченой броне, подбитый мехом алый плащ развевается за спиной, а клинок Эскалибура окроплен свежей кровью. Праведный гнев искажает черты короля, только глаза по-прежнему принадлежат мальчишке — беспокойные, слишком искренние, полные страха за судьбу супруги.
Он все-таки пришел.
Он опоздал.
Гвиневре больше не грозит опасность.
Неприкрытое облегчение проступает на лице Артура при виде возлюбленной — оно легко смывает страх и беспокойство, но ярость исчезает лишь в тот миг, как его взгляд встречает Мелеганта.
Должно быть, он выглядит жалко. Дрожащий и мертвенно бледный, отчаянно сжимающий рукоять направленного в сердце кинжала. Униженный, разбитый, сломленный.
Еще есть время нанести удар.
— Опусти оружие, — говорит Артур.
Он делает шаг, затем еще один — медленно и осторожно, будто подбирается к дикому зверю. Его меч не убран в ножны, но он не ищет битвы, не ищет и расправы, так к чему весь этот фарс?
Предложить Мелеганту смерть в сражении было бы честью, позволить покончить с собой — заслуженным позором, но зачем…
Зачем просить его жить?
— Все кончено, — произносит Артур с той же неуместной мягкостью, что отражается в его глазах — почти забытой, и все-таки знакомой с тех времен, когда Мелегант еще имел на нее право. — Все кончено, Мелегант, больше нет нужды проливать кровь.
Разве нет?
Разве монстр, которым он стал, не должен быть наказан?
Он, кто похитил возлюбленную супругу Артура, кто держал ее в плену, глухой к ее страху и мольбам о свободе. Он, кто переступил черту рассудка в попытке заполучить то, что никогда не могло и не должно было ему принадлежать.
Все было кончено для Мелеганта еще давно, и единственное, что ему осталось — единственное, чего он смел просить… Он не получит тоже.
Артур не подарит ему смерти.
Он делает еще один шаг.
Испуганный всхлип срывается с губ Гвиневры, а в горле Мелеганта рождается истеричный, хриплый смех. Он не знает, что нелепее — ее фальшивое, наигранное беспокойство о супруге или же вера в то, что его жизни еще может что-то угрожать.
Артур не смотрит на жену.
Его взгляд по-прежнему прикован к нему — взгляд, полный жалости, а Мелегант…
Мелегант слаб, так отвратительно слаб перед ним, иначе не позволил бы… Иначе задушил бы на корню предательский всполох надежды, так настойчиво шепчущий, что предательство Гвиневры будет раскрыто — что она оставит Артура, и тогда…
Быть может, тогда тот увидит, что никому и никогда не будет нужен так, как нужен Мелеганту.
Горячие, шершавые от мозолей пальцы смыкаются на его запястье, забирают кинжал из онемевших, непослушных рук. Артур отказывает ему в убийстве, лишает воли завершить все самому — не в жестокости, но в милосердии оставляет страдание жизни.
Мелегант ненавидит Артура Пендрагона. За это и по тысяче иных причин — всепоглощающе, страстно, всецело, но…
Он не может сбежать от истины, что слишком глубоко томится в сердце — так глубоко, как не войдет ни один клинок, иначе он бы вырезал ее давно, избавился от паразита, что болит и мучает и заставляет жить.
Мелегант ненавидит Артура Пендрагона.
Он любит его в сто крат сильнее.
king of fools
king of fools
Порой Артур не может не думать о том, как стремительно меняется его жизнь, как жестоко и неумолимо течение лет. Оно не прощает ошибок.
Казалось, совсем недавно он был обычным мальчишкой, наивным и глупым, с мечтаниями непритязательными и простыми. Он не знал заботы большей, чем произвести впечатление на рыцаря или даму, привлекших его взор, ноши более тяжкой, чем служение брату.
Еще ближе — то время, когда мальчишка превратился в мужчину. По-прежнему юного, опьяненного счастьем и ослепленного любовью, готового с позорной быстротой позабыть о возложенном на него долге. О долге, чья тяжесть слишком рано легла на его плечи.
Ему было непросто в те дни — выбирать верный путь, искать свое место в пугающе огромном мире, но он посмел убедить себя и поверить всем сердцем, что справился и с этим тоже.
За считанные мгновения до того, как вся его жизнь распалась на части, осталась прахом на руках.
Прошло восемь лет с тех пор, как Артур вытащил Эскалибур из камня. Немногим больше двух со дня, когда раскрылось предательство Гвиневры, и все, что ему осталось — разбитое сердце и мучительное одиночество на троне, который было не с кем разделить.
Тогда он изменился вновь, бесповоротно и неизбежно, вот только…
Кем он стал?
Кто он теперь?
Артур замирает на полушаге и качает головой. Его меланхолия так же нелепа, как жалкие попытки философствовать. Должно быть, вино все же ударило ему в голову, пусть он уже давно не позволял себе пить много — предпочитал трезвость и ясный ум соблазну сладкого и безболезненного забытья.
Он знает, кто он.
Он — Верховный король Британии, принявший на себя клятву до последней капли крови защищать свою страну, сделать все, чтобы вернуть благополучие родным землям. Для этого он приехал сюда, в далекое королевство Горре. Для этого вынужден был притворяться, что ему в радость гостеприимство короля Багдемагуса. Все ради того, чтобы продлить их шаткий мир.
Возможно, ему не стоило покидать так рано устроенный в его честь пир, но он успел узнать, как мало людям важно общество их короля, когда их животы уже полны вина и яств, когда музыка и смех легко заглушает любые печали.
Артур предпочитает тишину. Ему нужен воздух — свежий ветер, что прогонит остатки опьянения и поможет взять себя в руки, избавит от соблазна вернуться к опасным, но столь навязчивым мыслям, к бесчестным сожалениям, отказывающимся отпускать его в эти дни.
Ускорив шаг, он сворачивает к узкой витой лестнице, ведущей на замковые стены. Лелеет надежду, что его не потревожат там — не в этот час, когда даже стража уже покинула свои посты, чтобы присоединиться к пиршеству.
Одна мысль последовать их примеру, вернуться к шуму и суете Большого зала, кажется смертельно утомительной, и в глубине души Артур знает, что сколь бы быстрым ни ощущалось течение лет, ему еще рано чувствовать себя так.
Чем выше он поднимается по лестнице, тем тише становятся звуки музыки, смех и гул голосов. Наконец, они гаснут совсем, уступая место свисту ветра — резкого, по-осеннему пронизывающего, пусть воздух еще помнит летнее тепло.
Артур не скрывает своего присутствия, не смягчает звука шагов. Его некому застать здесь — так он думает, но лишь мгновение спустя осознает ошибку.
Он слышит чужое присутствие — шорох одежд и звон стекла — раньше, чем успевает что-то разглядеть, но стоит только глазам привыкнуть к тусклому свету полной луны, он различает и очертания фигуры тоже. У дальней стены сидит мужчина, прислонившись к ней спиной и вытянув ноги, сжав в пальцах горлышко винной бутылки, и…
Артур узнает его.
Его сердце пропускает удар, пусть на лице не отражается и тени эмоций.
Он ожидал увидеть Мелеганта Горского вновь — во время пира, по правую руку от отца. Он чувствовал странное, необъяснимое разочарование, осознав, что принца не было в замке…
Только тот был. Все это время он был здесь — скрывался от Артура, избегал его столь невыносимого присутствия в стенах родного дома. В то время как весь королевский двор собрался в Большом зале для пиршества, Мелегант выбрал то же уединенное место, которого искал Артур, он пировал тоже — в гордом одиночестве, не считая компании трех бутылок вина.
Должно быть, он пьян.
Должно быть, сама мысль о том, чтобы вновь встретиться с извечным соперником, была столь омерзительна для него, что он выбрал утопить ее в вине.
Артуру стоит уйти. Развернуться и уйти, пока еще можно сделать вид, что они не заметили, не узнали друг друга.
Так будет лучше, но…
Он не может.
Не может позволить Мелеганту избегать его и дальше. Не может оставить его, как поступил в их прошлую встречу — сделав то, что посчитал правильным, умыв руки после и продолжив жить своей жизнью. Спрятав как можно глубже тревогу, что поселило в нем это решение.
Артур спас жизнь Мелеганта — спас ее, не просто пощадил, и в глубине души он знает, что ответственен теперь. Никто не спросит с него исполнения долга, но довольно и того, что он признал его перед самим собой, и…
— Артур.
В этот раз решение принимать не ему.
В голосе Мелеганта, низком и хриплом, звенит напряжение. Его глаза в тусклом свете луны кажутся почти черными — в них злоба, отчаяние и нескрываемая неприязнь. На его губах играет презрительная усмешка.
Вновь, как и в каждую из их редких встреч, Артур чувствует себя совершенно выбитым из колеи силой ненависти, что испытывает к нему Мелегант, обжигающим гневом, что так легко зарождается в нем.
Они — враги. Они были врагами долгие годы, и все же…
— Неужто от тебя нет никакого спасения? — слова Мелеганта сочатся горечью и ядом. — Или ты намеренно искал моего общества? Быть может, тебе доставляет особое удовольствие идея пытать меня своим присутствием…
Артур тяжело сглатывает вставший поперек горла ком.
Похоже, он так и не утратил наивности, в которой его попрекали слишком много раз. Едва отдавая себе в этом отчет, до сего дня — до сего момента — он по-прежнему цеплялся за надежду, что они с Мелегантом не обречены оставаться врагами навечно. В этом нет смысла теперь, когда правитель Горре наконец признал власть Камелота, когда Мелегант отказался от своих притязаний на трон Британии. Артур думал, это и есть их шанс исправить все то, что однажды пошло не так…
Какой же он глупец.
— Ты в самом деле ненавидишь меня так сильно? — произносит он тихо.
Вопрос сам срывается с его губ — прежде, чем он успевает задуматься, остановить слишком откровенные и опрометчивые слова. Возможно, вино ударило ему в голову сильнее, чем он посчитал прежде. Возможно, отчаяние опьяняло не меньше.
Артур чувствует, как его пальцы сами собой сжимаются в кулаки, как глубокая складка залегает между его бровей. Ему больно, и он не знает, отчего — страшится найти ответ, заглянуть глубже в собственную душу, найти причину вечного, безутешного томления, что терзает сердце.
Мелегант смеется.
Он запрокидывает голову и смеется — резко, издевательски, жестоко. В бутылке, сжатой в его пальцах, неестественно громко плещется вино. Кажется, будто оно глумится над Артуром тоже.
— Конечно, — выдыхает Мелегант между короткими, истеричными смешками. — Конечно, я ненавижу тебя. Ты даже не представляешь, насколько.
Но Артур представляет. Он представляет себе чувство, способное пылать с подобной силой на протяжении лет — не погаснув, не истончившись, не поблекнув.
Моргана ненавидит его не меньше, и…
Неужто он не заслужил иного?
Где-то в глубине души Артура, кажется, по-прежнему живет ребенок — нежеланный для матери, покинутый отцом. Это ему больно от мысли быть ненавистным хоть кому-то. Это он жаждет быть любимым с неменьшей преданностью и страстью.
— Тебе так нужен этот трон? — спрашивает он по-прежнему полушепотом. — Поверь, я никогда не хотел его. Боги, если бы я только мог, я бы с радостью избавился от этой ноши, но я…
— Трон тут не причем, — резко обрывает его Мелегант. — Трон всегда был лишь предлогом.
Он поднимает бутылку к губам и делает щедрый глоток. Его глаза горят лихорадочным огнем — обжигающими, слишком яркими эмоциями. Когда-то Артур позволил себе поверить, что способен читать их без труда — способен понимать, что происходит в беспокойном сердце его врага. Он ошибался.
— Тогда почему?
Он должен знать.
Что он сделал не так? Где оступился? Было ли хоть что-то, что он мог исправить, или же он был обречен вызывать лишь ненависть — за сам факт своего рождения, за то, кто он есть?..
Мелегант растягивает губы в жалком подобии улыбки и качает головой.
— Не спрашивай меня об этом. Я… только не об этом.
Артур медленно кивает.
Он должен знать, но не готов ради этого мучить Мелеганта и дальше, требовать от него ответов, которые тот не в силах дать. Пусть Артур никогда не хотел причинять ему боли, он делал это все равно, и оказывается продолжать.
Он отказывается навязывать свое общество тому, для кого оно в тягость. Эту ошибку он тоже совершал не раз.
— Я… оставляю тебя, — говорит он. — Прости за то, что…
— Не надо, — резко произносит Мелегант. — Не… не извиняйся.
Он замолкает на миг, затем добавляет неувереннее и тише:
— Не уходи. Останься.
Артур часто моргает, растерянный и сбитый с толку. Отчего Мелегант просит его остаться, когда лишь миг назад проклинал сам факт его существования? Он намеренно избегал встречи с ним, а теперь…
Теперь у Артура нет иного выхода кроме как подчиниться.
Мелегант молча кивает на пол, приглашая сесть рядом. Помедлив миг, Артур стягивает с плеч плащ, расстилает его поверх холодного камня, затем опускается сверху. Он прислоняется к стене и сгибает ноги в коленях, вдыхает полную грудь стылого ночного воздуха и пытается прогнать неуместное, необъяснимое волнение.
По-прежнему безмолвно, Мелегант протягивает ему бутылку. Он не смотрит на Артура, его взгляд прикован к противоположной стене, а губы сжаты в тонкую полоску. Свет луны резко очерчивает его профиль. Бездумно, Артур прослеживает взглядом мягкую, покатую линию его носа и капризный изгиб рта, металлический блеск сережек в ухе и темные, мягкие кудри.
Мелегант — красивый мужчина, и Артур знал это всегда, но слишком давно не позволял этому признанию по-настоящему оформиться в мыслях.
Осторожно, он сжимает пальцы на горлышке бутылки, не в силах сдержать легкую дрожь от мимолетного прикосновения к чужой коже. Ему не хочется пить. Он пришел сюда для того, чтобы развеять опьянение, а не затуманить разум еще больше, но отчего-то кажется, что отказать Мелеганту сейчас станет непоправимой ошибкой.
Артур делает первый глоток. Вино оставляет во рту терпкую, вяжущую сладость — оно чересчур сладко на его вкус, но мысль о том, что предпочтения Мелеганта могут быть совершенно иными, кажется необъяснимо забавной. Не будь между ними лет ненависти и вражды, Артур не стал бы сдерживать вертящуюся на языке глупую шутку — о том, что Мелегант едва ли компенсирует так горечь своего характера. Но правда в том, что он не может позволить себе даже столь безобидной насмешки, и осознание наполняет сердце неожиданно острым сожалением.
Артур отдал бы так много за возможность вернуться в то время, когда все было неизмеримо проще.
Тяжело сглотнув, он передает бутылку обратно.
Никто не говорит ни слова, и пусть тишина между ними едва ли уютна, в ней нет и напряжения. Так... лучше, чем быть одному.
Все что угодно лучше, чем быть одному.
— Как ты? — Мелегант нарушает молчание первым.
В его голосе — нарочитая отстраненность, что слишком хорошо знакома Артуру. Бессчетные разы ему задавали ровно тот же вопрос, ровно тем же тоном, но отчего-то лишь сейчас он не желает отвечать заученную ложь.
— Отвратительно, — признается он, с трудом сдерживая желание спрятать лицо в ладонях. — Моя жена полюбила другого. Она изменила мне с человеком, поклявшимся мне в верности, и я верил этой клятве. Мой лучший друг добровольно покрывал их связь. После такого… после такого сложно по-прежнему доверять людям. Сложно отпустить, как бы много времени ни прошло.
Слова мучительно царапают горло, но они не передают и десятой части тех чувств, что терзают сердце Артура. Ему было так невыносимо больно в тот день, когда раскрылась правда об измене Гвиневры, когда он осознал, что навеки потерял ее любовь, и все же…
То была чистая, простая боль.
Со временем его чувства стали темнее. В нем родилась обида — за бесконечную ложь, что так убедительно и невинно звучала из уст Гвиневры. В нем родился стыд — за собственную глупость и слепоту, за упрямые попытки держаться за свой идеальный мир и не видеть того, что давно было известно всем прочим. В нем родился гнев — за то, что никто не счел нужным открыть ему глаза на правду.
Никто, кроме Морганы, только в ее честности не было иного, кроме как желания причинить боль.
Кто бы ни окружал Артура, какими бы ни были их намерения, все они причиняли ему боль.
Артуру не нравится человек, которым он стал. Разочаровавшийся в жизни, измученный и одинокий, он отгородился от людей в страхе перед большим страданием, но не избавился от него все равно. Быть может, он и стал хорошим королем, но разве этого довольно?..
В этот раз он тянется за бутылкой сам.
— Не так уж много, — говорит Мелегант. — Недостаточно. Ты любил ее.
Любил. Кажется, будто это слово ядом прожигает его язык, будто любовь — нечто, заслуживающее презрения, и раньше Артур непременно поспорил бы с этим. Он хочет и сейчас, только не уверен, что сам верит в доводы, которые способен привести.
— Я люблю ее до сих пор, — произносит он. — Часть меня любит, пускай я… Я больше не хочу вернуть то, что имел когда-то.
Он мог бы пожелать иного мира — того, в котором она никогда не полюбила бы другого, никогда не лгала бы о своих чувствах, но даже столь сладостная иллюзия неспособна удержаться в его сердце.
Он не может не спрашивать себя: знал ли он Гвиневру по-настоящему или всего лишь цеплялся за прелестный, непогрешимый образ, придуманный им когда-то?
Утраченное доверие ранило куда глубже утраченной любви.
Вино почти закончилось. Артур делает последний глоток, допивая бутылку до дна, затем отставляет ее в сторону. Полуобернувшись, он смотрит на Мелеганта — с нездоровым, необъяснимым любопытством пытается разгадать, что за чувства написаны в его чертах.
Презирает ли он Артура за слабость и глупость? Ненавидит ли за то, что когда-то он имел так много, но не сумел удержать и малой доли?
Уголки рта Мелеганта опущены вниз, между его бровей залегла глубокая складка, и все же в его глазах нет ни неприязни, ни злости. Только… боль.
Артур хотел бы разгадать его, этого невозможного, сложного человека. Хотел бы узнать, кто он, пока не победил соблазн нарисовать еще одну прекрасную, но насквозь лживую картину.
— Зачем ты похитил ее? — спрашивает Артур. — Мою… Гвиневру? Ради чего?
Ему так и не удалось найти объяснения, что не казалось бы абсурдным и бесконечно далеким от правды, как бы часто он ни возвращался в воспоминаниях в тот день, как бы ни мучил себя тщетными попытками отыскать ответ.
Он был так безрассудно глуп, бросаясь спасать возлюбленную лишь с небольшим отрядом воинов, пускай тогда считал совсем иначе. Поверить Моргане казалось ошибкой, но правда в том, что она и не думала лгать.
Не в тот раз.
Быть может, Ланселот и не был единственным способным одержать победу над Мелегантом, но Артур в самом деле пришел зря. Гвиневре больше не нужен был спаситель, но, может быть…
— Я хотел, чтобы ты пришел, — говорит Мелегант, опуская глаза. Он проводит кончиками пальцев по горлышку последней, по-прежнему закупоренной бутылки, но не торопится ее открыть. — Ради этого я похитил ее.
Может быть, он нужен был Мелеганту.
Беспечно, безрассудно, Артур испытывал удачу, заявившись в логово врага с жалким десятком рыцарей за спиной, но он не встретил ни засады, ни ловушки — лишь нескольких воинов, охранявших замок.
Ланселот смог в одиночку пробиться к Мелеганту. Он победил его, а после…
После, когда Артур наконец прибыл на место битвы, все уже было кончено. Опасность не угрожала Гвиневре, враг был повержен. Болезненно гордый, Мелегант готов был забрать собственную жизнь, только чтобы не уступить удовлетворения сопернику — так Артур думал, но сомневается теперь.
— Отчего ты не убил меня? — спрашивает Мелегант.
Артур слышит иное.
“Отчего ты не позволил мне умереть?”
Ни единого раза он не задавал себе того же вопроса.
В тот первый раз, когда он даровал Мелеганту жизнь, сомнение остановило его клинок — последний, смертельный удар. Оно смирило кипевшую в душе ярость и погасило жар битвы, позволив найти оправдания и причины, казавшиеся достойными тогда.
Второй раз Артур не сомневался. В тот миг, когда он забирал кинжал из чужих неестественно холодных, онемевших пальцев, в его сердце не было ничего, кроме абсолютной уверенности.
Он не хотел смерти Мелеганта.
Он так и не научился видеть в нем врага. Соперника, возможно, но куда ярче — человека глубоко несчастного, доведенного до грани отчаяния и совершившего немало ошибок, но ни одна из них не заслужила приговора.
Все, что произошло между ними, Артур готов простить и оставить в прошлом, и он надеется… Он хочет верить, что однажды Мелегант придет к этому тоже.
Тихо вздохнув, Артур выпрямляет ноги и прислоняется затылком к холодному камню стены. Он больше не смотрит на Мелеганта — знает, что его взгляд нежеланен в этот миг. Знает, что не сможет иначе найти слов, что прозвучат как должно.
— Потому что… — начинает он медленно. — Потому что я знал тебя. Порою слишком просто забрать чужую жизнь — особенно, когда убежден, что поступаешь праведно. Я прошел через множество сражений. Я убивал… слишком многих.
Его битвы длились днями, его войны — годами, его доспехи и клинок казались буро-алыми от крови. Артур умел убивать, и пусть никогда не находил в этом наслаждения, в нем не было и ненависти к возложенному на него долгу. Он никогда не чувствовал ни раскаяния, ни вины — не когда от его ударов погибали захватчики. Жестокие, беспощадные варвары, что грозились завоевать его родные земли и опустошить города.
Артур забирал и иные жизни. Воинов Мелеганта, зачинщиков подавленных на корню восстаний, вспыхивавших много чаще, чем было позволено верить большинству. Эти смерти оставляли в сердце горечь, но лишь от осознания раскола, что по-прежнему царил среди людей Британии.
Когда он едва видел лица за масками забрал, казалось так просто забыть их — стереть из памяти, оставив незапятнанной совесть.
Артур знал Мелеганта. Каждую его черту, каждую мельчайшую деталь, что сохранил в памяти в своей наивной, юношеской очарованности — с тех лет, когда ему казалось довольным восхищаться Мелегантом издалека. Лишь единожды он набрался смелости подойти ближе, заговорить…
Те чувства, что Артур испытывал тогда, были лишь обещанием чего-то большего, но их оказалось довольно, чтобы остановить его клинок. Их оказалось довольно, чтобы сочувствие в его сердце затмило гнев.
Возможно, это делает его слишком мягким — слабым, каким всегда считал его Мелегант.
Пускай.
— Мог бы убить еще одного, — говорит Мелегант, не пытаясь скрыть горечи в голосе. — Ты знал меня. Ты знал, что я заслуживаю смерти.
Артур качает головой.
— Нет, — говорит он твердо. — Нет, не заслуживаешь.
С губ Мелеганта срывается хриплый, невеселый смешок.
Он выглядит больным — измученным, сломленным, уязвимым. Артур лишь единожды видел его таким. В тот день, когда…
— В тот день… — шепчет он. — Неужто ты в самом деле искал смерти?
“Неужто ты ищешь ее до сих пор?”
Ответ страшит его. В груди щемит, и тяжело дышать, и Артуру страшно, потому что…
Потому что ему знакома боль. Знакома пустота в душе и ощущение бесцельности существования, и все же даже мимолетная мысль о том, чтобы положить всему конец, не приходила в его разум. Решиться на это, планировать это…
Как же невыносимо должно быть страдание Мелеганта?
Отчего он мучается так?
Мелегант не отвечает. Его пальцы судорожно сжимают горлышко бутылки, на его скулах проступают желваки, а складка между бровями обозначается только острее.
— Искал, — говорит он наконец. — Я хотел умереть. Я хотел, чтобы ты убил меня…
Он замолкает на миг, но в его глазах по-прежнему клубится нечто беспокойное и тревожное. Кажется, будто признание горит на его языке, и потому Артур не смеет заговорить.
Его сердце бьется так болезненно часто, что он слышит шум крови в ушах.
— Я никогда не чувствовал себя удовлетворенным жизнью, — произносит Мелегант ровно и нарочито бесстрастно. — Я искал нечто, способное заполнить пустоту внутри меня — что-то, кого-то. Я пытался достичь невозможных вершин, убедив себя, что ничего иного попросту не может быть довольно. Я отдал все, чтобы добиться своих целей — перешагнул через собственную мораль, вывернул себя наизнанку, выпустил всю кровь до последней капли, оставив пустую, изломанную оболочку, и все же этого оказалось недостаточно. Я не смог заполучить трон. Я знал, что не смогу — с того самого дня, как ты одержал надо мной верх и отказал в смерти, но пережить это я был бы в силах. Я бы… — Он запинается и тяжело сглатывает. — Только в тот же самый день — в этот проклятый день я потерял свой последний шанс заполучить тебя.
Сердце Артура пропускает удар. В его мыслях — абсолютная пустота, только к горлу отчего-то подступает тошнота. Осознание так близко — стоит только протянуть руку, но он не может. Не может признать очевидного, не может отрицать…
Возможно ли, что все эти годы Мелегант был одержим вовсе не властью, доставшейся Артуру? Возможно ли, что каждое его действие, каждый шаг были лишь попытками привлечь внимание, заполучить…
Признание? Любовь?
Артур не понимает.
Боги, он не понимает. Ни разу, ни единого мгновения Мелегант не смотрел на него иначе чем с презрением и неприязнью — ненавистью, что слишком глубоко пустила корни в сердце. Ни единого мгновения… кроме тех далеких и почти забытых, тех, с которых и началась их история.
Тогда, пусть ненадолго, но Артур позволил себе поверить, что его интерес не был нежеланным — не был неразделенным, не важно, сколь поверхностными и мимолетными казались те чувства.
Артуру было пятнадцать. В те годы любые его попытки привлечь внимание очаровывающих его рыцарей или дам неизменно заканчивались провалом: его считали излишне навязчивым и назойливым, его неловкие ухаживания — раздражающими, но с Мелегантом все было иначе. Тот не отмахнулся от Артура, не отослал его прочь. Быть может, он слишком часто поднимал глаза к небу и не сдерживал остроты насмешки, быть может, его замечания были резки, но взгляд не был. Порою, его усмешки смягчались до искренних улыбок, и Артур…
Артур чувствовал себя влюбленным в каждую из них. На миг, не больше. Воспоминания об этом чувстве поблекли слишком быстро, отошли на второй план, стоило заботе о судьбе Британии лечь на его плечи.
Возможно, Мелегант сумел сохранить в памяти яркость разделенных ими мгновений.
Возможно, он лелеял их — позволил своим чувствам окрепнуть, стать сильнее. Пускай за годы их отравила горечь, пускай ненависть переплелась с ними слишком тесно, они не ушли из его сердца.
— Я зашел слишком далеко, — говорит Мелегант едва слышно. Он трет глаза тыльной стороной ладони, обнимает руками колени, будто стремясь стать меньше. — Я ошибся в самом начале. Выбрал не тот путь, сам обрек себя на провал. Я упустил свой шанс даже раньше, чем посмел протянуть за ним руку… может быть, его не было вовсе. Я ненавидел тебя. За слепоту, за то, что ты отказывался видеть, что делаешь со мной — и не важно, что я всеми силами скрывал правду даже от себя самого. Я ненавидел себя. В какой-то момент... в какой-то момент, для меня не осталось иного пути, кроме как покончить со всем — положить конец пытке, в которую превратилась моя жизнь, и я…
Слова будто застревают в его горле. Он влажно кашляет и крепче сжимает свои колени. Дышит прерывисто и часто.
Сердце Артура сжимается так сильно, что боль кажется реальной. Он закрывает глаза, отчаянно пытаясь распутать клубок противоречивых, слишком ярких эмоций.
Он чувствует сострадание. Понимание, что связывает его с Мелегантом неразрывной близостью, потому что Артур знает — он знает, как много муки способна причинить любовь. Как тяжело нести ее бремя в одиночку — неразделенной, нежеланной, пусть в этом нет ничьей вины.
Он чувствует и иное. Постыдное облегчение от мысли, что нужен кому-то — что способен быть не только ненавидимым, но и любимым ничуть не меньше.
Он чувствует…
Где-то в груди, у самого сердца, робкой надеждой бьется осознание, что он был прав — пускай единожды в своей жизни, но прав. Между ними существовала связь, невыдуманная и реальная, утраченная однажды, но, может быть, еще не поздно все вернуть. Мелегант по-прежнему жив.
Он жив, и ему больно, и…
Артур хотел бы сделать хоть что-то, чтобы облегчить его страдание. Заключить в объятия, погладить по волосам, коснуться поцелуем виска — отдать пусть толику нежности. Ее так много в сердце, что кажется, оно вот-вот разорвется на части.
Только будет ли этого достаточно?
Артур кладет ладонь на плечо Мелеганта, сжимает пальцы в немом и бессмысленном утешении. Он не уверен, что способен предложить большее. Он надеялся разрешить их затянувшееся противостояние — поставить точку или, может быть, начать все заново, но то, чего Мелегант хочет от него — то, в чем он нуждается…
— Не надо, — хрипло выдыхает Мелегант. — Мне не следовало говорить тебе всего этого. Я… оставь меня. Прошу, оставь меня, я не могу… Я слишком устал от этих чувств. Не дразни меня тем, чего мне никогда не суждено было иметь.
Боги, как бы Артур хотел сказать ему, что это не так, что они никогда не были чем-то невозможным, и если бы только он узнал правду раньше — раньше, до того, как встретил ту, что полюбил до потери рассудка, ту, что разбила его сердце на части, — он отдал бы Мелеганту все.
Но, может быть, в глубине души Мелегант уже знает об этом.
Будет жестокостью сказать ему, что он опоздал. Ничуть не меньшей — дать надежду на то, что все еще может сложиться иначе.
Артур проводит подушечкой большого пальца по обнаженной коже над воротником туники Мелеганта — позволяет себе эту короткую и успокаивающую, по-прежнему ничего не значащую ласку, прежде чем медленно и неохотно убирает руку прочь.
— Мне жаль, — шепчет он, и пусть это пустые слова, они искренни.
Если бы только Артур был немного внимательнее, если бы чуть лучше разбирался в людях, он доверил бы сердце тому, кто нуждался в нем по-настоящему, кто был бы бережнее с ним — хранил бы его с нежностью пусть редкой, но от того бесценной.
Если бы только Артур не был столь косноязычен, он нашел бы подходящие слова объяснить, что чувствует сейчас — свои сомнения, и надежды, и твердое намерение не сдаваться и не оставлять все так. Только не снова.
Сглатывая сожаление, он поднимается на ноги и забирает плащ. Ему не хочется уходить — куда охотнее он разделил бы с Мелегантом последнюю бутылку вина, неловкой шуткой попытался бы разрешить напряжение между ними. Он насладился бы близостью, по которой скучал, но не мог ощутить ни с кем невыносимо долго, но…
Мелегант не позабудет меланхолию так просто. Чужое присутствие лишь ранит его сейчас, а Артур не может — не готов — предложить ему то, что будет способно утешить боль.
— Я… — он не знает, что хочет сказать.
Что угодно, только бы не молчать, но ни единого слова не приходит на ум.
Мелегант поднимает на него глаза — несчастные, больные. В них отражается слишком много — отчаяние, и уязвимость, и слабая, едва различимая тень надежды.
— Артур, — произносит он хрипло. — Смог бы ты… смог бы ты хоть когда-нибудь полюбить такого, как я? Меня?
На его скулах темными пятнами проступает краска стыда, его слова болезненно откровенны, и, если бы не вино, он ни за что не произнес бы их вслух. Он пожалеет о них на следующее же утро, но... не забудет ответа.
Артур встречает взгляд Мелеганта с храбростью, которой не ощущает. Он ищет правду в глубине своего сердца — не важно, как сильно его страшит мысль довериться кому-то, допустить саму возможность полюбить вновь, он должен найти в себе силы на ответную откровенность.
— Я смог бы, — говорит он. — Однажды, я смог бы. Я… хотел бы.
В его словах нет ни капли лжи.
Пусть сердце его по-прежнему болит, пусть оно не станет вновь целым, и часть его всегда будет принадлежать Гвиневре, в нем осталось довольно места. Возможно, ему нужно открыться перед кем-то, заполнить зияющую пустоту, что приносит лишь муку.
Возможно, Мелегант способен стать этим кем-то. Он очаровал Артура однажды, небезразличен ему до сих пор. Его любовь пережила столько страдания, и, может быть, не угаснет и в счастье. Несовершенная, отравленная разочарованием, но истинная. Желанная. Не обреченная остаться невзаимной.
Как бы сильно Артур не хотел дать обещание, что так и будет — ради них обоих — он не может, но…
Пускай наивно, он хочет верить. Он хочет бороться за данную им надежду, как Мелегант боролся когда-то — спотыкаясь, совершая ошибки и выбирая неверные пути, но не сдаваясь.
Оставив позади беззаботную жизнь и юношескую первую любовь, предательства, разочарования и потери, Артур в самом деле не знает, кем стал, но в одном он уверен точно: в глубине души он по-прежнему совершеннейший глупец.
Удивительно, но эта мысль приносит ему лишь облегчение.
Мелегант закрывает глаза. Он выглядит уставшим — измотанным признанием, грузом собственных чувств, что отняли у него несправедливо много, но кажется, будто ему довольно данного Артуром ответа.
Чего бы тот ни стоил.
Артур по-прежнему не хочет уходить, но знает, что не может навязывать свое общество и дальше. Все будет в порядке. Мелегант не настолько пьян, чтобы не добраться до собственных покоев, и ему нужно побыть одному.
Ему нужно время, чтобы обо всем подумать, немного покоя и здоровый сон. Их пути не расходятся — не в этот раз, и ни к чему ставить точку.
Завтра Артур обязательно отыщет его вновь, и тогда они поговорят обо всем — без дурмана вина, без отчаяния слишком долго сдерживаемых чувств. Не обнажая незаживших ран и не добавляя новых.
Когда-нибудь они восстановят хрупкую связь между ними, ослабшую и обветшавшую за годы вражды, от недоверия к собственным сердцам и сердцам друг друга.
Они станут… кем-то.
Быть может, всем — любовниками и партнерами, готовыми разделять боль, но не причинять ее. Быть может, они будут вместе до самого конца.
Артур жаждет этого так сильно, что готов положить на это все, что имеет, преодолеть любые препятствия, не слушать собственных сомнений и заглушить те, что терзают Мелеганта.
— Доброй ночи, — говорит он тепло. Наклонившись, он отводит в сторону упавшую на лоб Мелеганта мягкую прядь волос, ловит взглядом легкую, едва заметную дрожь его ресниц. — Только не засыпай здесь. Ночи холодные, еще подхватишь простуду.
Он может поклясться, что уголки губ Мелеганта едва заметно дергаются вверх. Это не улыбка, лишь обещание ее, но однажды Артур увидит его исполненным.
Когда он наконец уходит, впервые за годы на его сердце нет тяжести.
where you hold me tight
where you hold me tight
Вино остается на языке приторным, сладковатым привкусом. Стоит Мелеганту закрыть глаза, цветные пятна плывут под его веками, а к горлу подступает тошнота.
Он слишком много выпил.
Если он попытается встать, его наверняка поведет в сторону, только мысли отвратительно трезвы. Память по-прежнему четко хранит каждое мгновение прошедшего часа.
Как бы ему хотелось притвориться, что все это было лишь плодом больного, пьяного воображения, что Артура не было здесь — ни его осторожных касаний, ни унизительно успокаивающей мягкости его голоса.
Мелегант не знает, что делать с подаренной ему надеждой.
Она слишком хрупка в его руках, что способны лишь разрушать. Она уже покрылась трещинами, и острые грани ранят его пальцы.
Поднеся ладонь к глазам, Мелегант щурится, вглядывается в темноту, будто в самом деле надеясь увидеть потеки крови. Было бы проще, если бы боль в его душе способна была ранить тело. Тогда выбор потерял бы значение, и ему бы не пришлось брать все в свои руки — искать смерти, когда она сама пришла бы за ним.
Артур хочет, чтобы он жил.
Губы Мелеганта складываются в кривую усмешку. Знает ли Артур сам, отчего требует от него так много? Верит ли всем сердцем, что названной причины довольно, или скрывает истину глубже, возможно, и от себя самого?
Будет ли оплакивать его смерть?..
Мелегант отталкивает прочь последнюю пустую бутылку, морщится от оглушительного звона стекла, когда она падает на каменный пол, увлекая за собой остальные. Тяжело опершись о землю, он поднимается на ноги.
Ему приходится вцепиться пальцами в стену, чтобы не упасть, дышать чаще и глубже, чтобы сдержать тошноту, и все-таки он находит силы взять себя в руки. Его тело мелко дрожит. Не от усталости, не от вина — от чувств, что клокочут в душе, что он пытается загнать как можно глубже, но тщетно.
Глупый, жестокий мальчишка вновь разбередил старые раны, вот только Мелегант так смертельно устал ненавидеть его за это.
Он устал ненавидеть Артура.
Он устал любить его.
Разве что позабыть ненависть в сравнении кажется до нелепого просто.
Порой он гадает, существовала ли она вовсе, была ли чем-то большим, чем бессильной злобой — предназначалась ли Артуру, а не собственной постыдной беспомощности перед ним.
Когда Артур рядом, когда смотрит на него со знакомой, мучительной мягкостью и теплотой, Мелегант не хочет ненавидеть. Не хочет упиваться собственным несчастьем, всего лишь раз набраться смелости и первым протянуть руку — не ждать первого шага, не цепляться за гордость, не…
Вино развязало его язык. Вино обнажило, как он жалок, но Артур не рассмеялся ему в лицо, не осудил и не вынес приговора, он принял его чувства, пускай не смог ответить на них — не сейчас, но однажды…
Может ли Мелегант позволить себе поверить, что это еще не конец? Что он не обречен прожить остаток лет в мучительной неудовлетворенности своим существованием, приглашать смерть и молиться, что она придет?
Он распрямляет плечи, делает глубокий вдох и поднимает взгляд к небу. Луну затянуло облаками. Поднялся ветер, принося с собой прохладу ранней осени, и все же Мелегант знает, что холодная, липкая тьма в его душе рождена совсем иным.
Он сам прогнал Артура, привычно разрушил все первым, абсурдно веря, что так будет лучше, но… Ему так бесконечно, так невыносимо жутко быть одному.
Ему известно, где находятся отведенные Его Величеству покои. Он вызнал в точности, когда тот должен был прибыть ко двору, где оставался ночевать, сколько пиров устраивалось в его честь, и когда готовилась охота. Чтобы избегать его, так Мелегант говорил себе, но неровные, неуверенные шаги почти против воли ведут его вниз — к комнатам, что не принадлежат ему.
К комнатам, в которых ему едва ли будут рады, какие бы обещания не были обронены в эту ночь.
Сколько бы времени ни прошло, он по-прежнему жалок и слаб перед Артуром — перед собственным желанием к нему, его близости, его ласке.
Мелегант упирается ладонью в стену, чувствует кожей холодный, влажный и шершавый камень. Продолжает идти, не слушая доводов разума, отгоняя предательские шепоты мыслей о том, что выставит себя на посмешище, унизит себя вновь.
Он десятки раз пожалел о сказанном, о слишком искреннем признании, о мольбе полюбить — хоть немного, хоть когда-нибудь — и теперь уже не важно, как много он добавит к стыду, что неминуемо придет на утро.
Быть может… быть может, его будет кому заглушить.
В отдалении раздаются звуки празднества, музыка и смех и чьи-то звонкие выкрики, и Мелеганту тошно от всего этого балагана, от поверхностности его людей и людей Артура — всех, кто окружает их, только c чего им выпала судьба быть другими?
Другие ли они, или лишь его больная фантазия стремится отделить их от мира, найти общность там, где ее нет и не может быть?
Мелегант ускоряет шаг. Ему дурно, но уже не от вина, он спотыкается, и все же продолжает идти — минует пролет, еще один, проходит по длинному и узкому коридору, пока наконец не останавливается у дверей.
Когда он поднимает руку, чтобы постучать, его пальцы не дрожат, только где-то глубже клокочет волнение, и страх, и тысячи эмоций, которые он не хочет и не может признать.
Прижавшись лбом к двери, он часто дышит через нос, сглатывает желчь, и не думает о том, что еще не поздно сбежать.
До его слуха доносится приглушенный звук шагов, тихое проклятие и скрежет замка. Мелегант поспешно отступает назад, сжимает кулаки и тщетно пытается унять бешено колотящееся сердце.
Открывается дверь. Артур замирает на пороге, взъерошенный и сонный, в ночной рубашке, едва достающей до середины бедра. Он кажется необъяснимо ближе, чем когда-либо раньше, только Мелегант не знает — не представляет — как сделать последний шаг, когда все силы его ушли на то, чтобы оказаться здесь.
— Мелегант, — хрипло произносит Артур. — Я… проходи.
Он отступает назад, не спрашивает ничего — зачем он пришел, чего хочет от него, когда совсем недавно просил уйти. Молча пропускает внутрь комнат, теплых и освещенных мягким, масляным светом камина, уютных, какими никогда не были покои Мелеганта.
Непослушными пальцами он тянет завязки туники, ослабляя их, чтобы стало немного легче дышать.
— Воды? — спрашивает Артур.
Мелегант кивает. Во рту пересохло, и начинает болеть голова, но опьянение отпускает свою хватку, возвращая мыслям ясность. Недостаточно, чтобы дать волю уйти.
Он не может ответить даже перед самим собой, зачем пришел сюда, чего ждет, как представляет все, что будет дальше. Только знает, что если останется сейчас в одиночестве, позволит открывшимся ранам гноиться, потеряет веру в подаренную надежду — извратит ее, растопчет, разрушит окончательно, изрезав руки в кровь.
— Я не думаю, что мне сейчас стоит быть одному, — признается он тихо.
Артур молча кивает. Он протягивает ему кубок с водой, сжимает плечо в немом ободрении, будто знает, как Мелеганту сложно стоять прямо. Не отпускает его взгляда, пока он пьет, смотрит так невыносимо, невозможно понимающе.
— Допил вино? — уголки губ Артура поднимаются в полунамеке на улыбку.
— Не самая лучшая идея, — признается Мелегант.
Улыбка Артура становится чуть шире, чуть искреннее. Он поднимает руку, чтобы уже знакомым жестом отвести волосы с его лба, кончиками пальцев проследить линию брови и бьющуюся на виске жилку.
— Не самая лучшая идея, — эхом вторит он. — Но и не самая дурная.
Мелегант знает, что Артур говорит уже не о вине, о них, о каждом поспешном и необдуманном шаге, что может закончиться только большей болью, и все-таки…
Все-таки, Мелегант не может представить мучения ярче, чем то, в котором жил эти годы, не может представить, как даже ложная надежда может быть более жестокой, чем существование без нее — даже если Артур ошибся, если никогда не сможет найти в себе чувств к такому, как он, ему останутся хотя бы эти мгновения…
Он выпускает из пальцев пустой кубок, что с глухим стуком падает на пол, делает шаг вперед, почти утыкаясь Артуру в грудь. Дрожит, когда тот смыкает объятие, привлекает его ближе и прижимается щекой к виску.
Горячая ладонь ложится на его затылок, и осторожные, ласковые пальцы перебирают спутанные пряди волос. Мелегант вдыхает запах Артура — пыли и пота, хмельной сладости и горечи трав. Он представлял его так часто, но реальность ярче и пьянит не хуже вина.
Обернув руки вокруг его талии, Мелегант утыкается носом в его шею и закрывает глаза, всего лишь раз, всего лишь на несколько мгновений позволяет себе не стыдится слабости, но наслаждаться ею.
— Я хотел сказать тебе, — бормочет Артур. — Что вино, которое ты выбрал, ужасно сладкое, что если оно нравится тебе, это наверняка неспроста…
— Чтобы немного сгладить горечь моей натуры, — Мелегант хрипло смеется и крепче сжимает объятья. — Боги, ты ведь ничуть не изменился за последние восемь лет. Все также путаешь остроумие и глупость.
— Но ты улыбаешься.
Артур отступает на полшага, обхватывает его лицо ладонями, вглядывается в его черты. Улыбка дрожит на губах Мелеганта, и все-таки не исчезает, когда Артур осторожно прослеживает ее изгиб подушечкой большого пальца.
Он улыбается, даже если успел поверить в то, что разучился. Оставил это в прошлом, как и надежду вновь услышать беззлобное, ребяческое подшучивание Артура, увидеть искры веселья в его глазах — нечто иное, чем гнев и даже жалость.
— Я изменился, — тихо говорит Артур. — Больше, чем мне того хотелось, и я не уверен, что мне нравится тот человек, которым я стал. Я не уверен, что он понравится тебе, если ты узнаешь его ближе…
Мелегант читает уязвимость в его взгляде, неуверенность, надежду и страх. Он в самом деле изменился. Мальчишка, встреченный Мелегантом восемь лет назад, не знал сомнений — он вторгся в его мир с очаровывающей, подкупающей дерзостью и не боялся быть отвергнутым.
Еще не знал ни предательства возлюбленной, ни лжи во благо от верных друзей.
Даже если бы Мелегант попытался, он едва бы смог облечь в слова свои чувства к Артуру. Что привлекло его когда-то в чужом желторотом оруженосце, что не отпускало его все эти годы, как бы он ни пытался разорвать связь, забыть о ней, похоронить как можно глубже.
— Не обманывайся, Артур, — Мелегант позволяет улыбке стать немного шире, немного насмешливее. — Ты никогда мне не нравился.
Он замолкает на миг, но неуверенность в глазах Артура не исчезает, мешается с эхом застарелой боли — не Мелегант причинил ее, и все же…
Быть может, это вино дает ему смелость, быть может, это безрассудство всегда было в нем.
— Но я любил тебя, — признание дается ему непросто, горит на языке и царапает горло — он не знает, отчего ему так трудно, когда давно признал все сам, когда Артур должен был догадаться тоже. — Не думай, что это чувство способно угаснуть только потому, что ты растерял юношескую наивность. Я хотел бы, чтобы это было так…
— Я нет, — Артур резко качает головой. — Даже если это эгоистично с моей стороны, я хочу верить… Я хочу верить, что любовь…
Он крепко зажмуривается, не в силах больше вымолвить ни слова — подобрать нужных слов, но Мелеганту кажется, он понимает все и так. Всего лишь три года назад Артур клялся в вечной любви своей королеве, принимал то же обещание от нее, только она уже тогда не могла оторвать взгляда от храброго рыцаря Ланселота.
Быть может, ее мимолетное, поверхностное чувство никогда не было любовью, но она называла его так и верила своим словам — Артур верил ей тоже, и поплатился за это разбитым сердцем.
Любовь Мелеганта, несовершенная, отравленная горечью и ядом разочарования, жестокая и слишком близко подобравшаяся к одержимости, оказалась лучше — честнее — и это все, что он может предложить. Он выменял эту надежду на страдание, только не знает до сих пор, какова окажется цена его чувствам теперь…
Заслужат ли они той единственной платы, которой он жаждет?
— Прости, — Артур вновь приобнимает его за плечи и касается коротким поцелуем виска. — Прости, сейчас не лучшее для этого время. Останешься на ночь?
По телу Мелеганта проходит невольная дрожь. Он хочет остаться, не может даже представить, как вернется в холодные и одинокие покои, какие сомнения пустит в свой разум, оставшись наедине со своими мыслями.
Он все еще не знает, способен ли принять жалость Артура, его потребность быть любимым, но этой ночью слишком слаб, чтобы цепляться за гордость. Слишком устал, он…
Хочет спать.
Медленно моргнув, Мелегант наклоняет голову в немом согласии.
Артур кивает тоже. Он отходит в сторону, к сундуку у подножья постели и наклоняется над ним, разыскивая что-то. Его рубашка задирается, обнажая сильные бедра, и Мелегант невольно прослеживает взглядом их линию и мягкий изгиб ягодиц, едва-едва скрытый тонкой тканью.
Он слишком пьян, чтобы чувствовать возбуждение — что-то, кроме смутного любопытства, и все-таки даже оно — больше, чем он мог позволить себе последние годы. Артур слишком долго оставался недостижимым идеалом, солнцем, на которое невозможно было смотреть, не ослепнув.
Но он человек, живой и теплый, по-своему одинокий и также жаждущий ласки.
Мелегант тянет завязки туники, затем стягивает ее через голову, обнажаясь по пояс. Он не стыдится своего тела: ни нездоровой худобы, ни выпирающих ребер, ни бледности, ни шрамов. Никогда не тешил себя иллюзией собственной привлекательности. В нем нет уродства, но нет и красоты, способной привлечь вопреки — вопреки тяжелому характеру, истерикам и закрытости.
Он раздевается медленно и методично. Снимает сапоги и пояс, затем штаны. Комнаты хорошо протоплены, и он не успевает толком почувствовать холода, прежде чем Артур возвращается к нему с ночной рубашкой.
Мелегант поднимает руки, беспрекословно позволяя себя одеть, не вздрагивая от почти невесомых прикосновений горячих пальцев, не пытаясь отыскать во взгляде Артура интерес или отвращение.
— Пойдем, — Артур сжимает его ладонь и мягко увлекает в сторону постели. — Пойдем, мы оба устали, все остальное подождет до завтра.
Что будет завтра?
Разочарование и сожаление? Стыд?
Мелегант послушно следует к кровати, забирается под приглашающе откинутые покрывала, уже согретые теплом чужого тела. Не отстраняется, когда Артур вытягивается рядом, когда привлекает его ближе — только полуоборачивается, чтобы спрятать лицо в его груди, просунуть ногу между его бедер, переплестись друг с другом, пусть ненадолго стать одним.
Артур касается губами его макушки. Он гладит его по спине, перебирает пряди волос, шепчет что-то, что Мелегант не может разобрать — наверное, и не должен, раз утешения довольно и так.
Он выдыхает. Тугая струна его нервов будто лопается в один миг, напряжение, не отпускавшее его годами, тонет в необъяснимом, абсурдном облегчении. Он знает, знает, что все это не значит ничего — что завтрашнее утро не будет милосерднее прошлого, и все-таки…
Его глаза горят от непролитых слез. Он чувствует слишком много, слишком остро, и не знает, что с этим делать. Только цепляется за Артура крепче, только дышит чаще, и всеми силами пытается не распасться на части.
— Тише, — шепчет Артур, вновь касаясь поцелуем его волос. — Тише, все будет хорошо. Я обещаю.
Абсурдно, нелепо, невозможно, но Мелегант верит ему.
@темы: фикло, La legende du roi Arthur, артургант пендрагорский, роскошное удовлетворение
roci's bitch
Фандом: La Légende du roi Arthur | Легенда о короле Артуре
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант
Рейтинг: PG-13
Жанр: романтика, ангст, hurt/comfort
Размер: 14 660 слов
Статус: закончен
4.
4.
Дома у мамы неизменно пахнет яблочным пирогом и корицей.
Мелегант помнит этот запах с самого раннего детства. Он помнит его, сколько помнит себя — помнил, потому что воспоминания о прошлой жизни извратили все, что он когда-либо знал о себе, стерли его и переписали заново.
Их замок в Горре пах иначе.
Он пах сухими травами, и лошадьми, и вываренным бараньим мясом. Он пах смертью, когда мама покинула его — когда крошечная, синюшная, мертвая сестра Мелеганта забрала ее с собой в царство духов.
Мелегант избегал родителей больше года. С самых первый кошмаров, на первых же подступах безумия он оборвал с ними последнюю, без того хрупкую связь. Не приходил, не отвечал на звонки, лишь отправлял по праздникам короткие и сухие поздравления — давал знать, что по-прежнему жив.
Его не волновало, что думал по этому поводу отец: в прошлой жизни отношения с ним оставались натянутыми до самого конца, а здесь равнодушие слишком быстро сменило тепло, но мама…
Маму Мелегант любил всегда, всем своим сердцем. Он обожал ее и не пытался этого скрыть, пусть только в этом не стыдясь чужих насмешек. Покидать ее было больно, но перед глазами так мучительно и навязчиво ярко стоял образ ее бледного лица, ее холодных рук и сухих губ, что шептали — все будет хорошо.
Все не было хорошо.
Не стало ни через год, ни через десятилетия, ни даже после смерти, и Мелегант перестал ждать исполнения ее пророчества — того, в которое поверил так наивно, как способен только ребенок.
И все-таки, возможно… возможно, он отчаялся слишком рано.
Возможно, он по-прежнему наивен.
Мелегант вздыхает и трет воспаленные глаза. Подтягивает к самому подбородку плед, пытаясь прогнать иллюзорный холод. Он чувствует себя больным: по телу жидким свинцом разливается слабость, его знобит, а голову будто напичкали ватой, но на термометре — ровно 98.6.
Он знает, что все это у него в голове.
— Ты ведь знаешь, я всегда тебе рада, — звучит за его спиной мамин голос, — но прошло уже четыре дня. Может, ты все-таки скажешь, что у тебя случилось?
Четыре дня. Почему-то Мелеганту казалось, он здесь дольше.
Он приехал к маме без вещей и без объяснений, без извинений за год молчания.
Молчал по-прежнему.
Много спал.
Почти не выходил из дому.
Он взял на работе отпуск за свой счет, но рано или поздно его затворничество должно закончиться. Рано или поздно он должен решить что-то для себя… Разве не для этого он здесь?
Разве не для этого сбежал?
Мелегант зажмуривается на миг, затем оборачивается, чтобы встретиться с мамой взглядом. У него ее глаза: серо-зеленые и немного раскосые, только в его никогда не отражалось той нежности, той открытости и бесконечного терпения, что направлены на него сейчас. Он слишком многое унаследовал от отца: гонор, и мнительность, и отвратительный характер.
На губах мамы играет легкая, теплая улыбка. Мелегант не сомневается ни на миг, что она в самом деле искренне рада видеть его дома, что готова понять и простить все его ошибки — и те, которые не простит себе он сам.
Он построил стену между ними много раньше, чем начались кошмары.
Слишком боялся ее разочарования.
Слишком самонадеянно верил, что сможет справиться со всем сам.
Мелегант опускает глаза и отодвигается к краю дивана, уступая маме место. Он не хочет говорить: ни сейчас, ни позже, но знает, что должен — что, если продолжит держать все в себе, то лишь позволит ранам сомнений гноиться, отравлять его и заражать тех, кто с ним рядом.
Он сбежал.
Он придумал себе причины и оправдания, он убедил себя в том, что так будет лучше…
Он выбрал путь труса, который когда-то считал для себя неприемлемым и чуждым.
Но правда в том, что Мелегант не мог остаться. Не мог день за днем возвращаться домой, когда все там казалось нелепой, извращенной пародией на то, что было раньше.
Разбитое на тысячи осколков уже не склеить воедино.
Они старались. Артур старался. Он слушал истории Мелеганта все с тем же неподдельным вниманием, он готовил для него по-прежнему, отыскивая все новые рецепты, он был чуток, и нежен, и осторожен — чересчур осторожен. Будто слишком резкое слово, слишком смелое прикосновение способно было разрушить немногое оставшееся целым, но...
Оно рушилось все равно, крошилось и превращалось в пыль, и Мелегант почти чувствовал на языке ее горчащий привкус — напоминание о том, чего уже не вернуть.
В прошлом остались ненавязчивые, робкие касания и ночи, проведенные вместе, и пусть Артур был рядом, когда приходили кошмары, — с беспокойством в глазах, с пустыми, бесполезными словами утешения, — он никогда не оставался, а Мелегант не мог заставить себя уснуть вновь.
Страх одиночества казался острее страха смерти.
В глазах Артура поселилась печаль — так прочно, так глубоко, что не желала уходить даже когда он смеялся и шутил, когда неумело играл в былую беспечность. Порой казалось, вовсе не отказ терзал его так сильно, а лишь бессмысленные границы, придуманные им самим, — Мелегант не просил о них, ненавидел ничуть не меньше, но…
Как объяснить это Артуру? Как переписать границы заново, где провести черту, когда Мелегант уже не уверен, чего хочет?
Он сбежал.
От всех этих сомнений, от соблазнов ложных и настоящих — от Артура, потому что рядом с ним терял способность мыслить здраво. Рядом с ним не хотел переписывать границы, только стереть их — сдаться, просить обо всем.
Отдать — все.
Рядом тихо вздыхает мама.
Придвинувшись ближе, она привлекает его к себе — прижимает к груди, будто он все еще ребенок. Мелегант чувствует себя ребенком. Он кладет голову на мамино плечо и беспомощно прикрывает глаза, когда ее сухие пальцы зарываются в его волосы, а губы мягко касаются макушки.
— Расскажи мне, a leanbh, — полузабытое детское прозвище отзывается болезненным уколом в сердце, — Расскажи, что тебя тревожит.
Мелегант сглатывает ком в горле. Он хочет, только не знает, как начать — как облечь в слова все чувства и сомнения, все страхи и надежды, что терзают его сердце.
— Я встретил одного человека, — произносит он тихо, — когда мне было… плохо.
Плохо.
Плохо настолько, что он почти потерял связь с реальностью. Плохо настолько, что готов был разорвать последнюю нить добровольно. Если бы тогда у него под рукой был кинжал, опасная бритва, пистолет…
Если бы Артур не спас его…
Мелегант никогда не расскажет об этом маме, не возложит на ее плечи груз знания о том, как близок был к смерти в тот день. О том, что ее тень преследует его до сих пор.
Он сжимает в кулаки дрожащие пальцы и заставляет себя продолжить:
— Артур… поддержал меня в тот момент, когда я нуждался в этом больше всего. Он…
Слова царапают его горло, разрывают его изнутри, заставляя кровоточить правдой, что слишком трудно признать вслух, но мама не прерывает его, не торопит и не задает вопросов — только осторожно перебирает его волосы, знакомой лаской успокаивая лихорадочное смятение души.
— Он замечательный, — признает Мелегант. — В чем-то глупый и наивный, но столь подкупающе искренний, ему невозможно не доверять. Он ласковый и внимательный, он чувствует глубоко и умеет любить, он… хороший друг. Возможно, единственный настоящий друг за всю мою жизнь, но…
— Но?
Мелегант выпрямляется.
Он опускает взгляд на собственные руки и с отстраненным любопытством разглядывает сухую, почти бесцветную кожу. Его никогда не отличала бледность, но сейчас он сошел бы за мертвеца. Быть может, он все-таки умер в тот день, четыре месяца назад, и все это — очередной виток кошмара.
Быть может, ему надо чаще выбираться из дому.
Быть может…
Определенно, ему стоит прекратить увиливать от правды.
— Он хочет большего, — признается Мелегант. — Он… влюблен в меня, возможно, всерьез, и я не знаю, должен ли я…
— Дать ему большего? — голос мамы звучит жестче. — Ради чего?
Ради чего?
Ради извращенной в своей идее справедливости, в единственной благодарности за все, что Артур сделал для него?
Ради собственного эгоистичного желания вернуть потерянную близость? Пусть Артур не пытался наказать его за отказ, не требовал ничего взамен любви, но даже его беззаветность не продлится вечно. Мелегант может забрать так много за цену, что отказался платить когда-то, но теперь — она кажется ничтожно малой.
— Я не знаю, — он проводит языком по пересохшим губам и отказывается смотреть маме в глаза. — Порой мне кажется, это будет совсем не трудно. Порой…
Порой Мелегант представляет, каково будет поцеловать Артура по-настоящему. Он представляет податливую теплоту его губ и надежность объятий, как сладко будет проследить кончиками пальцев соблазнительную мягкость его живота, оставить на его шее следы поцелуев-укусов, заново узнать его вкус и его запах, — насладиться им, желающим, желанным, его.
Мелегант хочет этого.
Он хочет этого так сильно, что порою желание заглушает голос разума, но не страх.
— Он влюблен в меня, — повторяет Мелегант, пусть слово куда опаснее горит на его губах. — Он обожает меня, нуждается во мне, и мне страшно, что этого может быть достаточно, чтобы я пошел на все ради него. Что я не хочу его — только те чувства, что он испытывает ко мне.
Способен ли он любить Артура или лишь то, как тот любит его?
— Ох, милый, — вздыхает мама.
В ее голосе больше нет обвинения, лишь сожаление и печаль. Она не встречала Артура, но слишком хорошо знает Мелеганта, его исключительный талант собственными руками рушить свое счастье.
Он один виноват в том, что все пошло не так.
— Этот мальчик, Артур… разве он первый, кто тебя полюбил?
Мелегант кривится от слова, что так и не смог произнести сам, — от того, что в устах мамы оно не звучит ложью.
— А разве нет? — спрашивает он, по-прежнему не поднимая глаз. — Тебе ли не знать, как трудно меня любить.
В его словах нет самоуничижения, всего лишь принятие правды, от которой он так долго пытался сбежать, трусливо закрывая глаза на свои недостатки. У него дурной нрав и тяжелый характер, склонность к истерикам и драматизации, целый список психологических проблем, даже если не брать в расчет его безумную веру в перерождение.
Он жаждет любви по-прежнему остро, хочет верить, что заслуживает ее, но…
Теперь наконец признал, отчего обделен ею.
— Мне ли не знать... — с наигранной задумчивостью произносит мама. — Поверь мне, a leanbh, любить тебя — самое простое, что только есть в моей жизни.
Мелегант поднимает голову, чтобы прочесть в ее глазах то же ласковое уверение, пусть никогда, ни мгновения не сомневался в ее чувствах.
Он позволяет себе слабую улыбку.
— Тебе ведь всегда хватало поклонников, — с ответной полуулыбкой замечает мама, — даже если большую часть времени ты предпочитал игнорировать их существование.
Едва слышно фыркнув, Мелегант качает головой.
Он не столько игнорировал чужой интерес, сколько искренне не замечал его. Ему потребовались месяцы, чтобы осознать глубину симпатии Артура, — месяцы, проведенные в той близости, что он никогда не делил ни с кем другим.
Должно быть, он в самом деле не раз упускал очевидное, не раз закрывал глаза на чужие чувства, и все-таки недостаточно, чтобы отрицать правдивость маминых слов.
У него были поклонники, вот только…
— С ними все было иначе, — произносит он вслух. — Все эти томные взгляды, неумелый флирт, жалкие попытки мне понравится — все это настолько поверхностно, и бессмысленно, и примитивно, о какой любви может идти речь?
Артур мог просто быть рядом, и этого казалось довольно.
— Любви нужно время. Не каждое увлечение перерастает в нечто большее, но разве ты давал им шанс? Разве позволял им полюбить тебя так, как ты того хотел?
— Я не хотел! — Мелегант сжимает пальцы в кулаки; слова срываются с его губ прежде, чем он успевает по-настоящему задуматься над ответом, но они правдивы все равно. — Я не хотел давать им никаких шансов, не хотел подпускать их ближе, мне не нужны были…
Ни они, ни их чувства.
Он едва помнит лица всех этих людей — прыщавых подростков с их наивными представлениями об отношениях, однокурсниц, что пытались за яркой косметикой спрятать недостаток мозгов, назойливых коллег, думающих о сексе с ним чаще, чем о работе…
Он не хотел никого их них, отдал бы все, чтобы избавиться от их удушающего, тошнотного, невыносимого внимания.
— Но тебе нужен Артур.
Голос мамы звучит по-прежнему мягко, и этого почти достаточно, чтобы усмирить волнение Мелеганта — клокочущее, неспокойное, слишком близкое к панике.
Он выдыхает.
Ему нужен Артур.
Он хочет Артура — его любви, его близости.
Артур — тот, чья забота не кажется навязчивой, а мягкость — снисходительной, чья наивная глупость вызывает улыбку вместо раздражения. Он любит Мелеганта ровно так, как он всегда того хотел, и разве этого недостаточно, чтобы развеять любые сомнения?
Он хочет Артура, и, может быть, впервые в жизни — в этой и предыдущей — забрать желанное так просто, стоит лишь протянуть руку.
— Похоже, ты нашел ответ на свой вопрос, — говорит мама, будто в точности знает все, что творится в его душе.
Ее теплые пальцы сжимают его ладонь в безмолвном ободрении, и Мелегант беспомощно прикрывает глаза. Он нашел ответ, только принять его не выходит до сих пор — принять его значит действовать, перестать медлить, рискнуть всем… возможно, потерять — все.
— Я ведь вижу, как меняется твое лицо, когда ты говоришь об этом мальчике, — продолжает мама, — как светятся твои глаза. Если он делает тебя счастливым, позволь себе быть счастливым. Я знаю, ты хочешь, чтобы все было предсказуемее и проще, чтобы кто-то мог гарантировать, что все будет хорошо, но… Любовь — слишком человеческое чувство, чтобы быть совершенным. Не ищи идеала там, где его попросту не может быть.
Губы Мелеганта кривятся в усмешке.
Разве не этим он занимался всю жизнь?
Никогда, ни единого мгновения он не чувствовал себя правильно — на своем месте, в своем времени, в своем уме. Он ставил перед собой далекие, почти недостижимые цели и лелеял надежду, что, добившись желаемого, наконец избавиться от неудовлетворенности в душе.
Он отдал все силы на то, чтобы заполучить трон, добиться признания людей и сердца женщины, очаровавшей его однажды, — он проиграл, но, если бы все сложилось иначе…
Если бы он получил корону и супругу — все то, что когда-то имел Артур, — разве был бы по-настоящему счастлив?
Разве Артур — был?
Мелегант не знает.
Он не знает, были ли его мечты чем-то большим, чем воздушными замками — невозможным, ложным идеалом, в погоне за которым он отрицал настоящее, но…
Он знает, что только с Артуром не думал о будущем и не цеплялся за прошлое, не искал зыбкое ощущение правильности, а пытался его удержать — заплатил бы за него не меньшую цену, чем за трон, за власть и за Гвиневру, но в этом не было нужды.
Нет, ему ни к чему совершенство.
Ни к чему идеал, ему достаточно того, что он имеет — того, что может иметь, если прекратит быть трусом.
Чего он боится? Не разочарования и не самообмана... только того, что его счастье не продлится долго, но неужели отвергнуть его — лучше?
Это противно самому его естеству.
Мелегант всегда боролся за то, чего жаждал, — всеми способами и силами, до безумия и за его гранью, и, будь он проклят богами, но ни в чем он не нуждается сильнее, чем в присутствии Артура в своей жизни.
Без компромиссов.
— Мне надо идти, — выдыхает он, резко поднимаясь на ноги.
Осознание пробуждает в нем нетерпеливое возбуждение, решимость натягивает нервы дрожащей, тугой струной. Мелегант потерял четыре дня в попытках сбежать от себя — он потерял две недели, цепляясь за знакомое, безопасное и ненужное, и этому необходимо положить конец.
— Ну если надо, то, конечно, иди, — с мягкой насмешкой произносит мама. — Только не забывай звонить, договорились? И учти, что я всецело рассчитываю видеть этим Рождеством и тебя, и Артура.
Тень улыбки скользит по губам Мелеганта.
— Приложу все силы, — заверяет он и, помедлив мгновение, добавляет: — Спасибо, мама.
Она молча кивает и поднимается на ноги. Встав на цыпочки, запечатлевает на его лбу короткий поцелуй.
— Береги себя.
— И ты себя, — тихо вторит он.
Больше нет оправдания медлить.
Мелегант не тратит много времени на сборы: он не брал с собой ничего, кроме кошелька и ключей, и не видит смысла переодевать отцовский растянутый свитер.
Обувшись и накинув на плечи пальто, он еще раз прощается с мамой и решительно выходит из дома. Не позволяет себе ни лишних мыслей, ни сомнений — отказывается возвращать и толику власти страху.
На улице давно стемнело, редкие такси отказываются зажигать «свободно», и Мелегант успевает пройти пешком без малого квартал, прежде чем ему удается остановить машину.
Он хочет быть дома.
Он считает мгновения и убеждает себя, что все еще не поздно спасти.
Пожилой водитель благословенно молчит и не сводит взгляда с дороги, а Мелегант смотрит, как мимо пролетают огни магазинов и пабов, как спешат по своим делам люди — несчастные, счастливые, пустые… каким был он.
Каким не хочет быть больше.
Такси останавливается у его дома сорок минут спустя.
Терминал с тихим писком считывает карту, хлопает дверь, и вновь запускается двигатель. Поспешные шаги Мелеганта эхом разносятся по двору — по лестничной площадке, а затем…
Он останавливается у двери квартиры, переводя дыхание, холодными, непослушными пальцами достает из кармана ключи — не медлит, не в этот раз, перед тем, как отпереть замок.
Из гостиной комнаты льется приглушенный свет, и слышится бормотание телевизора.
Мелегант не может заставить себя двигаться дальше.
Не может, но в этом нет нужды — Артур сам выходит к нему, почти выбегает в коридор и замирает, стоит встретиться их взглядам.
Он выглядит ужасно. Под его усталыми, покрасневшими глазами залегли глубокие тени, сальные волосы спутаны в паклю, а борода неопрятна, но отчего-то вместо отвращения Мелегант чувствует лишь нелепое и чуждое желание утешить.
— Привет, — хрипло говорит Артур. — Ты вернулся. Я… не был уверен, должен ли собирать вещи, и…
— Не глупи, — резко прерывает Мелегант.
Он не хотел поднимать голос, не хотел быть груб, но одна мысль о том, что его могла ждать пустая квартира пугает до дрожи. Слишком близок оказался шанс все потерять.
Мелегант отходит, чтобы запереть дверь. Он старается дышать глубже, надеясь вернуть самообладание, успокоиться и прекратить паниковать.
Не время думать о себе.
Он вешает ключи на крючок, выжидает еще короткое мгновение, прежде чем вновь обернуться к Артуру. Уголки его губ дергаются в попытке изобразить улыбку, а руки не слушаются, и все-таки он убеждает себя раскрыть объятия — неловкие, непривычные, нелепые.
Нет ничего уместнее сейчас.
— Ну же, — произносит он с неуверенной насмешкой. — Я слышал, это полезно для души.
Слабый, влажный смешок срывается с губ Артура.
Он делает шаг, затем еще один — торопливо, будто боится, что Мелегант передумает. Сокращает последние дюймы расстояния между ними, обнимает первым и зарывается носом в шерстяной воротник его пальто.
— Я скучал по тебе, — разбито шепчет Артур.
Мелегант закрывает глаза.
Он знал, что его постыдное бегство причинит Артуру боль. Слишком уж рьяно тот стремился все исправить, слишком сильно корил себя за ошибку — за то, что позволил себе поверить во взаимность чувств, дал волю желанию и разрушил привычное течение их жизней.
Он знал…
Вот только ему нужно было время — собраться с мыслями, решить, чего он хочет. Он не желал признаваться в своей слабости, не желал объясняться…
Осознанно ранил того, кто стал ему небезразличен.
— Я знаю. Прости меня, — он опускает руку на затылок Артура и привлекает его ближе. — Мне нужно было побыть одному, но я… я скучал по тебе тоже.
Не только эти четыре дня, гораздо дольше — все две недели, которые их жизнь казалось лишь бледной имитацией того, что было раньше — того, что еще можно вернуть.
Мелегант медлит еще мгновение, прежде чем разорвать объятие, но не отступает назад. Он заключает лицо Артура в ладони, проводит подушечками больших пальцев по тонкой, голубоватой коже под его глазами — растерянными, доверчивыми, по-прежнему столь открыто влюбленными.
Ему так многое нужно сказать, им обоим нужно, но для этого найдется время, а сейчас…
Мелегант подается вперед и целует Артура. Он прижимается ртом к его рту, ловит тихий, изумленный вздох и принимает приглашение невольно приоткрывшихся губ.
Он целует его — глубоко и сладко, отрывается на миг, чтобы прильнуть снова, в касании легком и дразнящем и вновь обещающем ласку смелее.
Артур отвечает ему с подкупающей, пьянящей готовностью. Он рядом, он не оттолкнул, он по-прежнему любит Мелеганта, и этого довольно, чтобы успокоить последнее сомнение в его душе.
Что бы ни начиналось между ними в этот миг, это не может быть ошибкой.
Они отрываются друг от друга.
В глазах Артура сияет новорожденная, робкая радость, но его сомнения еще не ушли.
— Ты ведь знаешь, что не должен… — начинает он. — Что я никогда бы не потребовал…
— Я знаю, — прерывает Мелегант. — Я знаю, что не должен. Я хочу.
Он признал для себя эту правду, и, пусть ее не будет достаточно всегда, сейчас других слов не нужно.
— Хорошо, — серьезно кивает Артур, но его губы дрожат, и широкая, почти по-детски открытая улыбка прорывается наружу. — Как скажешь.
Мелегант не отказывает себе в желании сцеловать ее — просто потому, что может.
Он уверен, у нее вкус счастья.
5.
5.
Мелегант научился находить особое очарование в воскресных утрах, когда некуда спешить и можно вдоволь насладиться разделенной близостью — медленным, чувственным сексом, оставляющим блаженную пустоту в мыслях и томную тяжесть удовлетворения в теле.
Перевернувшись на бок, он пробегает кончиками пальцев по жестким волоскам на груди Артура, по его горячей, чуть влажной от пота коже. Легкими, дразнящими касаниями очерчивает мягкую линию его живота и не пытается скрыть усмешки на безуспешную попытку его втянуть.
Артур фыркает и тихо смеется. Он накрывает ладонь Мелеганта своей, переплетает их пальцы и совершенно не торопится вставать.
Несколько долгих мгновений Мелегант молча смотрит на него. На его слегка приоткрытый рот, мягкий и непристойно яркий от поцелуев, на пушистые темные ресницы и теплые карие глаза, что кажутся янтарными в свете солнечных лучей. Его взгляд спокоен и почти мечтателен, и он так ужасно, так несправедливо красив в этот миг…
Теперь, когда он принадлежит Мелеганту, мысль об этом больше не задевает.
Проходят минуты.
Тихо вздохнув, Артур слегка сжимает пальцы — между его бровями обозначается складка, и пусть он выглядит скорее задумчивым, нежели обеспокоенным чем-то, Мелегант не может погасить слабой искры тревоги.
По крайней мере, он перестал подсознательно ожидать катастрофы каждый раз, как его любовник демонстрировал хоть малейшие потуги мышления.
Мелегант знает, что Артур далеко не дурак. Что тот наблюдателен и быстро учится, что у него отлично развито тактическое мышление, иначе в прошлом он не был бы и вполовину так хорош в бою, но… Он также неизменно наивен, доверчив и простоват — глупец, как Мелегант зовет куда его чаще всех ласковых прозвищ.
Он праздно гадает, окажется ли мысль, что занимает сейчас голову Артура, поразительно глубокой или же потрясающе идиотской.
— Знаешь… — медленно произносит Артур. — Я тут думал… помнишь, ты как-то сказал мне, что хотел бы вернуть свою прошлую жизнь?
Он опускает ладонь на затылок Мелеганта, зарывается пальцами в его волосы в знакомой и утешающей ласке, будто надеется отогнать прочь неизбежное, необоснованное, иррациональное волнение.
Они никогда не избегали этих разговоров — ни о той жизни, ни о безумии, ни о пустых, бессмысленных желаниях прошлого.
Мелегант заставляет себя расслабиться.
— Помню, — коротко отвечает он.
Он помнит, пусть и в половину не столь ярко, как мог бы ожидать. Желание, когда-то пылавшее в его душе, угасло и превратилось в пепел — исчезло, не оставив и следа, и теперь уже не вернется.
— Ты по-прежнему хочешь этого?
Мелегант изгибает губы в усмешке. Тон вопроса кажется ему столь осторожным, столь нарочито непритязательным, что невольно напоминает манеру общения его последнего психотерапевта.
Возможно, Артур попросту упустил свое истинное призвание, выбрав тратить время на всякую бессмыслицу вроде архитектуры или правления королевством.
— Не скажу, что я в восторге от твоей идеи посткоитальных бесед, — сухо замечает Мелегант.
— Посткоитальных… — недоверчиво повторяет Артур. Он коротко смеется и качает головой. — Знаешь, иногда ну очень очевидно, что тебе уже слегка за… сколько там? Полторы тысячи лет?
Мелегант с трудом сдерживает желание закатить глаза.
— Мне не «слегка за», о чем тебе прекрасно известно. — Отстранившись, он переворачивается на спину и устремляет взгляд в потолок. — Но я глубоко убежден, что ты перманентно застрял в дошкольном возрасте.
Временами Артур и правда ведет себя как упрямый, непослушный ребенок, даже если его дерзость и подначивание по большей части безобидны. Даже если он способен быть не по годам зрелым, когда это действительно имеет значение.
Мелеганту ни к чему признавать это вслух.
— Ну прости, — Артур перекатывается, чтобы запечатлеть короткий, извиняющийся поцелуй на его плече, только глаза его по-прежнему блестят незрелым, мальчишеским весельем. — Это было несправедливо с моей стороны. Ни годом больше шестидесяти одного!
Мелегант невольно смеется. Не столько над глупой шуткой, сколько над искренним энтузиазмом и непосредственностью, очаровывающими его до сих пор. Несмотря ни на что, им легко вместе, и он никогда не перестанет этого ценить.
Артур сдвигается выше и целует его в губы, ласково, дразняще и сладко.
— Должен сказать, — говорит он с улыбкой, — ты ужасно хорошо выглядишь для своих лет.
— Как тебе повезло.
Мелегант не сомневается, что внешность не так уж важна для Артура, и все-таки ему по-своему нравится быть оцененным, пусть и в такой полушутливой манере. Особенно за те черты, привлекательность которых он способен признать сам.
С чего бы кому-то любить его характер, вопрос совершенно иной.
Урвав еще один короткий поцелуй, Мелегант не слишком нежно отталкивает Артура прочь, и, приподнявшись на постели, опирается на подушки. Он не верит ни на миг, что разговор между ними окончен — не с тем, как потрясающе упрям способен быть его любовник.
Тот не выжидает и мгновения, прежде чем подтвердить его правоту:
— Но если серьезно… Тебе все еще не хватает той жизни?
— Ну, — Мелегант медленно усмехается, не без мстительного удовольствия оттягивая момент, когда все же вынужден будет ответить на вопрос. — Я бы сказал, с сексом у меня в этой жизни все несколько лучше.
— Хм... благодаря презервативам, смазке и горячему душу?
— Именно.
Если Артур напрашивается на комплимент, он его не получит. Мелегант не станет раздувать его эго, всегда был и останется скуп на похвалу, даже если она заслужена всецело.
Артур щедрый любовник, нежный и неизменно внимательный. Он чуток к желаниям партнера, легко дарит ласку, в его чувственности нет пошлости — он любит секс, но ценит близость куда выше.
Мелегант не назвал бы его самым умелым и даже самым привлекательным из тех, с кем делил постель, но с каждым днем его оценка все менее объективна, к тому же…
Артур единственный, кто стал для него большим. Он друг и партнер, он — тот, к кому Мелегант испытывает искреннюю симпатию — кого любит, пускай когда-то считал себя неспособным на это чувство. Неспособным постичь, что оно значит на самом деле.
Разве может быть в том мире, в той жизни что-то ценнее?
И все же причина, по которой он выбрал бы остаться здесь, намного сложнее.
Глубоко вздохнув, Мелегант вновь переводит взгляд на потолок, мгновение бездумно наблюдая, как вращающиеся лопасти вентилятора ловят блики уже полуденного солнца.
Еще немного, и им все же придется вставать.
— Но если серьезно, — говорит он ровно. — Мой ответ «нет». Я больше не хочу вернуть ту жизнь.
Не так давно Мелегант тешил себя иллюзией, что вынес урок из ошибок прошлого, что стал мудрее, когда в действительности всего лишь угодил в уже знакомую ловушку.
Он оставил позади мечты о несбыточном — о короне, обещавшей уважение и признание, о прекрасной супруге, любившей бы его беззаветно. Он признал, что сотворил недостижимый, совершенный образ, в погоне за которым мог позабыть о мучительной неудовлетворенности настоящего, мог убедить себя, что избавится от нее, стоит ему добиться своего.
Перечеркнув былые стремления, он выбрал желание проще и скромнее. Не идеал, не абсолют, всего лишь привычное… нечто, чего ровно так же не в силах был заполучить, оправдывая тем самым неспособность быть счастливым.
Но правда в том, что он способен.
Он счастлив с тем, что имеет сейчас, пусть новорожденным и тысячу раз несовершенным, и все же бесконечно более ценным, чем все его безумные мечты.
Пусть только потому, что оно уже в его руках.
— С чего бы мне скучать по прошлому? — произносит Мелегант, разрывая затянувшееся на миг молчание. Опустив взгляд на Артура, он посылает ему короткую, лишь немного насмешливую улыбку. — Здесь у меня есть ты.
Он замечает, как теплеют глаза его любовника, как ответная улыбка прячется в уголках его губ, и все-таки слов недостаточно, чтобы погасить беспокойство.
Будь все так просто, Артур не завел бы этот разговор.
— Это правда, — произносит тот, приподнявшись на локте. — Но мне хотелось бы… Я бы хотел, чтобы ты мог быть счастлив и сам по себе, понимаешь?
Его взгляд открытый и мягкий, немного печальный, и нечто отвратительно скользкое стягивается тугим узлом в животе Мелеганта. Не опасение, не совсем, но, может быть, его предвкушение.
У него нет причин полагать, что Артур намерен оставить его — ни одной, ни малейшей, — только едва ли хоть когда-то он сможет заглушить этот страх до конца.
— Без тебя? — спрашивает он, сглатывая стыд от того, как предательски дрожит его голос.
— Нет… нет, ни в коем случае, — настаивает Артур. Сев на постели, он придвигается ближе к Мелеганту, прижимается коленом к его бедру в неловкой попытке ободрить. — Я никуда от тебя не денусь, обещаю, я просто…
Он замолкает. Он кажется необъяснимо виноватым, растерянным, будто гадает, как завершить предложение — как донести свою мысль, не задев при этом чересчур деликатных чувств партнера.
Ему ни к чему подбирать слова.
В глубине души Мелегант прекрасно знает все то, что Артур хочет ему сказать.
Он знает сомнения и страх, которые лелеял когда-то сам — назойливое, неугасающее ощущение тревоги, бессчетные попытки найти изъян в зарождающемся чувстве. Ему оказалось так до смешного просто убедить себя, что Артур с ним из жалости, что Мелегант слишком зависим от него и только этой слабостью удерживает его рядом.
Он ошибался. Переоценил бескорыстие глупого мальчишки, влюбившегося в него за столь нелепо короткий срок, обожающего его по каким-то своим, необъяснимым причинам. Мелегант верит в это, но не желает ни единого мгновения больше подвергать эту правду сомнению, допустить даже мимолетную мысль, что Артур остается с ним по причине иной, чем искренняя привязанность.
Если его чувства когда-нибудь угаснут, их отношения должны закончиться тоже.
Мелегант хочет, чтобы Артур понимал, что может позволить себе уйти.
Прошел почти год с их первой встречи, и многое изменилось с тех пор. Пусть медленно, пусть то и дело оступаясь, но Мелегант шел к стабильности в своей жизни. Он заставил себя вернуться к психотерапии и вновь начал принимать таблетки, он восстановил отношения с матерью, и даже если не стал дружелюбнее с коллегами, по крайней мере, избавился от ощущения столь явной отчужденности на работе.
Мелегант не тешит себя иллюзиями: у него впереди долгий путь, но он видит его отчетливо — знает, что имеет достаточно сил, чтобы дойти до конца. И пусть Артур по-прежнему остается его костылем — его опорой — он не единственный, кто помогает ему держаться прямо и двигаться дальше.
В тот день, когда Мелегант едва не отнял свою жизнь, это Артур не дал ему совершить непоправимую ошибку — это его объятия, надежные и крепкие, смогли удержать его от шага в пропасть. Своим теплом и принятием, близостью и любовью, он уводил Мелеганта все дальше от края бездны, но теперь ее зов утих и не манит к себе больше.
Теперь Мелегант верит, что будет в порядке и без Артура.
Ему по-прежнему ненавистна эта мысль.
Он вздыхает.
— Я буду в порядке сам по себе, — говорит он; едва ли счастлив, но даже «в порядке» стоит немало. — Но знай, что у меня нет ни малейшего желания проверять это на практике.
— Не будем, — с неприкрытым облегчением улыбается Артур.
Он подползает еще ближе к Мелеганту, кладет подбородок на его плечо и обвивает руками талию, не в силах и мгновения дольше терпеть совершеннейшее безумие находиться в одной постели и не обниматься.
Потеревшись бородой о его кожу, он оставляет следом короткий поцелуй, и добавляет едва слышно:
— Ты тоже делаешь меня счастливым.
Мелегант закатывает глаза, и все-таки не пытается сдержать улыбки, что расцветает на его губах. Он ласково треплет волосы на затылке Артура, расслабляется в его теплых и привычно уютных объятиях, растягивая наслаждение праздностью.
Они могут себе позволить еще полчаса. Потом он найдет способ уговорить Артура заняться их поздним завтраком.
Молчание между ними не длится и нескольких минут.
— А можно еще вопрос? — подает голос Артур, останавливая на миг свои попытки вычертить одному ему ведомое созвездие между редкими родинками на коже Мелеганта.
При всех его неоспоримых достоинствах, умение ценить тишину в их число не входило никогда.
— Едва ли я способен тебя остановить, — бормочет Мелегант.
Порой он по-прежнему задается вопросом, в самом ли деле готов всю оставшуюся жизнь терпеть столь непоседливого партнера, но в глубине души давным-давно нашел и принял свой ответ.
— Я просто думал обо всей этой истории с реинкарнацией, — Артур поднимает на него любопытный, ищущий взгляд. — Как ты считаешь, возможно, что я тоже когда-нибудь вспомню свою прошлую жизнь?
Мелегант должен был этого ожидать.
Артур так и не умерил своего пыла в желании знать в мельчайших деталях, каким было их общее прошлое, и за минувшие месяцы они обнаружили немало параллелей между этой и той жизнями, знание, которое казалось невозможным объяснить ни бредом, ни безумием.
Не все кусочки пазла складывались в единый образ — возможно, существовала какая-то неведомая начальная точка, от которой изменения расходились подобно кругам на воде, искажая их новую реальность.
Порою это сбивало с толку. Порою попросту забавляло.
Мелегант до сих пор помнит совершенно ошеломленное выражение лица Артура в тот день, когда его счастливая новость о рождении племянника — названного Гвейном — встретила лишь совершенно неуместный и неконтролируемый смех.
Когда-то самый преданный рыцарь королевства еще не произнес своего первого слова. Моргана не появилась на свет вовсе, а выкидыш разрушил брак Горлуа и Игрейны, дав Утеру шанс завоевать возлюбленную без помощи магии или обмана.
Анна родилась у них первой. Артур — пять лет спустя.
Различий было довольно, но даже в них находились крупицы правды, и каждое из совпадений только укрепляло Мелеганта в вере, что его воспоминания реальны. Он едва помнит, когда в последний раз по-настоящему ощущал себя безумцем, когда сомневался в своем рассудке...
В конечном итоге, ему не оставалось ничего иного, кроме как принять существование прошлого. Артур выбрал тот же путь. В своей незрелой, неискоренимой наивности, он искренне поверил в то, что иные сочли бы сказкой — поверил, и наверняка не раз гадал, суждено ли ему однажды вспомнить все.
Мелегант гадал об этом тоже.
Было время, когда он убедил себя, что сможет избавиться от мучительного одиночества, от ощущения чуждости этому миру, только если воспоминания вернутся и к Артуру тоже. В действительности, он всего лишь цеплялся за прошлое, отрицал дарованный ему шанс и возможность стать счастливым.
Было время, когда он боялся. Боялся, что обожание и любовь его партнера поблекнут перед отвращением и ненавистью, которые король Артур испытывал к заклятому врагу, но...
Мелегант всегда был откровенен в том, что он за человек. Не скрывал недостатков, ошибок, каждого из преступлений, запятнавших его честь. Не оправдывал того, что искал смерти Артура — что вступил в сговор с его сестрой, похитил его возлюбленную супругу и не остановился бы на этом, не останови его смерть.
Пусть пережить все это — иное, чем услышать с чужих слов, у Артура был шанс узнать все худшее в нем. Все лучшее в нем. Не в череде встреч на поле боя, отравленных завистью и гневом, но в тысяче иных разделенных мгновений — в недопониманиях, ссорах и примирениях, в проведенных за разговорами вечерах и редкой тишине объятий.
Мелегант верит, что прошлое не окажется важнее того, что они имеют сейчас.
Для него не может быть иначе.
Его любовь к Артуру не рождена из воспоминаний и не существует им вопреки. Они не связаны той жизнью. Раскроется ли она или останется погребенной, это не изменит ничего.
— У меня есть теория, — наконец отвечает Мелегант. Он коротко прижимается губами к макушке Артура в немом извинении за затянувшееся молчание. — Не знаю, насколько она близка к реальности, и все же…
— И все же?
— Не помню, говорил ли я тебе об этом раньше, но… Мои сны начались в начале прошлой весны, всего через несколько месяцев после моего тридцатилетия, — он ловит взгляд Артура, внимательный и спокойный. — В той жизни я… умер в том же возрасте, в тот же месяц.
Он умер, едва разменяв четвертый десяток, и пусть это немало для тех лет, Мелегант так долго чувствовал себя несправедливо лишенным предначертанной ему жизни — права измениться и перечеркнуть все былые ошибки.
Но правда в том, что он потерял надежду задолго до того, как оказался побежден и загнан в угол, и безумие, отравлявшее его разум, было опаснее и смертельнее кинжала.
Теперь уже нет смысла ни о чем сожалеть.
— Если ты и вспомнишь обо всем, — тихо продолжает Мелегант, — я думаю, это случится нескоро. Когда-то я пытался отыскать любые свидетельства, которые могли бы подтвердить или опровергнуть мои сны. Я хотел знать, существовал ли король Артур пятнадцать столетий назад… не сказал бы, что мои поиски увенчались успехом.
Тот период недаром был назван «темными веками». Так мало правды сохранилось с тех пор, и даже если Мелеганту удалось обнаружить полустершиеся следы их жизней — мифические сказания о безымянном короле, в последний раз объединившем Британию за годы до ее захвата племенами англосаксов, — этого оказалось недостаточно, чтобы пролить свет на исход судьбы Артура.
— И все-таки я хочу верить, что ты прожил долгую жизнь, — говорит он. — Счастливую жизнь. Когда-то я завидовал всему, что ты имел, но… не сейчас. Больше нет.
Он не пожелал бы никому столь рано взвалить на себя бремя власти и ответственность за обреченную страну, пережить ненависть семьи и предательство любимой. Мелегант не забыл планов мести Морганы, ее одержимости увидеть падение Артура, и все же не оставил надежды, что среди отведенных ему лет нашлось место и для счастья.
Теперь он сможет позаботиться об этом сам.
Тихо фыркнув, Артур крепче сжимает объятия, и пусть в голосе его звучит беззлобная насмешка, глаза сияют лишь нежностью и любовью:
— Могу только представить твое невыносимое самодовольство, когда спустя лет сорок ты наконец получишь подтверждение, что все это время был прав.
Мелегант усмехается.
— Я всегда прав, — беззастенчиво лжет он. — Может быть, за сорок лет ты как раз успеешь это принять.
Он легко возвращает насмешку и нарочито беззаботный тон, но где-то в глубине его души разливается тепло от мысли, что через годы и десятилетия они по-прежнему будут друг у друга.
Быть может, это значит не так уж много, — быть может, все, — но одно Мелегант знает точно.
Ему не нужно большего.
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант
Рейтинг: PG-13
Жанр: романтика, ангст, hurt/comfort
Размер: 14 660 слов
Статус: закончен
4.
4.
Дома у мамы неизменно пахнет яблочным пирогом и корицей.
Мелегант помнит этот запах с самого раннего детства. Он помнит его, сколько помнит себя — помнил, потому что воспоминания о прошлой жизни извратили все, что он когда-либо знал о себе, стерли его и переписали заново.
Их замок в Горре пах иначе.
Он пах сухими травами, и лошадьми, и вываренным бараньим мясом. Он пах смертью, когда мама покинула его — когда крошечная, синюшная, мертвая сестра Мелеганта забрала ее с собой в царство духов.
Мелегант избегал родителей больше года. С самых первый кошмаров, на первых же подступах безумия он оборвал с ними последнюю, без того хрупкую связь. Не приходил, не отвечал на звонки, лишь отправлял по праздникам короткие и сухие поздравления — давал знать, что по-прежнему жив.
Его не волновало, что думал по этому поводу отец: в прошлой жизни отношения с ним оставались натянутыми до самого конца, а здесь равнодушие слишком быстро сменило тепло, но мама…
Маму Мелегант любил всегда, всем своим сердцем. Он обожал ее и не пытался этого скрыть, пусть только в этом не стыдясь чужих насмешек. Покидать ее было больно, но перед глазами так мучительно и навязчиво ярко стоял образ ее бледного лица, ее холодных рук и сухих губ, что шептали — все будет хорошо.
Все не было хорошо.
Не стало ни через год, ни через десятилетия, ни даже после смерти, и Мелегант перестал ждать исполнения ее пророчества — того, в которое поверил так наивно, как способен только ребенок.
И все-таки, возможно… возможно, он отчаялся слишком рано.
Возможно, он по-прежнему наивен.
Мелегант вздыхает и трет воспаленные глаза. Подтягивает к самому подбородку плед, пытаясь прогнать иллюзорный холод. Он чувствует себя больным: по телу жидким свинцом разливается слабость, его знобит, а голову будто напичкали ватой, но на термометре — ровно 98.6.
Он знает, что все это у него в голове.
— Ты ведь знаешь, я всегда тебе рада, — звучит за его спиной мамин голос, — но прошло уже четыре дня. Может, ты все-таки скажешь, что у тебя случилось?
Четыре дня. Почему-то Мелеганту казалось, он здесь дольше.
Он приехал к маме без вещей и без объяснений, без извинений за год молчания.
Молчал по-прежнему.
Много спал.
Почти не выходил из дому.
Он взял на работе отпуск за свой счет, но рано или поздно его затворничество должно закончиться. Рано или поздно он должен решить что-то для себя… Разве не для этого он здесь?
Разве не для этого сбежал?
Мелегант зажмуривается на миг, затем оборачивается, чтобы встретиться с мамой взглядом. У него ее глаза: серо-зеленые и немного раскосые, только в его никогда не отражалось той нежности, той открытости и бесконечного терпения, что направлены на него сейчас. Он слишком многое унаследовал от отца: гонор, и мнительность, и отвратительный характер.
На губах мамы играет легкая, теплая улыбка. Мелегант не сомневается ни на миг, что она в самом деле искренне рада видеть его дома, что готова понять и простить все его ошибки — и те, которые не простит себе он сам.
Он построил стену между ними много раньше, чем начались кошмары.
Слишком боялся ее разочарования.
Слишком самонадеянно верил, что сможет справиться со всем сам.
Мелегант опускает глаза и отодвигается к краю дивана, уступая маме место. Он не хочет говорить: ни сейчас, ни позже, но знает, что должен — что, если продолжит держать все в себе, то лишь позволит ранам сомнений гноиться, отравлять его и заражать тех, кто с ним рядом.
Он сбежал.
Он придумал себе причины и оправдания, он убедил себя в том, что так будет лучше…
Он выбрал путь труса, который когда-то считал для себя неприемлемым и чуждым.
Но правда в том, что Мелегант не мог остаться. Не мог день за днем возвращаться домой, когда все там казалось нелепой, извращенной пародией на то, что было раньше.
Разбитое на тысячи осколков уже не склеить воедино.
Они старались. Артур старался. Он слушал истории Мелеганта все с тем же неподдельным вниманием, он готовил для него по-прежнему, отыскивая все новые рецепты, он был чуток, и нежен, и осторожен — чересчур осторожен. Будто слишком резкое слово, слишком смелое прикосновение способно было разрушить немногое оставшееся целым, но...
Оно рушилось все равно, крошилось и превращалось в пыль, и Мелегант почти чувствовал на языке ее горчащий привкус — напоминание о том, чего уже не вернуть.
В прошлом остались ненавязчивые, робкие касания и ночи, проведенные вместе, и пусть Артур был рядом, когда приходили кошмары, — с беспокойством в глазах, с пустыми, бесполезными словами утешения, — он никогда не оставался, а Мелегант не мог заставить себя уснуть вновь.
Страх одиночества казался острее страха смерти.
В глазах Артура поселилась печаль — так прочно, так глубоко, что не желала уходить даже когда он смеялся и шутил, когда неумело играл в былую беспечность. Порой казалось, вовсе не отказ терзал его так сильно, а лишь бессмысленные границы, придуманные им самим, — Мелегант не просил о них, ненавидел ничуть не меньше, но…
Как объяснить это Артуру? Как переписать границы заново, где провести черту, когда Мелегант уже не уверен, чего хочет?
Он сбежал.
От всех этих сомнений, от соблазнов ложных и настоящих — от Артура, потому что рядом с ним терял способность мыслить здраво. Рядом с ним не хотел переписывать границы, только стереть их — сдаться, просить обо всем.
Отдать — все.
Рядом тихо вздыхает мама.
Придвинувшись ближе, она привлекает его к себе — прижимает к груди, будто он все еще ребенок. Мелегант чувствует себя ребенком. Он кладет голову на мамино плечо и беспомощно прикрывает глаза, когда ее сухие пальцы зарываются в его волосы, а губы мягко касаются макушки.
— Расскажи мне, a leanbh, — полузабытое детское прозвище отзывается болезненным уколом в сердце, — Расскажи, что тебя тревожит.
Мелегант сглатывает ком в горле. Он хочет, только не знает, как начать — как облечь в слова все чувства и сомнения, все страхи и надежды, что терзают его сердце.
— Я встретил одного человека, — произносит он тихо, — когда мне было… плохо.
Плохо.
Плохо настолько, что он почти потерял связь с реальностью. Плохо настолько, что готов был разорвать последнюю нить добровольно. Если бы тогда у него под рукой был кинжал, опасная бритва, пистолет…
Если бы Артур не спас его…
Мелегант никогда не расскажет об этом маме, не возложит на ее плечи груз знания о том, как близок был к смерти в тот день. О том, что ее тень преследует его до сих пор.
Он сжимает в кулаки дрожащие пальцы и заставляет себя продолжить:
— Артур… поддержал меня в тот момент, когда я нуждался в этом больше всего. Он…
Слова царапают его горло, разрывают его изнутри, заставляя кровоточить правдой, что слишком трудно признать вслух, но мама не прерывает его, не торопит и не задает вопросов — только осторожно перебирает его волосы, знакомой лаской успокаивая лихорадочное смятение души.
— Он замечательный, — признает Мелегант. — В чем-то глупый и наивный, но столь подкупающе искренний, ему невозможно не доверять. Он ласковый и внимательный, он чувствует глубоко и умеет любить, он… хороший друг. Возможно, единственный настоящий друг за всю мою жизнь, но…
— Но?
Мелегант выпрямляется.
Он опускает взгляд на собственные руки и с отстраненным любопытством разглядывает сухую, почти бесцветную кожу. Его никогда не отличала бледность, но сейчас он сошел бы за мертвеца. Быть может, он все-таки умер в тот день, четыре месяца назад, и все это — очередной виток кошмара.
Быть может, ему надо чаще выбираться из дому.
Быть может…
Определенно, ему стоит прекратить увиливать от правды.
— Он хочет большего, — признается Мелегант. — Он… влюблен в меня, возможно, всерьез, и я не знаю, должен ли я…
— Дать ему большего? — голос мамы звучит жестче. — Ради чего?
Ради чего?
Ради извращенной в своей идее справедливости, в единственной благодарности за все, что Артур сделал для него?
Ради собственного эгоистичного желания вернуть потерянную близость? Пусть Артур не пытался наказать его за отказ, не требовал ничего взамен любви, но даже его беззаветность не продлится вечно. Мелегант может забрать так много за цену, что отказался платить когда-то, но теперь — она кажется ничтожно малой.
— Я не знаю, — он проводит языком по пересохшим губам и отказывается смотреть маме в глаза. — Порой мне кажется, это будет совсем не трудно. Порой…
Порой Мелегант представляет, каково будет поцеловать Артура по-настоящему. Он представляет податливую теплоту его губ и надежность объятий, как сладко будет проследить кончиками пальцев соблазнительную мягкость его живота, оставить на его шее следы поцелуев-укусов, заново узнать его вкус и его запах, — насладиться им, желающим, желанным, его.
Мелегант хочет этого.
Он хочет этого так сильно, что порою желание заглушает голос разума, но не страх.
— Он влюблен в меня, — повторяет Мелегант, пусть слово куда опаснее горит на его губах. — Он обожает меня, нуждается во мне, и мне страшно, что этого может быть достаточно, чтобы я пошел на все ради него. Что я не хочу его — только те чувства, что он испытывает ко мне.
Способен ли он любить Артура или лишь то, как тот любит его?
— Ох, милый, — вздыхает мама.
В ее голосе больше нет обвинения, лишь сожаление и печаль. Она не встречала Артура, но слишком хорошо знает Мелеганта, его исключительный талант собственными руками рушить свое счастье.
Он один виноват в том, что все пошло не так.
— Этот мальчик, Артур… разве он первый, кто тебя полюбил?
Мелегант кривится от слова, что так и не смог произнести сам, — от того, что в устах мамы оно не звучит ложью.
— А разве нет? — спрашивает он, по-прежнему не поднимая глаз. — Тебе ли не знать, как трудно меня любить.
В его словах нет самоуничижения, всего лишь принятие правды, от которой он так долго пытался сбежать, трусливо закрывая глаза на свои недостатки. У него дурной нрав и тяжелый характер, склонность к истерикам и драматизации, целый список психологических проблем, даже если не брать в расчет его безумную веру в перерождение.
Он жаждет любви по-прежнему остро, хочет верить, что заслуживает ее, но…
Теперь наконец признал, отчего обделен ею.
— Мне ли не знать... — с наигранной задумчивостью произносит мама. — Поверь мне, a leanbh, любить тебя — самое простое, что только есть в моей жизни.
Мелегант поднимает голову, чтобы прочесть в ее глазах то же ласковое уверение, пусть никогда, ни мгновения не сомневался в ее чувствах.
Он позволяет себе слабую улыбку.
— Тебе ведь всегда хватало поклонников, — с ответной полуулыбкой замечает мама, — даже если большую часть времени ты предпочитал игнорировать их существование.
Едва слышно фыркнув, Мелегант качает головой.
Он не столько игнорировал чужой интерес, сколько искренне не замечал его. Ему потребовались месяцы, чтобы осознать глубину симпатии Артура, — месяцы, проведенные в той близости, что он никогда не делил ни с кем другим.
Должно быть, он в самом деле не раз упускал очевидное, не раз закрывал глаза на чужие чувства, и все-таки недостаточно, чтобы отрицать правдивость маминых слов.
У него были поклонники, вот только…
— С ними все было иначе, — произносит он вслух. — Все эти томные взгляды, неумелый флирт, жалкие попытки мне понравится — все это настолько поверхностно, и бессмысленно, и примитивно, о какой любви может идти речь?
Артур мог просто быть рядом, и этого казалось довольно.
— Любви нужно время. Не каждое увлечение перерастает в нечто большее, но разве ты давал им шанс? Разве позволял им полюбить тебя так, как ты того хотел?
— Я не хотел! — Мелегант сжимает пальцы в кулаки; слова срываются с его губ прежде, чем он успевает по-настоящему задуматься над ответом, но они правдивы все равно. — Я не хотел давать им никаких шансов, не хотел подпускать их ближе, мне не нужны были…
Ни они, ни их чувства.
Он едва помнит лица всех этих людей — прыщавых подростков с их наивными представлениями об отношениях, однокурсниц, что пытались за яркой косметикой спрятать недостаток мозгов, назойливых коллег, думающих о сексе с ним чаще, чем о работе…
Он не хотел никого их них, отдал бы все, чтобы избавиться от их удушающего, тошнотного, невыносимого внимания.
— Но тебе нужен Артур.
Голос мамы звучит по-прежнему мягко, и этого почти достаточно, чтобы усмирить волнение Мелеганта — клокочущее, неспокойное, слишком близкое к панике.
Он выдыхает.
Ему нужен Артур.
Он хочет Артура — его любви, его близости.
Артур — тот, чья забота не кажется навязчивой, а мягкость — снисходительной, чья наивная глупость вызывает улыбку вместо раздражения. Он любит Мелеганта ровно так, как он всегда того хотел, и разве этого недостаточно, чтобы развеять любые сомнения?
Он хочет Артура, и, может быть, впервые в жизни — в этой и предыдущей — забрать желанное так просто, стоит лишь протянуть руку.
— Похоже, ты нашел ответ на свой вопрос, — говорит мама, будто в точности знает все, что творится в его душе.
Ее теплые пальцы сжимают его ладонь в безмолвном ободрении, и Мелегант беспомощно прикрывает глаза. Он нашел ответ, только принять его не выходит до сих пор — принять его значит действовать, перестать медлить, рискнуть всем… возможно, потерять — все.
— Я ведь вижу, как меняется твое лицо, когда ты говоришь об этом мальчике, — продолжает мама, — как светятся твои глаза. Если он делает тебя счастливым, позволь себе быть счастливым. Я знаю, ты хочешь, чтобы все было предсказуемее и проще, чтобы кто-то мог гарантировать, что все будет хорошо, но… Любовь — слишком человеческое чувство, чтобы быть совершенным. Не ищи идеала там, где его попросту не может быть.
Губы Мелеганта кривятся в усмешке.
Разве не этим он занимался всю жизнь?
Никогда, ни единого мгновения он не чувствовал себя правильно — на своем месте, в своем времени, в своем уме. Он ставил перед собой далекие, почти недостижимые цели и лелеял надежду, что, добившись желаемого, наконец избавиться от неудовлетворенности в душе.
Он отдал все силы на то, чтобы заполучить трон, добиться признания людей и сердца женщины, очаровавшей его однажды, — он проиграл, но, если бы все сложилось иначе…
Если бы он получил корону и супругу — все то, что когда-то имел Артур, — разве был бы по-настоящему счастлив?
Разве Артур — был?
Мелегант не знает.
Он не знает, были ли его мечты чем-то большим, чем воздушными замками — невозможным, ложным идеалом, в погоне за которым он отрицал настоящее, но…
Он знает, что только с Артуром не думал о будущем и не цеплялся за прошлое, не искал зыбкое ощущение правильности, а пытался его удержать — заплатил бы за него не меньшую цену, чем за трон, за власть и за Гвиневру, но в этом не было нужды.
Нет, ему ни к чему совершенство.
Ни к чему идеал, ему достаточно того, что он имеет — того, что может иметь, если прекратит быть трусом.
Чего он боится? Не разочарования и не самообмана... только того, что его счастье не продлится долго, но неужели отвергнуть его — лучше?
Это противно самому его естеству.
Мелегант всегда боролся за то, чего жаждал, — всеми способами и силами, до безумия и за его гранью, и, будь он проклят богами, но ни в чем он не нуждается сильнее, чем в присутствии Артура в своей жизни.
Без компромиссов.
— Мне надо идти, — выдыхает он, резко поднимаясь на ноги.
Осознание пробуждает в нем нетерпеливое возбуждение, решимость натягивает нервы дрожащей, тугой струной. Мелегант потерял четыре дня в попытках сбежать от себя — он потерял две недели, цепляясь за знакомое, безопасное и ненужное, и этому необходимо положить конец.
— Ну если надо, то, конечно, иди, — с мягкой насмешкой произносит мама. — Только не забывай звонить, договорились? И учти, что я всецело рассчитываю видеть этим Рождеством и тебя, и Артура.
Тень улыбки скользит по губам Мелеганта.
— Приложу все силы, — заверяет он и, помедлив мгновение, добавляет: — Спасибо, мама.
Она молча кивает и поднимается на ноги. Встав на цыпочки, запечатлевает на его лбу короткий поцелуй.
— Береги себя.
— И ты себя, — тихо вторит он.
Больше нет оправдания медлить.
Мелегант не тратит много времени на сборы: он не брал с собой ничего, кроме кошелька и ключей, и не видит смысла переодевать отцовский растянутый свитер.
Обувшись и накинув на плечи пальто, он еще раз прощается с мамой и решительно выходит из дома. Не позволяет себе ни лишних мыслей, ни сомнений — отказывается возвращать и толику власти страху.
На улице давно стемнело, редкие такси отказываются зажигать «свободно», и Мелегант успевает пройти пешком без малого квартал, прежде чем ему удается остановить машину.
Он хочет быть дома.
Он считает мгновения и убеждает себя, что все еще не поздно спасти.
Пожилой водитель благословенно молчит и не сводит взгляда с дороги, а Мелегант смотрит, как мимо пролетают огни магазинов и пабов, как спешат по своим делам люди — несчастные, счастливые, пустые… каким был он.
Каким не хочет быть больше.
Такси останавливается у его дома сорок минут спустя.
Терминал с тихим писком считывает карту, хлопает дверь, и вновь запускается двигатель. Поспешные шаги Мелеганта эхом разносятся по двору — по лестничной площадке, а затем…
Он останавливается у двери квартиры, переводя дыхание, холодными, непослушными пальцами достает из кармана ключи — не медлит, не в этот раз, перед тем, как отпереть замок.
Из гостиной комнаты льется приглушенный свет, и слышится бормотание телевизора.
Мелегант не может заставить себя двигаться дальше.
Не может, но в этом нет нужды — Артур сам выходит к нему, почти выбегает в коридор и замирает, стоит встретиться их взглядам.
Он выглядит ужасно. Под его усталыми, покрасневшими глазами залегли глубокие тени, сальные волосы спутаны в паклю, а борода неопрятна, но отчего-то вместо отвращения Мелегант чувствует лишь нелепое и чуждое желание утешить.
— Привет, — хрипло говорит Артур. — Ты вернулся. Я… не был уверен, должен ли собирать вещи, и…
— Не глупи, — резко прерывает Мелегант.
Он не хотел поднимать голос, не хотел быть груб, но одна мысль о том, что его могла ждать пустая квартира пугает до дрожи. Слишком близок оказался шанс все потерять.
Мелегант отходит, чтобы запереть дверь. Он старается дышать глубже, надеясь вернуть самообладание, успокоиться и прекратить паниковать.
Не время думать о себе.
Он вешает ключи на крючок, выжидает еще короткое мгновение, прежде чем вновь обернуться к Артуру. Уголки его губ дергаются в попытке изобразить улыбку, а руки не слушаются, и все-таки он убеждает себя раскрыть объятия — неловкие, непривычные, нелепые.
Нет ничего уместнее сейчас.
— Ну же, — произносит он с неуверенной насмешкой. — Я слышал, это полезно для души.
Слабый, влажный смешок срывается с губ Артура.
Он делает шаг, затем еще один — торопливо, будто боится, что Мелегант передумает. Сокращает последние дюймы расстояния между ними, обнимает первым и зарывается носом в шерстяной воротник его пальто.
— Я скучал по тебе, — разбито шепчет Артур.
Мелегант закрывает глаза.
Он знал, что его постыдное бегство причинит Артуру боль. Слишком уж рьяно тот стремился все исправить, слишком сильно корил себя за ошибку — за то, что позволил себе поверить во взаимность чувств, дал волю желанию и разрушил привычное течение их жизней.
Он знал…
Вот только ему нужно было время — собраться с мыслями, решить, чего он хочет. Он не желал признаваться в своей слабости, не желал объясняться…
Осознанно ранил того, кто стал ему небезразличен.
— Я знаю. Прости меня, — он опускает руку на затылок Артура и привлекает его ближе. — Мне нужно было побыть одному, но я… я скучал по тебе тоже.
Не только эти четыре дня, гораздо дольше — все две недели, которые их жизнь казалось лишь бледной имитацией того, что было раньше — того, что еще можно вернуть.
Мелегант медлит еще мгновение, прежде чем разорвать объятие, но не отступает назад. Он заключает лицо Артура в ладони, проводит подушечками больших пальцев по тонкой, голубоватой коже под его глазами — растерянными, доверчивыми, по-прежнему столь открыто влюбленными.
Ему так многое нужно сказать, им обоим нужно, но для этого найдется время, а сейчас…
Мелегант подается вперед и целует Артура. Он прижимается ртом к его рту, ловит тихий, изумленный вздох и принимает приглашение невольно приоткрывшихся губ.
Он целует его — глубоко и сладко, отрывается на миг, чтобы прильнуть снова, в касании легком и дразнящем и вновь обещающем ласку смелее.
Артур отвечает ему с подкупающей, пьянящей готовностью. Он рядом, он не оттолкнул, он по-прежнему любит Мелеганта, и этого довольно, чтобы успокоить последнее сомнение в его душе.
Что бы ни начиналось между ними в этот миг, это не может быть ошибкой.
Они отрываются друг от друга.
В глазах Артура сияет новорожденная, робкая радость, но его сомнения еще не ушли.
— Ты ведь знаешь, что не должен… — начинает он. — Что я никогда бы не потребовал…
— Я знаю, — прерывает Мелегант. — Я знаю, что не должен. Я хочу.
Он признал для себя эту правду, и, пусть ее не будет достаточно всегда, сейчас других слов не нужно.
— Хорошо, — серьезно кивает Артур, но его губы дрожат, и широкая, почти по-детски открытая улыбка прорывается наружу. — Как скажешь.
Мелегант не отказывает себе в желании сцеловать ее — просто потому, что может.
Он уверен, у нее вкус счастья.
5.
5.
Мелегант научился находить особое очарование в воскресных утрах, когда некуда спешить и можно вдоволь насладиться разделенной близостью — медленным, чувственным сексом, оставляющим блаженную пустоту в мыслях и томную тяжесть удовлетворения в теле.
Перевернувшись на бок, он пробегает кончиками пальцев по жестким волоскам на груди Артура, по его горячей, чуть влажной от пота коже. Легкими, дразнящими касаниями очерчивает мягкую линию его живота и не пытается скрыть усмешки на безуспешную попытку его втянуть.
Артур фыркает и тихо смеется. Он накрывает ладонь Мелеганта своей, переплетает их пальцы и совершенно не торопится вставать.
Несколько долгих мгновений Мелегант молча смотрит на него. На его слегка приоткрытый рот, мягкий и непристойно яркий от поцелуев, на пушистые темные ресницы и теплые карие глаза, что кажутся янтарными в свете солнечных лучей. Его взгляд спокоен и почти мечтателен, и он так ужасно, так несправедливо красив в этот миг…
Теперь, когда он принадлежит Мелеганту, мысль об этом больше не задевает.
Проходят минуты.
Тихо вздохнув, Артур слегка сжимает пальцы — между его бровями обозначается складка, и пусть он выглядит скорее задумчивым, нежели обеспокоенным чем-то, Мелегант не может погасить слабой искры тревоги.
По крайней мере, он перестал подсознательно ожидать катастрофы каждый раз, как его любовник демонстрировал хоть малейшие потуги мышления.
Мелегант знает, что Артур далеко не дурак. Что тот наблюдателен и быстро учится, что у него отлично развито тактическое мышление, иначе в прошлом он не был бы и вполовину так хорош в бою, но… Он также неизменно наивен, доверчив и простоват — глупец, как Мелегант зовет куда его чаще всех ласковых прозвищ.
Он праздно гадает, окажется ли мысль, что занимает сейчас голову Артура, поразительно глубокой или же потрясающе идиотской.
— Знаешь… — медленно произносит Артур. — Я тут думал… помнишь, ты как-то сказал мне, что хотел бы вернуть свою прошлую жизнь?
Он опускает ладонь на затылок Мелеганта, зарывается пальцами в его волосы в знакомой и утешающей ласке, будто надеется отогнать прочь неизбежное, необоснованное, иррациональное волнение.
Они никогда не избегали этих разговоров — ни о той жизни, ни о безумии, ни о пустых, бессмысленных желаниях прошлого.
Мелегант заставляет себя расслабиться.
— Помню, — коротко отвечает он.
Он помнит, пусть и в половину не столь ярко, как мог бы ожидать. Желание, когда-то пылавшее в его душе, угасло и превратилось в пепел — исчезло, не оставив и следа, и теперь уже не вернется.
— Ты по-прежнему хочешь этого?
Мелегант изгибает губы в усмешке. Тон вопроса кажется ему столь осторожным, столь нарочито непритязательным, что невольно напоминает манеру общения его последнего психотерапевта.
Возможно, Артур попросту упустил свое истинное призвание, выбрав тратить время на всякую бессмыслицу вроде архитектуры или правления королевством.
— Не скажу, что я в восторге от твоей идеи посткоитальных бесед, — сухо замечает Мелегант.
— Посткоитальных… — недоверчиво повторяет Артур. Он коротко смеется и качает головой. — Знаешь, иногда ну очень очевидно, что тебе уже слегка за… сколько там? Полторы тысячи лет?
Мелегант с трудом сдерживает желание закатить глаза.
— Мне не «слегка за», о чем тебе прекрасно известно. — Отстранившись, он переворачивается на спину и устремляет взгляд в потолок. — Но я глубоко убежден, что ты перманентно застрял в дошкольном возрасте.
Временами Артур и правда ведет себя как упрямый, непослушный ребенок, даже если его дерзость и подначивание по большей части безобидны. Даже если он способен быть не по годам зрелым, когда это действительно имеет значение.
Мелеганту ни к чему признавать это вслух.
— Ну прости, — Артур перекатывается, чтобы запечатлеть короткий, извиняющийся поцелуй на его плече, только глаза его по-прежнему блестят незрелым, мальчишеским весельем. — Это было несправедливо с моей стороны. Ни годом больше шестидесяти одного!
Мелегант невольно смеется. Не столько над глупой шуткой, сколько над искренним энтузиазмом и непосредственностью, очаровывающими его до сих пор. Несмотря ни на что, им легко вместе, и он никогда не перестанет этого ценить.
Артур сдвигается выше и целует его в губы, ласково, дразняще и сладко.
— Должен сказать, — говорит он с улыбкой, — ты ужасно хорошо выглядишь для своих лет.
— Как тебе повезло.
Мелегант не сомневается, что внешность не так уж важна для Артура, и все-таки ему по-своему нравится быть оцененным, пусть и в такой полушутливой манере. Особенно за те черты, привлекательность которых он способен признать сам.
С чего бы кому-то любить его характер, вопрос совершенно иной.
Урвав еще один короткий поцелуй, Мелегант не слишком нежно отталкивает Артура прочь, и, приподнявшись на постели, опирается на подушки. Он не верит ни на миг, что разговор между ними окончен — не с тем, как потрясающе упрям способен быть его любовник.
Тот не выжидает и мгновения, прежде чем подтвердить его правоту:
— Но если серьезно… Тебе все еще не хватает той жизни?
— Ну, — Мелегант медленно усмехается, не без мстительного удовольствия оттягивая момент, когда все же вынужден будет ответить на вопрос. — Я бы сказал, с сексом у меня в этой жизни все несколько лучше.
— Хм... благодаря презервативам, смазке и горячему душу?
— Именно.
Если Артур напрашивается на комплимент, он его не получит. Мелегант не станет раздувать его эго, всегда был и останется скуп на похвалу, даже если она заслужена всецело.
Артур щедрый любовник, нежный и неизменно внимательный. Он чуток к желаниям партнера, легко дарит ласку, в его чувственности нет пошлости — он любит секс, но ценит близость куда выше.
Мелегант не назвал бы его самым умелым и даже самым привлекательным из тех, с кем делил постель, но с каждым днем его оценка все менее объективна, к тому же…
Артур единственный, кто стал для него большим. Он друг и партнер, он — тот, к кому Мелегант испытывает искреннюю симпатию — кого любит, пускай когда-то считал себя неспособным на это чувство. Неспособным постичь, что оно значит на самом деле.
Разве может быть в том мире, в той жизни что-то ценнее?
И все же причина, по которой он выбрал бы остаться здесь, намного сложнее.
Глубоко вздохнув, Мелегант вновь переводит взгляд на потолок, мгновение бездумно наблюдая, как вращающиеся лопасти вентилятора ловят блики уже полуденного солнца.
Еще немного, и им все же придется вставать.
— Но если серьезно, — говорит он ровно. — Мой ответ «нет». Я больше не хочу вернуть ту жизнь.
Не так давно Мелегант тешил себя иллюзией, что вынес урок из ошибок прошлого, что стал мудрее, когда в действительности всего лишь угодил в уже знакомую ловушку.
Он оставил позади мечты о несбыточном — о короне, обещавшей уважение и признание, о прекрасной супруге, любившей бы его беззаветно. Он признал, что сотворил недостижимый, совершенный образ, в погоне за которым мог позабыть о мучительной неудовлетворенности настоящего, мог убедить себя, что избавится от нее, стоит ему добиться своего.
Перечеркнув былые стремления, он выбрал желание проще и скромнее. Не идеал, не абсолют, всего лишь привычное… нечто, чего ровно так же не в силах был заполучить, оправдывая тем самым неспособность быть счастливым.
Но правда в том, что он способен.
Он счастлив с тем, что имеет сейчас, пусть новорожденным и тысячу раз несовершенным, и все же бесконечно более ценным, чем все его безумные мечты.
Пусть только потому, что оно уже в его руках.
— С чего бы мне скучать по прошлому? — произносит Мелегант, разрывая затянувшееся на миг молчание. Опустив взгляд на Артура, он посылает ему короткую, лишь немного насмешливую улыбку. — Здесь у меня есть ты.
Он замечает, как теплеют глаза его любовника, как ответная улыбка прячется в уголках его губ, и все-таки слов недостаточно, чтобы погасить беспокойство.
Будь все так просто, Артур не завел бы этот разговор.
— Это правда, — произносит тот, приподнявшись на локте. — Но мне хотелось бы… Я бы хотел, чтобы ты мог быть счастлив и сам по себе, понимаешь?
Его взгляд открытый и мягкий, немного печальный, и нечто отвратительно скользкое стягивается тугим узлом в животе Мелеганта. Не опасение, не совсем, но, может быть, его предвкушение.
У него нет причин полагать, что Артур намерен оставить его — ни одной, ни малейшей, — только едва ли хоть когда-то он сможет заглушить этот страх до конца.
— Без тебя? — спрашивает он, сглатывая стыд от того, как предательски дрожит его голос.
— Нет… нет, ни в коем случае, — настаивает Артур. Сев на постели, он придвигается ближе к Мелеганту, прижимается коленом к его бедру в неловкой попытке ободрить. — Я никуда от тебя не денусь, обещаю, я просто…
Он замолкает. Он кажется необъяснимо виноватым, растерянным, будто гадает, как завершить предложение — как донести свою мысль, не задев при этом чересчур деликатных чувств партнера.
Ему ни к чему подбирать слова.
В глубине души Мелегант прекрасно знает все то, что Артур хочет ему сказать.
Он знает сомнения и страх, которые лелеял когда-то сам — назойливое, неугасающее ощущение тревоги, бессчетные попытки найти изъян в зарождающемся чувстве. Ему оказалось так до смешного просто убедить себя, что Артур с ним из жалости, что Мелегант слишком зависим от него и только этой слабостью удерживает его рядом.
Он ошибался. Переоценил бескорыстие глупого мальчишки, влюбившегося в него за столь нелепо короткий срок, обожающего его по каким-то своим, необъяснимым причинам. Мелегант верит в это, но не желает ни единого мгновения больше подвергать эту правду сомнению, допустить даже мимолетную мысль, что Артур остается с ним по причине иной, чем искренняя привязанность.
Если его чувства когда-нибудь угаснут, их отношения должны закончиться тоже.
Мелегант хочет, чтобы Артур понимал, что может позволить себе уйти.
Прошел почти год с их первой встречи, и многое изменилось с тех пор. Пусть медленно, пусть то и дело оступаясь, но Мелегант шел к стабильности в своей жизни. Он заставил себя вернуться к психотерапии и вновь начал принимать таблетки, он восстановил отношения с матерью, и даже если не стал дружелюбнее с коллегами, по крайней мере, избавился от ощущения столь явной отчужденности на работе.
Мелегант не тешит себя иллюзиями: у него впереди долгий путь, но он видит его отчетливо — знает, что имеет достаточно сил, чтобы дойти до конца. И пусть Артур по-прежнему остается его костылем — его опорой — он не единственный, кто помогает ему держаться прямо и двигаться дальше.
В тот день, когда Мелегант едва не отнял свою жизнь, это Артур не дал ему совершить непоправимую ошибку — это его объятия, надежные и крепкие, смогли удержать его от шага в пропасть. Своим теплом и принятием, близостью и любовью, он уводил Мелеганта все дальше от края бездны, но теперь ее зов утих и не манит к себе больше.
Теперь Мелегант верит, что будет в порядке и без Артура.
Ему по-прежнему ненавистна эта мысль.
Он вздыхает.
— Я буду в порядке сам по себе, — говорит он; едва ли счастлив, но даже «в порядке» стоит немало. — Но знай, что у меня нет ни малейшего желания проверять это на практике.
— Не будем, — с неприкрытым облегчением улыбается Артур.
Он подползает еще ближе к Мелеганту, кладет подбородок на его плечо и обвивает руками талию, не в силах и мгновения дольше терпеть совершеннейшее безумие находиться в одной постели и не обниматься.
Потеревшись бородой о его кожу, он оставляет следом короткий поцелуй, и добавляет едва слышно:
— Ты тоже делаешь меня счастливым.
Мелегант закатывает глаза, и все-таки не пытается сдержать улыбки, что расцветает на его губах. Он ласково треплет волосы на затылке Артура, расслабляется в его теплых и привычно уютных объятиях, растягивая наслаждение праздностью.
Они могут себе позволить еще полчаса. Потом он найдет способ уговорить Артура заняться их поздним завтраком.
Молчание между ними не длится и нескольких минут.
— А можно еще вопрос? — подает голос Артур, останавливая на миг свои попытки вычертить одному ему ведомое созвездие между редкими родинками на коже Мелеганта.
При всех его неоспоримых достоинствах, умение ценить тишину в их число не входило никогда.
— Едва ли я способен тебя остановить, — бормочет Мелегант.
Порой он по-прежнему задается вопросом, в самом ли деле готов всю оставшуюся жизнь терпеть столь непоседливого партнера, но в глубине души давным-давно нашел и принял свой ответ.
— Я просто думал обо всей этой истории с реинкарнацией, — Артур поднимает на него любопытный, ищущий взгляд. — Как ты считаешь, возможно, что я тоже когда-нибудь вспомню свою прошлую жизнь?
Мелегант должен был этого ожидать.
Артур так и не умерил своего пыла в желании знать в мельчайших деталях, каким было их общее прошлое, и за минувшие месяцы они обнаружили немало параллелей между этой и той жизнями, знание, которое казалось невозможным объяснить ни бредом, ни безумием.
Не все кусочки пазла складывались в единый образ — возможно, существовала какая-то неведомая начальная точка, от которой изменения расходились подобно кругам на воде, искажая их новую реальность.
Порою это сбивало с толку. Порою попросту забавляло.
Мелегант до сих пор помнит совершенно ошеломленное выражение лица Артура в тот день, когда его счастливая новость о рождении племянника — названного Гвейном — встретила лишь совершенно неуместный и неконтролируемый смех.
Когда-то самый преданный рыцарь королевства еще не произнес своего первого слова. Моргана не появилась на свет вовсе, а выкидыш разрушил брак Горлуа и Игрейны, дав Утеру шанс завоевать возлюбленную без помощи магии или обмана.
Анна родилась у них первой. Артур — пять лет спустя.
Различий было довольно, но даже в них находились крупицы правды, и каждое из совпадений только укрепляло Мелеганта в вере, что его воспоминания реальны. Он едва помнит, когда в последний раз по-настоящему ощущал себя безумцем, когда сомневался в своем рассудке...
В конечном итоге, ему не оставалось ничего иного, кроме как принять существование прошлого. Артур выбрал тот же путь. В своей незрелой, неискоренимой наивности, он искренне поверил в то, что иные сочли бы сказкой — поверил, и наверняка не раз гадал, суждено ли ему однажды вспомнить все.
Мелегант гадал об этом тоже.
Было время, когда он убедил себя, что сможет избавиться от мучительного одиночества, от ощущения чуждости этому миру, только если воспоминания вернутся и к Артуру тоже. В действительности, он всего лишь цеплялся за прошлое, отрицал дарованный ему шанс и возможность стать счастливым.
Было время, когда он боялся. Боялся, что обожание и любовь его партнера поблекнут перед отвращением и ненавистью, которые король Артур испытывал к заклятому врагу, но...
Мелегант всегда был откровенен в том, что он за человек. Не скрывал недостатков, ошибок, каждого из преступлений, запятнавших его честь. Не оправдывал того, что искал смерти Артура — что вступил в сговор с его сестрой, похитил его возлюбленную супругу и не остановился бы на этом, не останови его смерть.
Пусть пережить все это — иное, чем услышать с чужих слов, у Артура был шанс узнать все худшее в нем. Все лучшее в нем. Не в череде встреч на поле боя, отравленных завистью и гневом, но в тысяче иных разделенных мгновений — в недопониманиях, ссорах и примирениях, в проведенных за разговорами вечерах и редкой тишине объятий.
Мелегант верит, что прошлое не окажется важнее того, что они имеют сейчас.
Для него не может быть иначе.
Его любовь к Артуру не рождена из воспоминаний и не существует им вопреки. Они не связаны той жизнью. Раскроется ли она или останется погребенной, это не изменит ничего.
— У меня есть теория, — наконец отвечает Мелегант. Он коротко прижимается губами к макушке Артура в немом извинении за затянувшееся молчание. — Не знаю, насколько она близка к реальности, и все же…
— И все же?
— Не помню, говорил ли я тебе об этом раньше, но… Мои сны начались в начале прошлой весны, всего через несколько месяцев после моего тридцатилетия, — он ловит взгляд Артура, внимательный и спокойный. — В той жизни я… умер в том же возрасте, в тот же месяц.
Он умер, едва разменяв четвертый десяток, и пусть это немало для тех лет, Мелегант так долго чувствовал себя несправедливо лишенным предначертанной ему жизни — права измениться и перечеркнуть все былые ошибки.
Но правда в том, что он потерял надежду задолго до того, как оказался побежден и загнан в угол, и безумие, отравлявшее его разум, было опаснее и смертельнее кинжала.
Теперь уже нет смысла ни о чем сожалеть.
— Если ты и вспомнишь обо всем, — тихо продолжает Мелегант, — я думаю, это случится нескоро. Когда-то я пытался отыскать любые свидетельства, которые могли бы подтвердить или опровергнуть мои сны. Я хотел знать, существовал ли король Артур пятнадцать столетий назад… не сказал бы, что мои поиски увенчались успехом.
Тот период недаром был назван «темными веками». Так мало правды сохранилось с тех пор, и даже если Мелеганту удалось обнаружить полустершиеся следы их жизней — мифические сказания о безымянном короле, в последний раз объединившем Британию за годы до ее захвата племенами англосаксов, — этого оказалось недостаточно, чтобы пролить свет на исход судьбы Артура.
— И все-таки я хочу верить, что ты прожил долгую жизнь, — говорит он. — Счастливую жизнь. Когда-то я завидовал всему, что ты имел, но… не сейчас. Больше нет.
Он не пожелал бы никому столь рано взвалить на себя бремя власти и ответственность за обреченную страну, пережить ненависть семьи и предательство любимой. Мелегант не забыл планов мести Морганы, ее одержимости увидеть падение Артура, и все же не оставил надежды, что среди отведенных ему лет нашлось место и для счастья.
Теперь он сможет позаботиться об этом сам.
Тихо фыркнув, Артур крепче сжимает объятия, и пусть в голосе его звучит беззлобная насмешка, глаза сияют лишь нежностью и любовью:
— Могу только представить твое невыносимое самодовольство, когда спустя лет сорок ты наконец получишь подтверждение, что все это время был прав.
Мелегант усмехается.
— Я всегда прав, — беззастенчиво лжет он. — Может быть, за сорок лет ты как раз успеешь это принять.
Он легко возвращает насмешку и нарочито беззаботный тон, но где-то в глубине его души разливается тепло от мысли, что через годы и десятилетия они по-прежнему будут друг у друга.
Быть может, это значит не так уж много, — быть может, все, — но одно Мелегант знает точно.
Ему не нужно большего.
@темы: фикло, La legende du roi Arthur, артургант пендрагорский, роскошное удовлетворение
среда, 15 августа 2018
roci's bitch
Фандом: La Légende du roi Arthur | Легенда о короле Артуре
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант
Рейтинг: PG-13
Жанр: романтика, ангст, hurt/comfort
Размер: 14 660 слов
Статус: закончен
1.1.
Мелегант сумасшедший.
Он осознает это ясно и не тешит себя иллюзией, что признание способно уменьшить глубину его безумия.
Проблемы с психикой обнаружились у него еще в подростковом возрасте: затяжные депрессии сменялись истериками и неконтролируемыми вспышками гнева. Он годами изводил и себя, и родителей, но от врачей было мало толку. Ему ставили биполярное расстройство, потом дважды пересматривали диагноз, пичкали нейролептиками и целым набором антидепрессантов, с каждым годом все увеличивая дозу.
Он не вылезал из кабинетов психотерапевтов, отказывался, был неспособен идти на контакт, но послушно глотал непомогающие таблетки. Как только исполнилось восемнадцать — съехал от родителей на крошечную съемную квартиру, наплевал на диагнозы, советы, проблемы. Справлялся сам.
Существовал.
Мелегант закончил университет и нашел работу, к тридцати годам зарабатывал достаточно, чтобы позволить себе приличное жилье и полный холодильник. Ненавидел жизнь, все так же трепал нервы себе и окружающим, не мог удержать ни дружеских, ни романтических отношений, но был в порядке.
А потом пришло безумие.
Все началось со снов — горячечных кошмаров, слишком подробных и ярких, — об одиноком детстве в старом замке, о турнирах и войнах, о ненависти и одержимости. Во снах он проживал жизнь и не терял ее наутро, не забывал ничего, сохраняя в памяти каждую мельчайшую деталь: металлический запах крови и вес меча в ладони, вкус трав в кисловатом пряном вине. Он помнил горечь и презрение к тем, кого никогда не встречал, желание обладать той, которая в этой реальности — в его реальности — не заслужила бы и взгляда.
Мелегант не говорил об этом никому, не знакомым и точно не психотерапевтам, но нес эту память, это безумие в себе, пока оно не начало казаться важнее и значимее действительности. Там была жизнь: разбитая на осколки, полная боли, и разочарований, и попыток начать все заново, погони за недостижимым, и все-таки — жизнь.
Здесь у него нет никого: ни желанной женщины, ни преданных воинов, ни заклятого врага.
Он как-то отыскал в сети статью о замещении, о создании воображаемого мира в попытке сбежать от реальности. До хрипоты смеялся от осознания, что его больное воображение не могло создать ничего получше.
Мелегант сумасшедший.
Сумасшедший потому, что отдал бы все, чтобы вернуть ту жизнь. Поступить иначе, перечеркнуть ошибки, но быть кем-то. Принцем. Претендентом на трон Британии.
Порой ему так истерически смешно от собственных мыслей.
Он ежится от холода, но не поднимается, чтобы закрыть окно, лишь подтягивает голые колени к груди и опускает на них подбородок. Уже давно перевалило за полночь, но он боится засыпать. В глубине души знает, что в этот раз не увидит ничего.
Не с тем, как завершился его последний сон: мучительной болью от загнанного под ребра клинка, горячей и липкой кровью, заливающей пальцы, разочарованием от поражения, и триумфом от отнятой победы, и облегчением, что все наконец-то кончилось.
Где-то на периферии слуха бубнит включенный телевизор. Мелегант невольно выцепляет строчки про статистику самоубийств, про работу горячей линии и кривится от иронии всей этой ситуации.
Он гадает, что будет, если он покончит с этой жизнью. Получит ли новую? Опустится ли на круг ниже в своем личном аду?
И он знает — знает, что за гранью нет ничего, кроме пустоты. Знает, что не было никакой прошлой жизни, только безумие, и все же часть его хочет… проверить.
Мелегант проводит рукой по лицу. Он не хочет признавать это даже сейчас, но понимает, что ему нужна помощь. Что он почти дошел до грани, что переступит через нее слишком легко, если сейчас — если хоть кто-нибудь не остановит его сейчас.
Он тянется за телефоном и дрожащими пальцами разблокирует экран. Щурится на по-прежнему высвечивающиеся внизу телевизора цифры телефона горячей линии, не глядя набирает номер и поспешно нажимает кнопку вызова.
Подносит трубку к уху.
Слушает мерные гудки — один, два, три…
— Алло? — раздается чуть хриплый и явно сонный мужской голос. — Кто это?
Мелегант ошибся номером.
Он понимает это в первое же мгновение, но отчего-то не вешает трубку, отчего-то задает вопрос, ответ на который очевиден:
— Это горячая линия по предотвращению самоубийств?
На другом конце провода слышится резкий выдох, и шорох, и приглушенное проклятие.
— Я… — незнакомец запинается, но все же продолжает: — Я, нет, вы ошиблись номером. Но я могу… могу чем-то помочь?
Не сдержавшись, Мелегант фыркает. Разумеется, ему повезло попасть на глупца с комплексом героя — на рыцаря без страха и упрека. На…
Очередной смешок застревает у него в горле, когда неверная, больная память шепчет ему о том, что незнакомец на другом конце провода и правда герой. И правда рыцарь, Мелегант сам посвятил его… разве мог он не узнать голос своего извечного врага, пусть тысячу раз искаженный телефонной связью?
Он проводит языком по губам, тяжело сглатывает, пытаясь прогнать сухость в горле. Сердце часто и болезненно стучит в груди, и вновь начинают дрожать руки, и Мелегант болен — он болен, безумен, нет никакого прошлого, нет никаких врагов, нет…
— Артур?
— Я… прости, мы знакомы? — он слышит нервный смех. — У меня нет твоего номера, и я не узнал голос. Мы учились вместе?
Он не отрицает имени. Отвечает так, будто Мелегант угадал, и Артур — не самое редкое имя, не настолько, как его собственное, и все же каковы шансы?..
Он сжимает пальцами переносицу и дышит чаще, пытаясь унять подступающую к горлу панику. Ему страшно. Страшно, потому что он теряет контроль — над собственной болезнью, над реальностью и вымыслом.
Что, если нет никакого незнакомца на другом конце провода? Нет никакой горячей линии? Только его безумие, галлюцинации столь реалистичные, что он не знает, где правда, где ложь.
— Эй, — зовут его. — Ты слышишь меня? Все в порядке?
Голос Артура — обеспокоенный и встревоженный, как будто ему в самом деле есть дело до незнакомца, решившего покончить с собой.
Конечно ему есть дело.
Чувство вины может быть иррациональным, и Артур, которого Мелегант знает, — Артур, которого он придумал, — протянул бы руку помощи и врагу.
— Я не знаю, — шепчет он. — Я не знаю, реально ли все это, реален ли ты… Артур, я… как это может быть правдой?
Артур бормочет очередное проклятие сквозь зубы, шумно выдыхает. Мелегант прижимает трубку к плечу и впивается ногтями в собственные колени, оставляет на коже красноватые полоски. Боль не меняет ничего.
— Скажи мне, где ты, я приеду, — говорит Артур. — Клянусь, я реален, и все это реально, и… тебе лучше не оставаться одному. Где ты?
Мелегант не знает, почему называет ему адрес. Ему плевать, насколько это опрометчиво. Артур не незнакомец, ближе ему, чем все, кого он когда-либо знал в этой жизни. Ближе, потому что принадлежит той больной фантазии, что сотворил его разум.
Мелегант нажимает на кнопку громкой связи и оставляет телефон на столе у кресла. Закрывает лицо ладонями.
Артур говорит что-то: убеждает, что совсем близко, в паре кварталов, что будет у него за считанные минуты. Он часто дышит и то и дело бормочет под нос ругательства, звенит ключами — спешит на помощь первому встречному, безумцу, что слишком задержался в этом мире.
— Поговори со мной, — просит Артур.
Быть может, боится его молчания. Что он может сделать за те минуты, что разделяют их.
Что может сделать Мелегант?..
— У меня нет пистолета, — говорит он сухо. — И нет таблеток, разве что где-то остались противоаллергенные, но вряд ли я сумею этим отравиться. Я не точил ножи с тех пор, как их купил, что было, кажется, лет пять назад, у меня нет опасной бритвы, и, хм… какие еще есть варианты?
— Я не собираюсь их озвучивать, — отрезает Артур. — Ты точно будешь в порядке, пока я не приду?
— Я этого не говорил.
В порядке слишком щедро для него. В порядке не было никогда. Но он не собирается ничего делать, не сейчас, когда плод его воображения — или какой-то несчастный, которого зовут не Артуром вовсе, просто Мелегант убедил себя в этом, — спешит разделить его одиночество.
Он гадает, будет ли так ужасно поверить в созданную им фантазию.
Хоть раз позволить кому-то спасти его.
Мелегант тянется к телефону и нажимает на кнопку сброса вызова.
Он выпрямляет ноги и откидывается в кресле, запрокидывает голову и моргает в потолок. В левом углу расплывается желтоватое пятно, оставшееся с того раза, когда его чуть не затопили соседи сверху. Из открытого окна доносится шум машин и шорох листвы, неровно мерцает лампа во дворе. Тикают настенные часы. Все кажется знакомым и реальным: ровно таким же, как было восемь месяцев назад, до того, как начались проклятые сны.
Он и представить не мог, что сумасшествие ощущается так.
Мелегант заставляет себя подняться на ноги и подойти к плите. Включает чайник и тянется за френч-прессом, высыпает в него остатки кофе и дожидается, пока нагреется вода.
Заваривает кофе.
Звук звонка заставляет его вздрогнуть всем телом, но Мелегант лишь сжимает зубы и идет к двери. Медлит у порога и переступает с ноги на ногу. Не может взглянуть в глазок, потому что позорно боится — увидеть незнакомца.
Увидеть Артура.
Он оттягивает ворот футболки, проводит рукой по спутанным волосам, выбившимся из хвоста, и открывает замок. Заставляет себя смотреть, не отводить взгляда, не бежать от правды, какой бы она ни была.
Мужчина, мальчишка едва ли многим старше двадцати, выглядит растерянным и почти напуганным. У него выразительные карие глаза и растрепанные темные волосы, мягкий, чувственный рот и трехдневная щетина на щеках, почти незаметная родинка на правой.
И он не похож на короля из его снов ни статью, ни взглядом — в нем нет ни гнева, ни презрения, ни ненависти, — но это он, его черты, которые Мелегант успел выучить до мельчайших подробностей.
— Артур, — выдыхает он.
В глазах Артура мелькает неприкрытое облегчение. Он приподнимает уголки губ в намеке на улыбку, почти виновато отводит взгляд.
— Прости, я… я не помню твоего имени. Я могу войти?
Мелегант отступает в сторону, пропуская Артура в квартиру. Закрывает за ним дверь. Не пытается поправить его, сказать, что они никогда не знали друг друга, не в этой жизни, и точно не учились вместе.
Он сбежит тут же, стоит заикнуться о подобных бреднях.
— Я Мелегант, — бросает он по пути на кухню. — Кофе будешь?
Артур тащится за ним следом подобно послушному щенку, но с любопытством совершенно кошачьим разглядывает скудную обстановку квартиры. Был ли он таким же юным, таким же неразумным ребенком в их прошлой жизни?.. Ему едва исполнилось пятнадцать, когда он получил корону, и в этом восприятие нынешней жизни сильнее.
Как Мелегант мог ненавидеть его так сильно? За что?
— Буду, — запоздало говорит Артур, останавливаясь у кухонного стола. — Но подожди, сначала…
— Что? — вздергивает брови Мелегант.
Артур улыбается ему робко и немного смущенно, взлохмачивает и без того растрепанные волосы и — раскрывает объятия.
— Обнимашки?
— Нет, — отрезает Мелегант, хмурит брови и поджимает губы. — Даже не думай.
Улыбка дрожит на губах Артура, но не исчезает; он морщит лоб и делает шаг навстречу, пускай не вторгается в его личное пространство, но все равно подходит слишком близко. Его взгляд мягкий и удивительно теплый, совершенно и абсолютно незнакомый.
— Это полезно, — уверяет он. — Научно доказано. Я уверен, что где-то читал статью на эту тему, там говорилось…
Мелегант перестает слушать, просто смотрит на него. Смотрит и не может оторваться, пытается разглядеть каждую мельчайшую деталь его лица… Были ли его глаза во сне такими же янтарно-карими? Был ли у него тот же крошечный шрам на правой щеке?
Артур, извечный соперник из его безумных снов, стоит перед ним, на кухне его квартиры, говорит о чем-то совсем неважном, пытается доказать…
Он не может быть реальным.
Мелегант делает шаг вперед, сокращая последнее расстояние между ними, утыкается в широкую теплую грудь и закрывает глаза. Чувствует, как его прижимают к себе сильные руки, и Артур лишь на дюйм выше, но Мелегант будто становится меньше в его объятиях, прячет лицо в его шее и вдыхает его запах.
Артур настоящий.
От него пахнет не сталью, не кровью и не кожей, но чистым потом и дешевым одеколоном. Его жесткая щетина царапает кожу, а футболка чуть влажная — кажется, на улице опять зарядил дождь.
Он настоящий. Не сон, не видение, не галлюцинация — а если и она, то слишком правдоподобная, чтобы это имело хоть какое-то значение.
Артур опускает ладонь на его затылок, мягко перебирает пряди волос, и Мелегант как ни силится, не может вспомнить, когда его последний раз касались вот так. В этой или в прошлой жизни. Он не приводил домой никого года три, не меньше, и даже тогда все было иначе. Безлично, по-быстрому, чтобы только не устать от общества друг друга.
— Что у тебя случилось? — тихо спрашивает Артур.
Мелегант не отвечает. Проводит ладонью между его лопаток и останавливается на пояснице. Секунду размышляет о том, чтобы спуститься ниже, чтобы обернуть все иначе. Не утешением, не диссонансом реальности и фантазии, а тем самым безличным и быстрым, что забудется на утро…
— Ничего не случилось, — он заставляет себя отстраниться.
Одергивает растянутую футболку, запоздало вспоминает, что так и не удосужился надеть штаны. Плевать.
— Ничего не случилось, — повторяет он, доставая кружки и разливая еще горячий кофе. — У меня, видишь ли, хрупкая психика и исключительно дерьмовый день. Ты зря приехал. Я бы не…
Не покончил с собой? Но Мелегант не уверен, что это правда.
— Не зря, — с подчеркнутой легкостью уверяет Артур. — Ты напоишь меня кофе, расскажешь что-нибудь о себе… или, хочешь, говорить буду я. Просто поверь мне наслово, это будет лучше, чем провести ночь на диване у сестры.
— У сестры?
Мелегант сжимает в ладонях чашку и не поднимает взгляда.
Воспоминания о Моргане вызывают у него иные эмоции. Слишком близко к страху. Безумие совсем другое толкнуло его на то, чтобы заключить с ней сделку, но этой ошибки он бы не повторил.
Мелегант знает, что отдал бы многое за то, чтобы прошлое все же существовало — чтобы Артур вспомнил его, пусть вместе с этим вспомнил бы и ненависть, и гнев, и презрение тоже.
Моргану предпочел бы не видеть никогда.
— У Анны, ты должен ее знать, она преподает языки у младших курсов. Не пойми меня неправильно, я очень ее люблю, но жить в однокомнатной квартире вместе с ней и ее мужем это, прямо скажем…
Мелегант выдыхает. Он оборачивается к Артуру и вручает ему чашку с кофе, находит его взгляд и смотрит почти с вызовом.
— Мне тридцать один год, Артур, я закончил университет восемь лет назад, так что мы точно не учились вместе.
Артур моргает удивленно и потерянно, едва заметно хмурит брови, пытаясь что-то вспомнить. Бессмыслица. Ему нечего вспоминать, он в здравом рассудке.
— Тогда откуда ты знаешь меня?..
Мелегант кривит губы в неприятной усмешке, берет в руки свою чашку и делает осторожный глоток, и только после этого отвечает:
— Я видел тебя во сне.
Его голос не дрожит, и слова звучат легкомысленной шуткой. Артур не воспринимает их никак иначе: обнажает в улыбке ровные белые зубы, подкупает мелкими морщинками, собирающимся в уголках глаз.
Мелеганту почти хочется улыбнуться в ответ.
— Во сне, — так же ровно продолжает он, — я ненавидел тебя так сильно, что готов был душу продать, чтобы только увидеть твою смерть.
Искры смеха гаснут в глазах Артура, уступая место неуверенности. Не страху, но первому сомнению — в том, что поступил правильно, заявившись домой к незнакомцу, к ненормальному, что мог бы попытаться избавиться от него так же легко, как от самого себя.
— У тебя странное чувство юмора, — говорит он тихо.
— Я не шучу.
— Хорошо, — голос Артура звучит мягко, как будто он пытается разговаривать с диким, опасным животным. — Ты ненавидишь меня сейчас? Не во сне?
Он выглядит так, как будто не верит ни на миг, что Мелегант ответит согласием.
Он и не может.
Не может ненавидеть Артура — мальчишку, что спит на диване у старшей сестры, мальчишку, что сорвался посреди ночи, чтобы помочь незнакомцу, мальчишку, объятия которого были теплыми и надежными…
Не может ненавидеть даже короля из собственных снов или же прошлого: порывистого и неискоренимо наивного, упрямого и справедливого, умеющего любить всем сердцем. Мелегант почти не знал его, несмотря на годы противостояния, но даже за пеленой гнева способен был разглядеть противника, достойного… уважения, если ничего иного.
Он был готов убить, но не желал ему зла, не до последних мгновений, когда потребность причинить боль хоть кому-нибудь не затмила все прочее.
— Как тебя ненавидеть? — Мелегант дергает уголком рта в намеке на улыбку, минует Артура, проходя в гостиную и с ногами забираясь на диван; добавляет едва слышно: — Я ведь тебя даже не знаю.
Он греет ладони о чашку с кофе и не торопится пить. Слушает редкий стук капель дождя за окном. Дожидается, пока Артур пройдет за ним следом — сядет рядом, по-прежнему близко, как будто не отвращенный его словами.
Он чувствует на себе взгляд, изучающий и по-прежнему немного растерянный. Не возвращает его, пока не услышит слов — приговора, каким бы он ни был.
— Расскажи мне, — просит Артур.
И Мелегант рассказывает.
2.
2.
Раздражающая трель звонка эхом разносится по квартире. Неохотно отложив в сторону книгу, Мелегант поднимается с дивана и подходит к двери, чтобы отпереть замок.
На пороге стоит Артур: слегка помятый, но сияющий неизменно широкой улыбкой, он прижимает к груди бумажный пакет с продуктами и переминается с ноги на ногу, ожидая, когда ему позволят войти.
Мелегант потерял счет, сколько раз уже наблюдал эту картину, и все равно где-то в глубине души удивлен — каждый раз, когда этот глупый мальчишка выбирает вернуться к нему, хотя давным-давно должен был оставить в прошлом их нелепое знакомство.
— Привет, — произносит Артур. — Пропустишь?
Мелегант неопределенно пожимает плечами, но послушно отступает в сторону. Защелкивает замок, пока его вечно незваный гость скидывает ботинки и устремляется прямиком на кухню.
— Как прошел твой день? — не оборачиваясь, спрашивает Артур.
— Отвратительно, — сухо говорит Мелегант.
Один и тот же ответ.
Ни капли лжи.
Все это давно вошло бы в привычку, если бы он мог позволить себе подобную роскошь.
Если бы мог позволить себе надежду, что так будет всегда.
Мелегант прислоняется спиной к двери и оттягивает воротник футболки, тщетно пытаясь облегчить дыхание. Даже не пытается вслушиваться в доносящуюся с кухни болтовню Артура — о том, как прошел его день, как невыносимо скучны лекции или как сложно работать с новой моделью.
Вместо этого Мелегант вспоминает их первую встречу: тот дождливый вечер почти два месяца назад, когда Артур услышал его историю с начала и до самого конца.
Рассказывать все незнакомцу — призраку прошлого, единственному, кто связывал его с ним, — казалось почти легко.
Мучительно.
Необходимо.
Артур не перебивал его. Внимательно слушал путаный, омерзительный в своей искренности рассказ — о соперничестве, переросшем в одержимость, о горчащем разочаровании, что взрастило ненависть.
О чем он думал тогда? Искал ли оправдание горячечному бреду, мельчайшим деталям, нарисованным больным воображением, — тому, что Мелегант знал его?..
Возможно, он видел Артура когда-то давно, мельком слышал его имя, и поблекшее воспоминание отпечаталось где-то на подкорке сознания, чтобы затем вплести чужой образ в нелепую фантазию о несуществующем прошлом.
Объяснение кажется до смешного разумным, и Мелегант хотел бы поверить в него сам, но не может. Не был бы безумцем, если бы по-прежнему так отчаянно не цеплялся за реальность прошлой жизни.
Он не знает, во что верит Артур: считает ли его спятившим, мошенником или всего лишь мучимым одиночеством неудачником, разыгравшим глупую и безвкусную шутку.
В тот вечер Мелегант так и не дождался ответа на свое признание.
Артур задремал, не услышав трагедии финала, утомленный историей или, может быть, убаюканный ею. Он провел ночь, свернувшись клубком на узком и жестком диване, — лишь потому, что Мелегант так и не смог заставить себя разбудить его.
Отпустить.
Распрощаться, чтобы не встретиться больше.
Артур ушел все равно. Допив его кофе и неловко извинившись за вторжение, вытянув обещание не совершать никаких глупостей, он ушел — оставил Мелеганта одного, растерянного, терзаемого демонами и по-прежнему безумного... так глупо жаждущего близости своего когда-то заклятого врага.
Артур вернулся в тот же самый день, с двумя пластиковыми стаканчиками с капучино и коробкой пончиков, с уверением, что попросту проходил мимо. И Мелегант не верил ему ничуть, но даже не пытался возразить — в последней, жалкой попытке сохранить остатки гордости.
— Ты идешь? — зовет его Артур.
Мгновение спустя из кухни раздается дребезжащий звон посуды, а следом — приглушенное ругательство.
Мелегант позволяет себе тень усмешки.
Кулинарные таланты Артура оставляют желать лучшего, но он старается так искренне, что это не может не очаровывать. Если только не задумываться слишком уж глубоко, отчего этот неразумный мальчишка взвалил на себя неблагодарную ношу заботиться о Мелеганте — о его физическом здоровье ничуть не меньше, чем душевном.
Возможно, в прошлой жизни Артур так же легко дарил свое внимание и ласку, был так же нелеп в своей нежности — с друзьями, родными, возлюбленной супругой, сколь бы нелепым ни казалось сравнение.
Когда-то Мелеганту было все равно, что представлял из себя прославленный король Британии, только теперь он не может перестать думать об этом — выискивать среди воспоминаний знакомые черты, проводить параллели и сравнивать каждую мельчайшую деталь.
Это бессмысленно, чего бы он ни пытался этим достичь. Если та жизнь и существовала вовсе, она осталась позади, и сколько бы Мелегант ни мучил себя догадками, ему уже не узнать, о чем мог мечтать ребенок пятнадцати лет, на плечи которого легла судьба всего королевства.
Желал ли он короны, доверял ли друзьям, любил ли жену?..
Должно быть, любил.
Мелегант помнит, как их брак воспевали в песнях — волшебное единение душ, вечное и нерушимое, — но знает лучше многих, кому было отдано сердце Гвиневры. Если когда-то она и отвечала на чувства супруга, этого оказалось ничтожно мало.
Было ли ее предательство раскрыто? Было ли Артуру больно — невыносимо, мучительно больно, — когда он узнал об измене? Оправился ли он от раны и смог ли полюбить вновь?
У Мелеганта нет ответов на эти вопросы, не будет никогда, и все, что он может, — узнать Артура сейчас. Невыдуманного, настоящего. Не легендарного правителя, всего лишь мальчишку, который вторгся в его жизнь, пытаясь удержать от непоправимой ошибки.
Мелегант хочет верить, что это неизмеримо важнее, даже если доставшаяся ему жизнь все также блекнет на фоне ярких и болезненно красочных картин прошлого.
Он уже успел узнать об Артуре больше, чем за все те годы, что ненавидел его.
Ему двадцать два. Он почти закончил Лондонский университет и собирается стать архитектором. Он спит на диване в квартире мужа старшей сестры. У него вечно не хватает денег и совершенно нет личной жизни.
Он простоват, пускай не глуп, неискоренимо наивен и поразительно упрям. Внимательный собеседник, верный друг — хороший человек.
Это Мелегант признавал всегда.
Он не дожидается, пока его окликнут вновь: наконец заставляет себя пройти на кухню и, прислонившись плечом к дверному косяку, молча наблюдает за Артуром. Тот не оборачивается на звук его шагов, всецело увлеченный готовкой, — склонившись над разделочной доской, мурлычет себе под нос какую-то незатейливую мелодию, слегка покачивая бедрами ей в такт.
Сегодня их ждет омлет. Не слишком уместно для ужина, но определенно безопаснее большинства прошлых экспериментов. По кухне уже разносится запах жареного лука и грибов, и позабытый было голод вновь напоминает о себе неприятным урчанием в желудке.
Мелегант опять весь день просидел на кофе и сахарном печенье, принесенном одной из коллег.
— Пиво в холодильнике, — бросает Артур через плечо. — Достанешь?
Мелегант дергает уголком рта в подобии улыбки.
Во всей этой сцене есть нечто отвратительно домашнее, и, пусть в груди разливается невольное, неуместное тепло, ему не заглушить растерянности, что он ощущает.
Беспомощности.
Улыбка дрожит на губах, сменяясь гримасой.
Мелегант отталкивается от стены и подходит к холодильнику. На боковой полке обнаруживает две бутылки IPA любимой марки — уверен, что если и упоминал о своих предпочтениях, то лишь вскользь.
Артур накрывает на стол.
Мелегант разливает пиво по бокалам.
Разложенный по тарелкам омлет выглядит съедобным, пахнет вполне аппетитно, к тому же Мелегант так голоден, что довольствовался бы и лапшой быстрого приготовления.
Никакого вкуса ни в еде, ни в связях.
— Знаешь, — начинает Артур, стоит им устроиться за столом, — по-моему, вышло вполне неплохо. Еще немного практики, и я определенно смогу составить конкуренцию профессиональному шеф-повару.
Он широко улыбается и, подперев подбородок ладонью, выжидающе смотрит на Мелеганта.
— А ты что думаешь?
Мелегант с трудом сдерживает желание закатить глаза, но все же послушно пробует первый кусок. Пережевывает его подчеркнуто медленно, делает щедрый глоток эля, надеясь смягчить остроту, — откровенно и мелочно тянет время.
— Я думаю, — говорит он наконец, — что ты определенно зазнался. Но омлет тебе удался.
Он не лжет, потому что в этом нет нужды, но если бы была — приукрасил бы правду, только чтобы увидеть довольную улыбку на лице Артура, как загораются его глаза даже от такой простой похвалы. Ему так мало нужно для счастья: доброе слово и толика внимания, признание, что его забота кому-то нужна.
Мелегант всегда был скуп на ласку и уже не изменится, и все-таки впервые тех жалких крупиц, которые он способен дать, оказывается… достаточно.
— Все ради тебя, — Артур шутливо салютует ему бокалом.
Все ради него.
Все ради других, кто бы ни оказался в нужде: будь то народ Британии, погибающий от нашествия варваров, или безумец, посреди ночи решивший свести счеты с жизнью.
Мелегант ненавидит мысли об этом, неуместную ревность ко всем и каждому, кому Артур готов прийти на помощь.
Ненавидит быть одним из многих, но не в силах этого изменить.
Он опускает взгляд в тарелку и молча принимается за еду.
Остаток ужина проходит в тишине, нарушаемой лишь тиканьем часов и звоном столовых приборов. Наученный горьким опытом, Артур даже не пытается его разговорить, но довольно и того, что он смотрит — внимательно и неотрывно, слишком очевидно выжидая, когда можно будет подать голос.
Мелегант доедает все до последнего кусочка и только затем поднимает голову.
— Говори уже, — приказывает он.
Артур не торопится подчиняться.
Он сжимает губы и отводит взгляд — волнуется, как будто не ожидает от разговора ничего хорошего, и все-таки не может заставить себя промолчать.
— Я просто подумал, — начинает он, бездумно очерчивая кончиками пальцев ободок своего бокала, — когда заканчивал последний набросок…
Он неопределенно пожимает плечами и затихает вновь, наверняка пытаясь сформулировать ту без сомнения важную мысль, на которую его натолкнуло очередное художество.
Мелегант почти смирился с его идиотской привычкой зарисовывать сцены из их прошлой жизни — все, что казались ему особенно значимыми.
Артур неизменно рисовал себя в образе короля; выпытывал мельчайшие детали о том, какие одежды предпочитал когда-то, как стригся и носил ли бороду.
Интересовался Мелегантом ничуть не меньше.
Порой его рисунки слишком, почти пугающе точно повторяли образы из воспоминаний.
— У меня был тяжелый день, Артур, — выдыхает Мелегант. — Так что я искренне надеюсь, что ты планируешь закончить свою мысль хотя бы до наступления ночи.
Артур неловко смеется и качает головой.
— Я просто подумал, — повторяет он, — ты столько раз рассказывал о том, как сильно ненавидел меня в той жизни, и я… Я хотел спросить: ты правда не против, что я провожу здесь так много времени?
Отчего-то вопрос застает Мелеганта врасплох.
Он… ценит чуткость, с которой Артур относится к его бреду: быть может, не верит в него сам, но не обвиняет во лжи. Понимает, что горячечные сны реальны для Мелеганта, что его чувства настоящие, даже если воспоминания нет.
Так легче.
Легче верить в то, что он контролирует ситуацию, что твердо стоит на земле, а не балансирует на краю пропасти.
Артур в здравом уме.
Артур принимает его таким, какой он есть, со всеми больными фантазиями, и Мелегант благодарен ему за это, даже если никогда не признается вслух.
Благодарен за близость и разделенное одиночество.
Он сам не заметил, как Артур стал частью его жизни — не случайным знакомым, но почти другом.
Если бы Мелегант понимал до конца значение этого слова.
Если бы оно не казалось столь до смешного неуместным по отношению к ним.
В своей одержимости он думал лишь о том, чтобы удержать Артура как можно ближе, не потерять единственную нить, связывающую его с той жизнью, — не остановился ни на мгновение, чтобы задать себе такой очевидный вопрос.
Как мог он цепляться за общество того, кого ненавидел раньше?
Раньше.
Разве Мелегант не признался еще в первую их встречу, что не знал Артура достаточно, чтобы ненавидеть? Быть может, тогда он вкладывал в эти слова иное значение — пытался сбежать, отказаться от реальности прошлого, но истина закралась глубже.
— Поверь, я не стал бы молчать, если бы меня что-то не устраивало, — наконец отвечает он.
Его голос звучит непривычно хрипло, и он допивает остатки эля, чтобы прогнать сухость, чтобы дать себе хотя бы миг собраться с мыслями.
Прохладная горечь действует почти успокаивающе.
— По правде сказать, я… те чувства, что я испытывал к тебе, никогда не были по-настоящему личными.
Когда-то он считал иначе. Когда-то верил, что оскорбление ранило лишь глубже от того, кем был Артур: безродным мальчишкой, порывистым и глупым, но его превозносили и славили, в то время как Мелеганту доставались лишь насмешки.
— Я ненавидел судьбу, что сделала нас врагами, людей за их выбор и их несправедливость, — он говорит тихо, не смотрит на Артура, опасаясь, что не сможет закончить иначе. — Ты не сделал ничего, что заслуживало бы моего презрения. Ты не стремился заполучить трон, и не твоим выбором было полюбить женщину, которую я желал. И все же… тогда все это имело значение. Теперь — нет.
Мелегант поднимает голову, встречаясь с Артуром взглядом, чтобы тот ни на миг не сомневался в правдивости его слов. Он не лгал ему ни в этой жизни, ни в прошлой, и отказывается начинать.
Пусть горечь не покинула его сердце, — обида, неудовлетворенность и боль, — желания прошлого больше не властны над ним.
Их соперничество потеряло смысл.
Зачем Мелеганту трон Британии, потерянной столетия назад?
Зачем ему женщина, отвергшая его страсть, предавшая любовь Артура, что была искреннее и чище?..
Зачем ненавидеть, когда причин больше нет?
И, может, Мелегант знает лучше многих, что порою ненависти не нужно оправдание, привязанности оно не нужно тоже, и, кажется, где-то на смазанной, размытой границе между его жизнями, он обменял одно чувство на другое.
— Хорошо, — выдыхает Артур. — Я… рад это слышать. Я не хотел бы, чтобы мы…
Он запинается и опускает глаза, тщетно пытаясь скрыть смятение, как если бы ответ не разрешил его сомнений, как если бы что-то тревожило его до сих пор…
Быть может, его забота о чувствах Мелеганта и непритворна, но проблема не в них.
Еще не поздно все разрушить.
Мелегант поджимает губы, не в силах сдержать невольной досады.
Он резко поднимается на ноги, морщась от пронзительного скрипа ножек стула по кафелю пола. Артур остается сидеть, смотрит на него снизу вверх растерянно и виновато — чувствует перемену настроения и знает его причину.
Знает его. Изучал все два проклятых месяца: его вспышки гнева и приступы меланхолии, всегда был так осторожен с ним, лишь чудом не сорвавшись ни разу.
Артур вспыльчив и нетерпелив, но только не с Мелегантом. Ради него всегда старается быть ласковым и мягким, ради него наступает на горло своим желаниям и потребностям.
Проклятье.
Мелегант отходит к окну и, опершись о подоконник, скрещивает руки на груди.
— Что бы ни творилось в твоей голове, изволь наконец разродиться, — желчно произносит он.
Он переоценил нелепую открытость Артура, его совершеннейшую неспособность скрывать свои чувства или хранить секреты, но если и раздражен теперь, то только на себя.
Мелегант ненавидит недоговоренности.
Ненавидит ожидание, поиски двойного дна и дешевые интриги — ненавидит, что Артур молчит, что нервничает тоже, как будто признание, каким бы оно ни было, способно положить конец…
Тому, к чему Мелегант отказывался привыкать, и все-таки попался в ловушку.
Артур трет лицо руками и глубоко вздыхает.
— Анна беременна, — решительно выпаливает он.
Брови Мелеганта невольно ползут вверх. Он чувствует себя настолько сбитым с толку, что даже раздражение и беспокойство отступают на второй план, оставляя лишь искренне недоумение.
— Мои поздравления, — медленно произносит он. — Хочешь, чтобы я стал крестным?
Артур тихо фыркает и качает головой.
— Просто я… — он мнется еще мгновение, опускает взгляд на собственные руки, но все-таки продолжает: — Я живу с ними уже почти два года, и не то чтобы они на что-то жаловались, только их вот-вот будет трое, и мне точно придется искать себе отдельное жилье. Общежития все еще заполнены, и я мог бы, пожалуй, найти соседа по объявлению, но я и так провожу у тебя почти все свободное время, и я подумал…
Мелегант почти рассеянно смотрит, как лихорадочно блестят его глаза и щеки алеют от смущения, как пальцы нервно комкают салфетку, и…
Милостивые боги, Артур хочет переехать к нему.
Он хочет переехать к нему официально, потому что проклятый мальчишка прав: он и так проводит здесь все время. Мелегант постоянно натыкается на его скетчбуки, разбросанные по всей квартире, в ванной лежит его зубная щетка, и где-то в шкафу точно есть смена одежды.
Они ужинают вместе практически каждый день, завтракают вполовину реже, но по-прежнему слишком часто, чтобы отрицать тот простой факт, что Артур умудрился просочиться в его жизнь, стать неотъемлемой ее частью… как был и раньше, пускай совсем иначе.
В прошлом Мелегант был одержим им — попытками найти способ лишить его трона, отнять все, что дорого, а теперь…
Теперь он чаще думает о том, стоит ли покупать по дороге кофе на двоих и что ждет его на ужин, готов ли он терпеть глупые шутки и нескончаемую болтовню или же предпочтет тихий вечер с книгой под едва слышный скрип карандаша.
Как все могло измениться так сильно?
Как он мог не заметить?..
Артур по-прежнему что-то говорит.
Бормочет себе под нос, почти проглатывая слова, и, кажется, уже начинает повторяться:
— …платить половину арендной платы, разумеется, это не самый дорогой район, и в крайнем случае я всегда могу найти подработку…
— Хорошо, — резко прерывает Мелегант, затем повторяет громче: — Я сказал: хорошо, можешь переезжать.
Артур останавливается на середине предложения и часто моргает, будто едва верит своим ушам, но миг спустя его лицо светлеет, и широкая и совершенно счастливая улыбка расцветает на губах.
Он вскакивает со стула, едва не уронив его на пол, в два шага преодолевает расстояние между ними, и Мелегант предчувствует, что его ждет, но все равно оказывается совершенно не готов к бесцеремонным и неуместным, крепким, теплым объятиям.
— Спасибо, — шепчет Артур ему на ухо, обжигая кожу горячим дыханием, посылающим вниз по позвоночнику невольную дрожь.
Мелегант чувствует себя запертым.
Ему слишком жарко.
Он не привык к физическим проявлениям симпатии, избегал их даже с теми, с кем делил постель, но Артур всегда выражал привязанность иначе — слишком часто позволял себе случайные касания, и…
— Отпусти меня, — неохотно говорит Мелегант.
— Нет, — Артур лишь крепче сжимает объятия и кладет подбородок ему на плечо. — Не сейчас. Еще чуть-чуть.
И Мелегант может все это стерпеть.
Позволить Артуру все его глупости, проявить немного снисходительности к этому неразумному, ласковому ребенку, готовому отдать так много и ничего не просить взамен.
Он прикрывает глаза и не пытается отстраниться.
Быть может, совсем не терпит каждый миг.
3.
3.
Мелегант едва дожидается окончания рабочего дня.
Он выключает компьютер ровно в половину шестого, собирает сумку и накидывает на плечи пальто — бросает короткий взгляд на наручные часы, пытаясь прикинуть, есть ли у него время зайти по дороге в Sainsbury's и купить чего-нибудь к чаю, и…
— Уже уходишь?
Голос Эвы, одной из его младших коллег, сбивает с мысли. Мелегант переводит на нее взгляд и выразительно поднимает брови.
— Уже ухожу, — говорит он. — А что такое?
Раньше ее не особенно интересовал распорядок его дня.
— Ничего, — Эва неуверенно улыбается и кивает на пластиковый контейнер на краю ее стола. — Хотела предложить тебе забрать остатки печенья. Будешь?
Мелегант недоуменно моргает.
У него нет конфликта с коллегами. Он добросовестно выполняет свои обязанности, не ввязывается в бессмысленные споры, старается по большей части держать свое мнение при себе, — учится на ошибках несуществующего прошлого, вот только…
Его недолюбливают все равно: за высокомерие и холодность, за нелюдимость и нежелание идти на контакт и бессчетные странности, и, может быть, поэтому неожиданное дружелюбие так сбивает с толку.
Он всегда слишком недвусмысленно давал понять, что не имеет ни малейшего желания отвечать взаимностью.
— Не откажусь, спасибо, — немного рассеянно отвечает он.
Артур почти не ест сладкого, но сахарное печенье удается Эве особенно хорошо, так что едва ли ее старания останутся неоцененными. Мелегант ценит их, даже если никогда не признает этого вслух.
— Всегда пожалуйста, — Эва улыбается шире и протягивает ему контейнер. — Ты домой? Или, может, присоединишься к нам?
Мелегант убирает печенье в сумку и качает головой.
Он помнит привычку коллег проводить пятничные вечера в ближайшем баре, вот только его перестали приглашать еще года полтора назад — после очередного, особенно резкого отказа, — и Мелегант не имеет ни малейшего желания менять положение вещей.
Его никогда не прельщало пьянство в компании полузнакомых и откровенно неинтересных ему людей.
— Не в этот раз, — говорит он. — Меня ждут дома.
Глаза Эвы вспыхивают веселым блеском.
— Так вот оно что, — тянет она. — А я-то все гадаю, с чего это ты больше не сидишь в офисе до закрытия.
Мелегант с трудом сдерживает желание поморщиться.
Он предпочел бы, чтобы Эва не лезла не в свое дело — не обнажала так легко и беспечно слабость, в которой не хочется признаваться даже самому себе.
Мелегант едва терпит чужое общество, но одиночество страшит его сильнее.
Еще недавно он выбирал если не компанию, то присутствие людей, потому что в тишине собственной квартиры его некому было спасти от мыслей, что ядом забирались в разум — от воспоминаний о каждой совершенной ошибке, от ощущения бессмысленности настоящего и тусклой обреченности будущего.
Все стало только хуже с тех пор, как он вспомнил — выдумал — свою прошлую жизнь.
Оставаясь наедине с собой, Мелегант чувствовал себя по-настоящему сумасшедшим. Ощущение реальности утекало сквозь пальцы, и он едва понимал, в каком мире находится, когда все, за что он мог цепляться — белый шум электричества в ушах.
Мерный, чуждый, абсурдно непривычный гул.
Мелегант сжимает зубы и отгоняет мысли об этом прочь.
— Не знаю, что ты успела себе напридумывать, — усмешка на его губах натянуто-фальшива, — но я говорил о своем соседе по квартире. Он настаивает, чтобы я был дома к ужину.
Он отдает себе отчет, что слова не разубедят Эву — не разрушат нарисованную ею наивную картину его несуществующей личной жизни, но это не имеет значения.
Ей все равно не понять, что связывает его с Артуром.
Эва прислоняется бедром столу и бросает на него насмешливый взгляд из-под ресниц.
— Ну если он так настаивает, — говорит она, — не буду задерживать тебя глупой болтовней. Ты только не игнорируй нас всех так уж явно, договорились?
Мелегант дергает уголком рта и пожимает плечами.
Он до сих пор не имеет ни малейшего понятия, отчего Эва заговорила с ним, отчего решилась на очередную обреченную попытку сблизиться, и все же…
Быть может, не стоит лишать ее надежды.
— Посмотрим, — говорит он. — Увидимся на следующей неделе.
Он оправляет пальто и закидывает на плечо сумку и, не дожидаясь ответного прощания, устремляется к выходу из офиса.
— До встречи! — бросает Эва ему вслед. — И передавай привет соседу. Не знаю уж, его ли это заслуга, но в последнее время ты определенно кажешься счастливее.
Мелегант не оборачивается и не говорит ничего.
Он даже не замедляет шага; открывает дверь и спускается вниз по лестнице, выходит на улицу и направляется к подземке — как будто все в порядке.
Как будто чужие слова не выбивают почву у него из-под ног.
В его голове — хаос пустоты, жужжание пчелиного роя, заглушающее все мысли.
Мелегант прижимает карточку к турникету.
Мелегант спускается к поездам и позволяет потоку тел затащить его в удушающе жаркий вагон.
Мелегант цепляется за перила и дышит ровно и глубоко, пытаясь отогнать знакомый приступ паники.
Он привык бороться с ними — в те дни, когда воспоминания о прошлой жизни возвращались к нему болезненно-яркими вспышками, когда мир вокруг казался незнакомым и чуждым — слишком стремительным, слишком шумным, слишком…
Вокруг него так много людей. Десятки, сотни, тысячи людей — как он справлялся с этим все тридцать лет жизни?..
Мелегант в порядке теперь.
Теперь воспоминания не кажутся единственной реальностью, они — неотъемлемое прошлое, но его место в настоящем. Он больше не принц Озерного края, всего лишь один из миллионов жителей Лондона — не самый примечательный и даже не самый безумный, пусть временами в это верится с трудом.
Мелегант в порядке.
Он кажется счастливее теперь — довольно, чтобы к нему посмели подступиться, чтобы дали еще один бессмысленный шанс…
Все это из-за Артура.
Мелегант подпустил его слишком близко — позволил себе привыкнуть к чуткости, к ласке, к утешению, в котором нуждался так унизительно часто.
Он прислоняется затылком к нагретому пластику двери поезда и закрывает глаза, тщетно пытаясь отогнать воспоминания, что приходят все равно, — о ночи, когда он сдался.
Мелегант помнит, как проснулся в холодном поту, жадно ловя воздух ртом, — как внутренности разрывало от ослепляющей, фантомной боли, а руки горели от крови.
Агония смерти преследовала его во снах. Она наполняла тело липким, парализующим ужасом, и Мелегант боялся, что тот не отпустит никогда…
Артур сидел на краю его постели.
В одной пижаме, растрепанный и заспанный, он смотрел на Мелеганта с нескрываемым беспокойством — с болезненной и неуместной нежностью, от которой щемило в груди.
Он что-то говорил: о том, как у него ноет спина от слишком жесткого дивана, и что в гостиной опять не работает отопление; просил позволить провести хотя бы ночь в нормальной постели, уверял, что не помешает…
И Мелегант согласился: по-прежнему слишком напуганный кошмаром, слишком растерянный, чтобы разгадывать чужие уловки — искать причины для отказа, когда не хотел говорить «нет».
Он смог заснуть той ночью, убаюканный теплом и близостью Артура, его тихим, до нелепого очаровательным похрапыванием, а когда наступило утро — загнал подальше стыд, выбрал забыть обо всем, что произошло…
До тех пор, пока это не повторилось, — снова и снова.
До тех пор, пока и это тоже не стало привычным.
Необходимым.
Мелегант зависит от Артура.
Голос диктора объявляет его остановку.
Мелегант с трудом протискивается к выходу из поезда и заставляет себя идти дальше: поднимается по эскалатору, минует турникет, выходит прочь из подземки и глубоко вдыхает стылый ночной воздух.
Ему не успокоить лихорадочно бьющихся в голове мыслей.
Как мог он позволить себе привязаться настолько, что одна мысль вновь остаться в одиночестве вызывает почти панический страх?..
Все это не может продолжаться до бесконечности. Он слишком хорошо знает, почему Артур по-прежнему с ним, почему заботится о нем так подкупающе, так обманчиво искренне.
Мелегант оставил в прошлом наивное заблуждение, что способен заслужить привязанность — избавился от иллюзии в тот самый миг, когда осознал, что Гвиневра — прекрасная, нежная Гвиневра, — не испытывала к нему ничего, кроме жалости.
Не любовь и не желание, и даже не презрение, что не было бы столь унизительно.
Жалость.
И даже ее оказалось недостаточно, чтобы увидеть в нем человека — ничтожного и трусливого, отринувшего честь, мораль и рассудок в отчаянной надежде добиться недостижимого, но все-таки человека — не монстра, под маской которого он прятал позорную слабость.
Артур не такой, как его возлюбленная супруга.
Он чувствует глубже, он видит Мелеганта, и жалость его — искреннее и чище, но это жалость все равно.
Жалость, и иррациональное чувство вины, и страх за безумца, дошедшего до грани, — вот все, что держит его рядом.
Всего лишь комплекс героя.
Всего лишь стремление убедиться, что Мелегант не сведет счеты с жизнью, что выберется из омерзительного, муторного, тошнотного состояния, в которое превратилось все его существование…
Ему удалось, разве не так?
Разве не так?..
Он замирает у двери собственной квартиры, не может и не пытается вспомнить, как добрался до нее, — до судороги в пальцах сжимает брелок от ключей.
Мелегант в порядке.
Он хочет жить — ради настоящего, впервые не пытаясь привязать свое счастье к далекой и недостижимой цели, но что, если Артур уйдет?
Что останется от Мелеганта?
Он вздрагивает всем телом, когда щелкает замок и дверь распахивается перед ним с едва слышным скрипом.
Артур улыбается ему с порога — мягко и немного насмешливо, только глаза выдают его беспокойство.
— Ты уже несколько минут стоишь под дверью, — говорит он. — Домой не хочешь зайти?
Домой.
До чего нелепая шутка.
Мелегант кривит губы и послушно проходит в квартиру — оставляет у двери сумку, снимает ботинки и вешает на крючок пальто. Сглатывает желчь, поднимающуюся к горлу от слишком острого запаха карри, что доносится с кухни.
— Я заварю тебе чаю, — тихо произносит Артур.
Мелегант молча направляется в ванную.
Он тщательно моет руки и ополаскивает лицо ледяной водой, тщетно надеясь утешить бессмысленную тревогу. Какое ему дело, отчего Артур с ним? Зачем он считает дни до того, как все кончится?
Возможно, этого не случится.
Возможно, они так и продолжать жить вместе.
Возможно, Артур не женится и не заведет детей, не найдет никого, кто нуждался бы в нем сильнее…
Каким глупцом надо быть, чтобы поверить в этот бред?
Мелеганту смешно от собственных мыслей.
Его руки дрожат.
Ему по-прежнему страшно.
Из отражения на него смотрит безумец — не тот, кто поверил в слишком яркие фантазии о прошлой жизни, но кто поддался тьме и заключил сделку с дьяволом, кто отказался от человечности ради того, чего не заслуживал.
Мелегант до боли сжимает зубы и заставляет себя вернуться в гостиную.
На журнальном столике стоят дымящийся чайник, молочник и чашки. Артур ждет его, сидя на диване, положив руку на спинку — будто раскрывая объятие, и это последнее, что сейчас нужно Мелеганту.
Единственное, чего он жаждет.
Он садится рядом с Артуром и прижимается бедром к его бедру — ищет привычного утешения в его тепле, вот только сегодня этого мало.
— Что-то случилось? — мягко спрашивает Артур.
— Ничего не случилось, — говорит Мелегант. — Я просто плохо себя чувствую.
Это правда, но отчего-то слишком походит на ложь.
— Я могу чем-то помочь?
Он качает головой.
Артур и так дает ему слишком много, и не его вина, что Мелеганту всегда недостаточно, что зияющая пустота в его душе требует все большего — чего-то, что не облечь в слова, но разве он пытался?..
Разве хоть раз пытался быть откровенен, попросить, а не ждать, когда кто-то другой поймет его желания?
Он наклоняется над столиком и наливает себе чашку чая, затем привычно забеляет его молоком.
Не хочет и не собирается пить — всего лишь занимает руки.
— Зачем ты здесь? — едва слышно произносит он.
Артур молчит.
Краем глаза Мелегант видит, как он хмурится — растерянно, недоуменно.
Кажется сбитым с толку.
— Что ты имеешь в виду? — осторожно уточняет он.
Мелегант бросает на него насмешливый взгляд.
— Здесь, — повторяет он. — В моей квартире. В моей жизни. Со мной.
— Я плачу половину арендной платы, так что смею предположить, это и моя квартира тоже, — полушутливо замечает Артур, но улыбка не держится на его губах — сползает с лица, оставляя лишь беспокойство и неуместную уязвимость.
— Я…
Он замолкает и качает головой.
Мелегант хочет знать его мысли: пытается ли он отыскать ответ или знает его давно и лишь боится озвучить.
— Я здесь, потому что нужен тебе, — наконец произносит Артур.
Мелегант закрывает глаза.
Он знал, какой ответ получит, но слышать его все равно так невыносимо больно.
Артур находит его ладонь и сжимает пальцы.
Его руки теплые и привычно ласковые и, кажется, будто ему тоже нужна эта близость — бессмысленная поддержка, которой не может быть достаточно.
— Я слишком зависим от тебя, — тихо говорит Мелегант, и отчего-то признание дается почти легко. Какой смысл отрицать то, что известно им обоим? — Это ненормально, нездорово, и я знаю, что и без того сумасшедший, но…
— Ты не сумасшедший, — твердо прерывает Артур. — И, боже, Мелегант, я…
Он тяжело сглатывает и судорожно стискивает пальцы.
Мелегант заставляет себя открыть глаза и обернуться.
Артур смотрит на него по-прежнему растерянно — отчаянно, решительно, неизменно нежно, и…
— Ты ведь дорог мне, — беспомощно говорит он. — Разве ты не понимаешь, что я нуждаюсь в тебе ничуть не меньше?
…и Артур целует его.
Теплые, мягкие губы прижимаются к губам Мелеганта, горячие пальцы бездумно очерчивают линии его скул и зарываются в волосы. Такая знакомая, такая непривычная ласка, и Мелеганту кажется, будто он тонет в ощущениях — дыхание Артура пахнет остротой карри, его борода слегка царапает кожу, его шершавые ладони так мучительно нежны…
Мелегант тонет.
Всего лишь миг.
Пока не делает вдох.
Ему больно, когда кислород стремительно наполняет легкие, но он очищает разум и возвращает власть над телом, и Мелегант отталкивает Артура прочь — разрывает контакт, разрывает близость, разрывает все, что связывает их вместе…
— Прости меня, — выпаливает Артур. — Прости меня, я все не так понял, я думал, ты… Боже, пожалуйста, прости меня.
В ушах Мелеганта звенит.
В широко распахнутых глазах Артура страх мешается со стыдом. Он продолжает что-то говорить, но Мелегант не слышит слов — только лихорадочно, тщетно пытается понять, какого дьявола только что произошло.
Никогда, ни единого мгновения он не думал об Артуре так.
Они — враги, соперники во всем и в любви тоже, и сама мысль об отношениях между ними столь абсурдна, что даже не закрадывалась в голову Мелеганта, и в то же время…
Как мог он не заметить чувств Артура?
Как тот неизменно искал повода коснуться его, как никогда не отказывал в близости, не жалел объятий — спал в его постели.
В его рисунках — тоже — так просто было угадать желание.
Мелегант помнит, как нашел один из них: карандашный набросок, что должен был изображать посвящение Артура в рыцари — тот самый день, когда прославленный король Британии преклонил колено перед своим злейшим врагом, когда молил даровать ему титул…
Вот только на рисунке Артур просил совсем о другом. На рисунке его глаза горели нескрываемым весельем, а руки сжимали коробочку с преувеличенно ярко сверкающим кольцом.
В тот день Мелегант лишь посмеялся над нелепостью карикатуры, не придал значения ни смущению Артура, ни тому, как предательски горели его уши, но должен был догадаться еще тогда…
Глупый мальчишка влюблен в него.
Мелегант понятия не имеет, что с этим делать.
— Прекрати панику, — хрипло выдавливает он, прерывая очередную попытку Артура объясниться.
Ему не нужны объяснения.
Он понимает достаточно — и то, как в своей слепоте давал надежду на взаимность, жадно забирая каждую крупицу влюбленного обожания.
Он не может винить Артура за его ошибку.
— Прости меня, — повторяет тот лишь немного спокойнее. — Я не хотел ставить тебя в неловкое положение, и поверь, какие бы чувства я не испытывал к тебе, они не… я не ожидаю, что ты ответишь на них, я просто…
Он замолкает на миг, тяжело сглатывает, прежде чем встретиться с Мелегантом взглядом.
— Я бы хотел, чтобы мы по крайней мере смогли остаться друзьями.
Возможно, Артуру ровно так же довольно крупиц, и пусть для них «друзья» звучит не менее неуместно, чем «любовники», Мелегант не может отрицать этой правды. У него мало опыта с дружбе, в прошлой жизни или в этой, но не в его правилах отказывать себе в том, в чем он и так был обделен судьбой.
Он нужен Артуру.
Вот все, что имеет значение.
Мелегант не станет платить ему за ласку поцелуями, и объятиями, и сексом, он отказывается — если только его уверения не пусты, Артур останется с ним все равно.
Мелегант знает, что это жестоко.
Он знает, что слова не забрать назад, поцелуй — не забрать, но отчаянно хочет сохранить то понятное и привычное, что было между ними все эти месяцы…
Еще недавно он ровно также пытался удержать свою прошлую жизнь.
— Мы можем остаться друзьями, — говорит он.
Артур выдыхает. Страх покидает его глаза, уступая место облегчению — разочарованию тоже, как будто вопреки всему он надеялся, что ответ будет иным.
Мелегант почти жалеет, что это не так.
Почти жалеет, что не может принять чувства Артура так же, как не может отказаться от них.
Он не отпустит контроля, ускользавшего от него слишком долго, не откажет в удовлетворении той темной и жадной части его души, что упивается осознанием власти над тем, кто когда-то был его врагом.
В прошлой жизни в сердце Артура для него не было места. В прошлой жизни Мелегант не удостоился даже ненависти, но теперь…
Теперь Артур слаб перед ним — так искренен, так обнаженно открыт в своей нежности.
Простить зависимость сердца почти легко, когда чужая — сильнее.
Порой Мелегант гадает, что стало с его гордостью.
читать далее
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант
Рейтинг: PG-13
Жанр: романтика, ангст, hurt/comfort
Размер: 14 660 слов
Статус: закончен
1.1.
Мелегант сумасшедший.
Он осознает это ясно и не тешит себя иллюзией, что признание способно уменьшить глубину его безумия.
Проблемы с психикой обнаружились у него еще в подростковом возрасте: затяжные депрессии сменялись истериками и неконтролируемыми вспышками гнева. Он годами изводил и себя, и родителей, но от врачей было мало толку. Ему ставили биполярное расстройство, потом дважды пересматривали диагноз, пичкали нейролептиками и целым набором антидепрессантов, с каждым годом все увеличивая дозу.
Он не вылезал из кабинетов психотерапевтов, отказывался, был неспособен идти на контакт, но послушно глотал непомогающие таблетки. Как только исполнилось восемнадцать — съехал от родителей на крошечную съемную квартиру, наплевал на диагнозы, советы, проблемы. Справлялся сам.
Существовал.
Мелегант закончил университет и нашел работу, к тридцати годам зарабатывал достаточно, чтобы позволить себе приличное жилье и полный холодильник. Ненавидел жизнь, все так же трепал нервы себе и окружающим, не мог удержать ни дружеских, ни романтических отношений, но был в порядке.
А потом пришло безумие.
Все началось со снов — горячечных кошмаров, слишком подробных и ярких, — об одиноком детстве в старом замке, о турнирах и войнах, о ненависти и одержимости. Во снах он проживал жизнь и не терял ее наутро, не забывал ничего, сохраняя в памяти каждую мельчайшую деталь: металлический запах крови и вес меча в ладони, вкус трав в кисловатом пряном вине. Он помнил горечь и презрение к тем, кого никогда не встречал, желание обладать той, которая в этой реальности — в его реальности — не заслужила бы и взгляда.
Мелегант не говорил об этом никому, не знакомым и точно не психотерапевтам, но нес эту память, это безумие в себе, пока оно не начало казаться важнее и значимее действительности. Там была жизнь: разбитая на осколки, полная боли, и разочарований, и попыток начать все заново, погони за недостижимым, и все-таки — жизнь.
Здесь у него нет никого: ни желанной женщины, ни преданных воинов, ни заклятого врага.
Он как-то отыскал в сети статью о замещении, о создании воображаемого мира в попытке сбежать от реальности. До хрипоты смеялся от осознания, что его больное воображение не могло создать ничего получше.
Мелегант сумасшедший.
Сумасшедший потому, что отдал бы все, чтобы вернуть ту жизнь. Поступить иначе, перечеркнуть ошибки, но быть кем-то. Принцем. Претендентом на трон Британии.
Порой ему так истерически смешно от собственных мыслей.
Он ежится от холода, но не поднимается, чтобы закрыть окно, лишь подтягивает голые колени к груди и опускает на них подбородок. Уже давно перевалило за полночь, но он боится засыпать. В глубине души знает, что в этот раз не увидит ничего.
Не с тем, как завершился его последний сон: мучительной болью от загнанного под ребра клинка, горячей и липкой кровью, заливающей пальцы, разочарованием от поражения, и триумфом от отнятой победы, и облегчением, что все наконец-то кончилось.
Где-то на периферии слуха бубнит включенный телевизор. Мелегант невольно выцепляет строчки про статистику самоубийств, про работу горячей линии и кривится от иронии всей этой ситуации.
Он гадает, что будет, если он покончит с этой жизнью. Получит ли новую? Опустится ли на круг ниже в своем личном аду?
И он знает — знает, что за гранью нет ничего, кроме пустоты. Знает, что не было никакой прошлой жизни, только безумие, и все же часть его хочет… проверить.
Мелегант проводит рукой по лицу. Он не хочет признавать это даже сейчас, но понимает, что ему нужна помощь. Что он почти дошел до грани, что переступит через нее слишком легко, если сейчас — если хоть кто-нибудь не остановит его сейчас.
Он тянется за телефоном и дрожащими пальцами разблокирует экран. Щурится на по-прежнему высвечивающиеся внизу телевизора цифры телефона горячей линии, не глядя набирает номер и поспешно нажимает кнопку вызова.
Подносит трубку к уху.
Слушает мерные гудки — один, два, три…
— Алло? — раздается чуть хриплый и явно сонный мужской голос. — Кто это?
Мелегант ошибся номером.
Он понимает это в первое же мгновение, но отчего-то не вешает трубку, отчего-то задает вопрос, ответ на который очевиден:
— Это горячая линия по предотвращению самоубийств?
На другом конце провода слышится резкий выдох, и шорох, и приглушенное проклятие.
— Я… — незнакомец запинается, но все же продолжает: — Я, нет, вы ошиблись номером. Но я могу… могу чем-то помочь?
Не сдержавшись, Мелегант фыркает. Разумеется, ему повезло попасть на глупца с комплексом героя — на рыцаря без страха и упрека. На…
Очередной смешок застревает у него в горле, когда неверная, больная память шепчет ему о том, что незнакомец на другом конце провода и правда герой. И правда рыцарь, Мелегант сам посвятил его… разве мог он не узнать голос своего извечного врага, пусть тысячу раз искаженный телефонной связью?
Он проводит языком по губам, тяжело сглатывает, пытаясь прогнать сухость в горле. Сердце часто и болезненно стучит в груди, и вновь начинают дрожать руки, и Мелегант болен — он болен, безумен, нет никакого прошлого, нет никаких врагов, нет…
— Артур?
— Я… прости, мы знакомы? — он слышит нервный смех. — У меня нет твоего номера, и я не узнал голос. Мы учились вместе?
Он не отрицает имени. Отвечает так, будто Мелегант угадал, и Артур — не самое редкое имя, не настолько, как его собственное, и все же каковы шансы?..
Он сжимает пальцами переносицу и дышит чаще, пытаясь унять подступающую к горлу панику. Ему страшно. Страшно, потому что он теряет контроль — над собственной болезнью, над реальностью и вымыслом.
Что, если нет никакого незнакомца на другом конце провода? Нет никакой горячей линии? Только его безумие, галлюцинации столь реалистичные, что он не знает, где правда, где ложь.
— Эй, — зовут его. — Ты слышишь меня? Все в порядке?
Голос Артура — обеспокоенный и встревоженный, как будто ему в самом деле есть дело до незнакомца, решившего покончить с собой.
Конечно ему есть дело.
Чувство вины может быть иррациональным, и Артур, которого Мелегант знает, — Артур, которого он придумал, — протянул бы руку помощи и врагу.
— Я не знаю, — шепчет он. — Я не знаю, реально ли все это, реален ли ты… Артур, я… как это может быть правдой?
Артур бормочет очередное проклятие сквозь зубы, шумно выдыхает. Мелегант прижимает трубку к плечу и впивается ногтями в собственные колени, оставляет на коже красноватые полоски. Боль не меняет ничего.
— Скажи мне, где ты, я приеду, — говорит Артур. — Клянусь, я реален, и все это реально, и… тебе лучше не оставаться одному. Где ты?
Мелегант не знает, почему называет ему адрес. Ему плевать, насколько это опрометчиво. Артур не незнакомец, ближе ему, чем все, кого он когда-либо знал в этой жизни. Ближе, потому что принадлежит той больной фантазии, что сотворил его разум.
Мелегант нажимает на кнопку громкой связи и оставляет телефон на столе у кресла. Закрывает лицо ладонями.
Артур говорит что-то: убеждает, что совсем близко, в паре кварталов, что будет у него за считанные минуты. Он часто дышит и то и дело бормочет под нос ругательства, звенит ключами — спешит на помощь первому встречному, безумцу, что слишком задержался в этом мире.
— Поговори со мной, — просит Артур.
Быть может, боится его молчания. Что он может сделать за те минуты, что разделяют их.
Что может сделать Мелегант?..
— У меня нет пистолета, — говорит он сухо. — И нет таблеток, разве что где-то остались противоаллергенные, но вряд ли я сумею этим отравиться. Я не точил ножи с тех пор, как их купил, что было, кажется, лет пять назад, у меня нет опасной бритвы, и, хм… какие еще есть варианты?
— Я не собираюсь их озвучивать, — отрезает Артур. — Ты точно будешь в порядке, пока я не приду?
— Я этого не говорил.
В порядке слишком щедро для него. В порядке не было никогда. Но он не собирается ничего делать, не сейчас, когда плод его воображения — или какой-то несчастный, которого зовут не Артуром вовсе, просто Мелегант убедил себя в этом, — спешит разделить его одиночество.
Он гадает, будет ли так ужасно поверить в созданную им фантазию.
Хоть раз позволить кому-то спасти его.
Мелегант тянется к телефону и нажимает на кнопку сброса вызова.
Он выпрямляет ноги и откидывается в кресле, запрокидывает голову и моргает в потолок. В левом углу расплывается желтоватое пятно, оставшееся с того раза, когда его чуть не затопили соседи сверху. Из открытого окна доносится шум машин и шорох листвы, неровно мерцает лампа во дворе. Тикают настенные часы. Все кажется знакомым и реальным: ровно таким же, как было восемь месяцев назад, до того, как начались проклятые сны.
Он и представить не мог, что сумасшествие ощущается так.
Мелегант заставляет себя подняться на ноги и подойти к плите. Включает чайник и тянется за френч-прессом, высыпает в него остатки кофе и дожидается, пока нагреется вода.
Заваривает кофе.
Звук звонка заставляет его вздрогнуть всем телом, но Мелегант лишь сжимает зубы и идет к двери. Медлит у порога и переступает с ноги на ногу. Не может взглянуть в глазок, потому что позорно боится — увидеть незнакомца.
Увидеть Артура.
Он оттягивает ворот футболки, проводит рукой по спутанным волосам, выбившимся из хвоста, и открывает замок. Заставляет себя смотреть, не отводить взгляда, не бежать от правды, какой бы она ни была.
Мужчина, мальчишка едва ли многим старше двадцати, выглядит растерянным и почти напуганным. У него выразительные карие глаза и растрепанные темные волосы, мягкий, чувственный рот и трехдневная щетина на щеках, почти незаметная родинка на правой.
И он не похож на короля из его снов ни статью, ни взглядом — в нем нет ни гнева, ни презрения, ни ненависти, — но это он, его черты, которые Мелегант успел выучить до мельчайших подробностей.
— Артур, — выдыхает он.
В глазах Артура мелькает неприкрытое облегчение. Он приподнимает уголки губ в намеке на улыбку, почти виновато отводит взгляд.
— Прости, я… я не помню твоего имени. Я могу войти?
Мелегант отступает в сторону, пропуская Артура в квартиру. Закрывает за ним дверь. Не пытается поправить его, сказать, что они никогда не знали друг друга, не в этой жизни, и точно не учились вместе.
Он сбежит тут же, стоит заикнуться о подобных бреднях.
— Я Мелегант, — бросает он по пути на кухню. — Кофе будешь?
Артур тащится за ним следом подобно послушному щенку, но с любопытством совершенно кошачьим разглядывает скудную обстановку квартиры. Был ли он таким же юным, таким же неразумным ребенком в их прошлой жизни?.. Ему едва исполнилось пятнадцать, когда он получил корону, и в этом восприятие нынешней жизни сильнее.
Как Мелегант мог ненавидеть его так сильно? За что?
— Буду, — запоздало говорит Артур, останавливаясь у кухонного стола. — Но подожди, сначала…
— Что? — вздергивает брови Мелегант.
Артур улыбается ему робко и немного смущенно, взлохмачивает и без того растрепанные волосы и — раскрывает объятия.
— Обнимашки?
— Нет, — отрезает Мелегант, хмурит брови и поджимает губы. — Даже не думай.
Улыбка дрожит на губах Артура, но не исчезает; он морщит лоб и делает шаг навстречу, пускай не вторгается в его личное пространство, но все равно подходит слишком близко. Его взгляд мягкий и удивительно теплый, совершенно и абсолютно незнакомый.
— Это полезно, — уверяет он. — Научно доказано. Я уверен, что где-то читал статью на эту тему, там говорилось…
Мелегант перестает слушать, просто смотрит на него. Смотрит и не может оторваться, пытается разглядеть каждую мельчайшую деталь его лица… Были ли его глаза во сне такими же янтарно-карими? Был ли у него тот же крошечный шрам на правой щеке?
Артур, извечный соперник из его безумных снов, стоит перед ним, на кухне его квартиры, говорит о чем-то совсем неважном, пытается доказать…
Он не может быть реальным.
Мелегант делает шаг вперед, сокращая последнее расстояние между ними, утыкается в широкую теплую грудь и закрывает глаза. Чувствует, как его прижимают к себе сильные руки, и Артур лишь на дюйм выше, но Мелегант будто становится меньше в его объятиях, прячет лицо в его шее и вдыхает его запах.
Артур настоящий.
От него пахнет не сталью, не кровью и не кожей, но чистым потом и дешевым одеколоном. Его жесткая щетина царапает кожу, а футболка чуть влажная — кажется, на улице опять зарядил дождь.
Он настоящий. Не сон, не видение, не галлюцинация — а если и она, то слишком правдоподобная, чтобы это имело хоть какое-то значение.
Артур опускает ладонь на его затылок, мягко перебирает пряди волос, и Мелегант как ни силится, не может вспомнить, когда его последний раз касались вот так. В этой или в прошлой жизни. Он не приводил домой никого года три, не меньше, и даже тогда все было иначе. Безлично, по-быстрому, чтобы только не устать от общества друг друга.
— Что у тебя случилось? — тихо спрашивает Артур.
Мелегант не отвечает. Проводит ладонью между его лопаток и останавливается на пояснице. Секунду размышляет о том, чтобы спуститься ниже, чтобы обернуть все иначе. Не утешением, не диссонансом реальности и фантазии, а тем самым безличным и быстрым, что забудется на утро…
— Ничего не случилось, — он заставляет себя отстраниться.
Одергивает растянутую футболку, запоздало вспоминает, что так и не удосужился надеть штаны. Плевать.
— Ничего не случилось, — повторяет он, доставая кружки и разливая еще горячий кофе. — У меня, видишь ли, хрупкая психика и исключительно дерьмовый день. Ты зря приехал. Я бы не…
Не покончил с собой? Но Мелегант не уверен, что это правда.
— Не зря, — с подчеркнутой легкостью уверяет Артур. — Ты напоишь меня кофе, расскажешь что-нибудь о себе… или, хочешь, говорить буду я. Просто поверь мне наслово, это будет лучше, чем провести ночь на диване у сестры.
— У сестры?
Мелегант сжимает в ладонях чашку и не поднимает взгляда.
Воспоминания о Моргане вызывают у него иные эмоции. Слишком близко к страху. Безумие совсем другое толкнуло его на то, чтобы заключить с ней сделку, но этой ошибки он бы не повторил.
Мелегант знает, что отдал бы многое за то, чтобы прошлое все же существовало — чтобы Артур вспомнил его, пусть вместе с этим вспомнил бы и ненависть, и гнев, и презрение тоже.
Моргану предпочел бы не видеть никогда.
— У Анны, ты должен ее знать, она преподает языки у младших курсов. Не пойми меня неправильно, я очень ее люблю, но жить в однокомнатной квартире вместе с ней и ее мужем это, прямо скажем…
Мелегант выдыхает. Он оборачивается к Артуру и вручает ему чашку с кофе, находит его взгляд и смотрит почти с вызовом.
— Мне тридцать один год, Артур, я закончил университет восемь лет назад, так что мы точно не учились вместе.
Артур моргает удивленно и потерянно, едва заметно хмурит брови, пытаясь что-то вспомнить. Бессмыслица. Ему нечего вспоминать, он в здравом рассудке.
— Тогда откуда ты знаешь меня?..
Мелегант кривит губы в неприятной усмешке, берет в руки свою чашку и делает осторожный глоток, и только после этого отвечает:
— Я видел тебя во сне.
Его голос не дрожит, и слова звучат легкомысленной шуткой. Артур не воспринимает их никак иначе: обнажает в улыбке ровные белые зубы, подкупает мелкими морщинками, собирающимся в уголках глаз.
Мелеганту почти хочется улыбнуться в ответ.
— Во сне, — так же ровно продолжает он, — я ненавидел тебя так сильно, что готов был душу продать, чтобы только увидеть твою смерть.
Искры смеха гаснут в глазах Артура, уступая место неуверенности. Не страху, но первому сомнению — в том, что поступил правильно, заявившись домой к незнакомцу, к ненормальному, что мог бы попытаться избавиться от него так же легко, как от самого себя.
— У тебя странное чувство юмора, — говорит он тихо.
— Я не шучу.
— Хорошо, — голос Артура звучит мягко, как будто он пытается разговаривать с диким, опасным животным. — Ты ненавидишь меня сейчас? Не во сне?
Он выглядит так, как будто не верит ни на миг, что Мелегант ответит согласием.
Он и не может.
Не может ненавидеть Артура — мальчишку, что спит на диване у старшей сестры, мальчишку, что сорвался посреди ночи, чтобы помочь незнакомцу, мальчишку, объятия которого были теплыми и надежными…
Не может ненавидеть даже короля из собственных снов или же прошлого: порывистого и неискоренимо наивного, упрямого и справедливого, умеющего любить всем сердцем. Мелегант почти не знал его, несмотря на годы противостояния, но даже за пеленой гнева способен был разглядеть противника, достойного… уважения, если ничего иного.
Он был готов убить, но не желал ему зла, не до последних мгновений, когда потребность причинить боль хоть кому-нибудь не затмила все прочее.
— Как тебя ненавидеть? — Мелегант дергает уголком рта в намеке на улыбку, минует Артура, проходя в гостиную и с ногами забираясь на диван; добавляет едва слышно: — Я ведь тебя даже не знаю.
Он греет ладони о чашку с кофе и не торопится пить. Слушает редкий стук капель дождя за окном. Дожидается, пока Артур пройдет за ним следом — сядет рядом, по-прежнему близко, как будто не отвращенный его словами.
Он чувствует на себе взгляд, изучающий и по-прежнему немного растерянный. Не возвращает его, пока не услышит слов — приговора, каким бы он ни был.
— Расскажи мне, — просит Артур.
И Мелегант рассказывает.
2.
2.
Раздражающая трель звонка эхом разносится по квартире. Неохотно отложив в сторону книгу, Мелегант поднимается с дивана и подходит к двери, чтобы отпереть замок.
На пороге стоит Артур: слегка помятый, но сияющий неизменно широкой улыбкой, он прижимает к груди бумажный пакет с продуктами и переминается с ноги на ногу, ожидая, когда ему позволят войти.
Мелегант потерял счет, сколько раз уже наблюдал эту картину, и все равно где-то в глубине души удивлен — каждый раз, когда этот глупый мальчишка выбирает вернуться к нему, хотя давным-давно должен был оставить в прошлом их нелепое знакомство.
— Привет, — произносит Артур. — Пропустишь?
Мелегант неопределенно пожимает плечами, но послушно отступает в сторону. Защелкивает замок, пока его вечно незваный гость скидывает ботинки и устремляется прямиком на кухню.
— Как прошел твой день? — не оборачиваясь, спрашивает Артур.
— Отвратительно, — сухо говорит Мелегант.
Один и тот же ответ.
Ни капли лжи.
Все это давно вошло бы в привычку, если бы он мог позволить себе подобную роскошь.
Если бы мог позволить себе надежду, что так будет всегда.
Мелегант прислоняется спиной к двери и оттягивает воротник футболки, тщетно пытаясь облегчить дыхание. Даже не пытается вслушиваться в доносящуюся с кухни болтовню Артура — о том, как прошел его день, как невыносимо скучны лекции или как сложно работать с новой моделью.
Вместо этого Мелегант вспоминает их первую встречу: тот дождливый вечер почти два месяца назад, когда Артур услышал его историю с начала и до самого конца.
Рассказывать все незнакомцу — призраку прошлого, единственному, кто связывал его с ним, — казалось почти легко.
Мучительно.
Необходимо.
Артур не перебивал его. Внимательно слушал путаный, омерзительный в своей искренности рассказ — о соперничестве, переросшем в одержимость, о горчащем разочаровании, что взрастило ненависть.
О чем он думал тогда? Искал ли оправдание горячечному бреду, мельчайшим деталям, нарисованным больным воображением, — тому, что Мелегант знал его?..
Возможно, он видел Артура когда-то давно, мельком слышал его имя, и поблекшее воспоминание отпечаталось где-то на подкорке сознания, чтобы затем вплести чужой образ в нелепую фантазию о несуществующем прошлом.
Объяснение кажется до смешного разумным, и Мелегант хотел бы поверить в него сам, но не может. Не был бы безумцем, если бы по-прежнему так отчаянно не цеплялся за реальность прошлой жизни.
Он не знает, во что верит Артур: считает ли его спятившим, мошенником или всего лишь мучимым одиночеством неудачником, разыгравшим глупую и безвкусную шутку.
В тот вечер Мелегант так и не дождался ответа на свое признание.
Артур задремал, не услышав трагедии финала, утомленный историей или, может быть, убаюканный ею. Он провел ночь, свернувшись клубком на узком и жестком диване, — лишь потому, что Мелегант так и не смог заставить себя разбудить его.
Отпустить.
Распрощаться, чтобы не встретиться больше.
Артур ушел все равно. Допив его кофе и неловко извинившись за вторжение, вытянув обещание не совершать никаких глупостей, он ушел — оставил Мелеганта одного, растерянного, терзаемого демонами и по-прежнему безумного... так глупо жаждущего близости своего когда-то заклятого врага.
Артур вернулся в тот же самый день, с двумя пластиковыми стаканчиками с капучино и коробкой пончиков, с уверением, что попросту проходил мимо. И Мелегант не верил ему ничуть, но даже не пытался возразить — в последней, жалкой попытке сохранить остатки гордости.
— Ты идешь? — зовет его Артур.
Мгновение спустя из кухни раздается дребезжащий звон посуды, а следом — приглушенное ругательство.
Мелегант позволяет себе тень усмешки.
Кулинарные таланты Артура оставляют желать лучшего, но он старается так искренне, что это не может не очаровывать. Если только не задумываться слишком уж глубоко, отчего этот неразумный мальчишка взвалил на себя неблагодарную ношу заботиться о Мелеганте — о его физическом здоровье ничуть не меньше, чем душевном.
Возможно, в прошлой жизни Артур так же легко дарил свое внимание и ласку, был так же нелеп в своей нежности — с друзьями, родными, возлюбленной супругой, сколь бы нелепым ни казалось сравнение.
Когда-то Мелеганту было все равно, что представлял из себя прославленный король Британии, только теперь он не может перестать думать об этом — выискивать среди воспоминаний знакомые черты, проводить параллели и сравнивать каждую мельчайшую деталь.
Это бессмысленно, чего бы он ни пытался этим достичь. Если та жизнь и существовала вовсе, она осталась позади, и сколько бы Мелегант ни мучил себя догадками, ему уже не узнать, о чем мог мечтать ребенок пятнадцати лет, на плечи которого легла судьба всего королевства.
Желал ли он короны, доверял ли друзьям, любил ли жену?..
Должно быть, любил.
Мелегант помнит, как их брак воспевали в песнях — волшебное единение душ, вечное и нерушимое, — но знает лучше многих, кому было отдано сердце Гвиневры. Если когда-то она и отвечала на чувства супруга, этого оказалось ничтожно мало.
Было ли ее предательство раскрыто? Было ли Артуру больно — невыносимо, мучительно больно, — когда он узнал об измене? Оправился ли он от раны и смог ли полюбить вновь?
У Мелеганта нет ответов на эти вопросы, не будет никогда, и все, что он может, — узнать Артура сейчас. Невыдуманного, настоящего. Не легендарного правителя, всего лишь мальчишку, который вторгся в его жизнь, пытаясь удержать от непоправимой ошибки.
Мелегант хочет верить, что это неизмеримо важнее, даже если доставшаяся ему жизнь все также блекнет на фоне ярких и болезненно красочных картин прошлого.
Он уже успел узнать об Артуре больше, чем за все те годы, что ненавидел его.
Ему двадцать два. Он почти закончил Лондонский университет и собирается стать архитектором. Он спит на диване в квартире мужа старшей сестры. У него вечно не хватает денег и совершенно нет личной жизни.
Он простоват, пускай не глуп, неискоренимо наивен и поразительно упрям. Внимательный собеседник, верный друг — хороший человек.
Это Мелегант признавал всегда.
Он не дожидается, пока его окликнут вновь: наконец заставляет себя пройти на кухню и, прислонившись плечом к дверному косяку, молча наблюдает за Артуром. Тот не оборачивается на звук его шагов, всецело увлеченный готовкой, — склонившись над разделочной доской, мурлычет себе под нос какую-то незатейливую мелодию, слегка покачивая бедрами ей в такт.
Сегодня их ждет омлет. Не слишком уместно для ужина, но определенно безопаснее большинства прошлых экспериментов. По кухне уже разносится запах жареного лука и грибов, и позабытый было голод вновь напоминает о себе неприятным урчанием в желудке.
Мелегант опять весь день просидел на кофе и сахарном печенье, принесенном одной из коллег.
— Пиво в холодильнике, — бросает Артур через плечо. — Достанешь?
Мелегант дергает уголком рта в подобии улыбки.
Во всей этой сцене есть нечто отвратительно домашнее, и, пусть в груди разливается невольное, неуместное тепло, ему не заглушить растерянности, что он ощущает.
Беспомощности.
Улыбка дрожит на губах, сменяясь гримасой.
Мелегант отталкивается от стены и подходит к холодильнику. На боковой полке обнаруживает две бутылки IPA любимой марки — уверен, что если и упоминал о своих предпочтениях, то лишь вскользь.
Артур накрывает на стол.
Мелегант разливает пиво по бокалам.
Разложенный по тарелкам омлет выглядит съедобным, пахнет вполне аппетитно, к тому же Мелегант так голоден, что довольствовался бы и лапшой быстрого приготовления.
Никакого вкуса ни в еде, ни в связях.
— Знаешь, — начинает Артур, стоит им устроиться за столом, — по-моему, вышло вполне неплохо. Еще немного практики, и я определенно смогу составить конкуренцию профессиональному шеф-повару.
Он широко улыбается и, подперев подбородок ладонью, выжидающе смотрит на Мелеганта.
— А ты что думаешь?
Мелегант с трудом сдерживает желание закатить глаза, но все же послушно пробует первый кусок. Пережевывает его подчеркнуто медленно, делает щедрый глоток эля, надеясь смягчить остроту, — откровенно и мелочно тянет время.
— Я думаю, — говорит он наконец, — что ты определенно зазнался. Но омлет тебе удался.
Он не лжет, потому что в этом нет нужды, но если бы была — приукрасил бы правду, только чтобы увидеть довольную улыбку на лице Артура, как загораются его глаза даже от такой простой похвалы. Ему так мало нужно для счастья: доброе слово и толика внимания, признание, что его забота кому-то нужна.
Мелегант всегда был скуп на ласку и уже не изменится, и все-таки впервые тех жалких крупиц, которые он способен дать, оказывается… достаточно.
— Все ради тебя, — Артур шутливо салютует ему бокалом.
Все ради него.
Все ради других, кто бы ни оказался в нужде: будь то народ Британии, погибающий от нашествия варваров, или безумец, посреди ночи решивший свести счеты с жизнью.
Мелегант ненавидит мысли об этом, неуместную ревность ко всем и каждому, кому Артур готов прийти на помощь.
Ненавидит быть одним из многих, но не в силах этого изменить.
Он опускает взгляд в тарелку и молча принимается за еду.
Остаток ужина проходит в тишине, нарушаемой лишь тиканьем часов и звоном столовых приборов. Наученный горьким опытом, Артур даже не пытается его разговорить, но довольно и того, что он смотрит — внимательно и неотрывно, слишком очевидно выжидая, когда можно будет подать голос.
Мелегант доедает все до последнего кусочка и только затем поднимает голову.
— Говори уже, — приказывает он.
Артур не торопится подчиняться.
Он сжимает губы и отводит взгляд — волнуется, как будто не ожидает от разговора ничего хорошего, и все-таки не может заставить себя промолчать.
— Я просто подумал, — начинает он, бездумно очерчивая кончиками пальцев ободок своего бокала, — когда заканчивал последний набросок…
Он неопределенно пожимает плечами и затихает вновь, наверняка пытаясь сформулировать ту без сомнения важную мысль, на которую его натолкнуло очередное художество.
Мелегант почти смирился с его идиотской привычкой зарисовывать сцены из их прошлой жизни — все, что казались ему особенно значимыми.
Артур неизменно рисовал себя в образе короля; выпытывал мельчайшие детали о том, какие одежды предпочитал когда-то, как стригся и носил ли бороду.
Интересовался Мелегантом ничуть не меньше.
Порой его рисунки слишком, почти пугающе точно повторяли образы из воспоминаний.
— У меня был тяжелый день, Артур, — выдыхает Мелегант. — Так что я искренне надеюсь, что ты планируешь закончить свою мысль хотя бы до наступления ночи.
Артур неловко смеется и качает головой.
— Я просто подумал, — повторяет он, — ты столько раз рассказывал о том, как сильно ненавидел меня в той жизни, и я… Я хотел спросить: ты правда не против, что я провожу здесь так много времени?
Отчего-то вопрос застает Мелеганта врасплох.
Он… ценит чуткость, с которой Артур относится к его бреду: быть может, не верит в него сам, но не обвиняет во лжи. Понимает, что горячечные сны реальны для Мелеганта, что его чувства настоящие, даже если воспоминания нет.
Так легче.
Легче верить в то, что он контролирует ситуацию, что твердо стоит на земле, а не балансирует на краю пропасти.
Артур в здравом уме.
Артур принимает его таким, какой он есть, со всеми больными фантазиями, и Мелегант благодарен ему за это, даже если никогда не признается вслух.
Благодарен за близость и разделенное одиночество.
Он сам не заметил, как Артур стал частью его жизни — не случайным знакомым, но почти другом.
Если бы Мелегант понимал до конца значение этого слова.
Если бы оно не казалось столь до смешного неуместным по отношению к ним.
В своей одержимости он думал лишь о том, чтобы удержать Артура как можно ближе, не потерять единственную нить, связывающую его с той жизнью, — не остановился ни на мгновение, чтобы задать себе такой очевидный вопрос.
Как мог он цепляться за общество того, кого ненавидел раньше?
Раньше.
Разве Мелегант не признался еще в первую их встречу, что не знал Артура достаточно, чтобы ненавидеть? Быть может, тогда он вкладывал в эти слова иное значение — пытался сбежать, отказаться от реальности прошлого, но истина закралась глубже.
— Поверь, я не стал бы молчать, если бы меня что-то не устраивало, — наконец отвечает он.
Его голос звучит непривычно хрипло, и он допивает остатки эля, чтобы прогнать сухость, чтобы дать себе хотя бы миг собраться с мыслями.
Прохладная горечь действует почти успокаивающе.
— По правде сказать, я… те чувства, что я испытывал к тебе, никогда не были по-настоящему личными.
Когда-то он считал иначе. Когда-то верил, что оскорбление ранило лишь глубже от того, кем был Артур: безродным мальчишкой, порывистым и глупым, но его превозносили и славили, в то время как Мелеганту доставались лишь насмешки.
— Я ненавидел судьбу, что сделала нас врагами, людей за их выбор и их несправедливость, — он говорит тихо, не смотрит на Артура, опасаясь, что не сможет закончить иначе. — Ты не сделал ничего, что заслуживало бы моего презрения. Ты не стремился заполучить трон, и не твоим выбором было полюбить женщину, которую я желал. И все же… тогда все это имело значение. Теперь — нет.
Мелегант поднимает голову, встречаясь с Артуром взглядом, чтобы тот ни на миг не сомневался в правдивости его слов. Он не лгал ему ни в этой жизни, ни в прошлой, и отказывается начинать.
Пусть горечь не покинула его сердце, — обида, неудовлетворенность и боль, — желания прошлого больше не властны над ним.
Их соперничество потеряло смысл.
Зачем Мелеганту трон Британии, потерянной столетия назад?
Зачем ему женщина, отвергшая его страсть, предавшая любовь Артура, что была искреннее и чище?..
Зачем ненавидеть, когда причин больше нет?
И, может, Мелегант знает лучше многих, что порою ненависти не нужно оправдание, привязанности оно не нужно тоже, и, кажется, где-то на смазанной, размытой границе между его жизнями, он обменял одно чувство на другое.
— Хорошо, — выдыхает Артур. — Я… рад это слышать. Я не хотел бы, чтобы мы…
Он запинается и опускает глаза, тщетно пытаясь скрыть смятение, как если бы ответ не разрешил его сомнений, как если бы что-то тревожило его до сих пор…
Быть может, его забота о чувствах Мелеганта и непритворна, но проблема не в них.
Еще не поздно все разрушить.
Мелегант поджимает губы, не в силах сдержать невольной досады.
Он резко поднимается на ноги, морщась от пронзительного скрипа ножек стула по кафелю пола. Артур остается сидеть, смотрит на него снизу вверх растерянно и виновато — чувствует перемену настроения и знает его причину.
Знает его. Изучал все два проклятых месяца: его вспышки гнева и приступы меланхолии, всегда был так осторожен с ним, лишь чудом не сорвавшись ни разу.
Артур вспыльчив и нетерпелив, но только не с Мелегантом. Ради него всегда старается быть ласковым и мягким, ради него наступает на горло своим желаниям и потребностям.
Проклятье.
Мелегант отходит к окну и, опершись о подоконник, скрещивает руки на груди.
— Что бы ни творилось в твоей голове, изволь наконец разродиться, — желчно произносит он.
Он переоценил нелепую открытость Артура, его совершеннейшую неспособность скрывать свои чувства или хранить секреты, но если и раздражен теперь, то только на себя.
Мелегант ненавидит недоговоренности.
Ненавидит ожидание, поиски двойного дна и дешевые интриги — ненавидит, что Артур молчит, что нервничает тоже, как будто признание, каким бы оно ни было, способно положить конец…
Тому, к чему Мелегант отказывался привыкать, и все-таки попался в ловушку.
Артур трет лицо руками и глубоко вздыхает.
— Анна беременна, — решительно выпаливает он.
Брови Мелеганта невольно ползут вверх. Он чувствует себя настолько сбитым с толку, что даже раздражение и беспокойство отступают на второй план, оставляя лишь искренне недоумение.
— Мои поздравления, — медленно произносит он. — Хочешь, чтобы я стал крестным?
Артур тихо фыркает и качает головой.
— Просто я… — он мнется еще мгновение, опускает взгляд на собственные руки, но все-таки продолжает: — Я живу с ними уже почти два года, и не то чтобы они на что-то жаловались, только их вот-вот будет трое, и мне точно придется искать себе отдельное жилье. Общежития все еще заполнены, и я мог бы, пожалуй, найти соседа по объявлению, но я и так провожу у тебя почти все свободное время, и я подумал…
Мелегант почти рассеянно смотрит, как лихорадочно блестят его глаза и щеки алеют от смущения, как пальцы нервно комкают салфетку, и…
Милостивые боги, Артур хочет переехать к нему.
Он хочет переехать к нему официально, потому что проклятый мальчишка прав: он и так проводит здесь все время. Мелегант постоянно натыкается на его скетчбуки, разбросанные по всей квартире, в ванной лежит его зубная щетка, и где-то в шкафу точно есть смена одежды.
Они ужинают вместе практически каждый день, завтракают вполовину реже, но по-прежнему слишком часто, чтобы отрицать тот простой факт, что Артур умудрился просочиться в его жизнь, стать неотъемлемой ее частью… как был и раньше, пускай совсем иначе.
В прошлом Мелегант был одержим им — попытками найти способ лишить его трона, отнять все, что дорого, а теперь…
Теперь он чаще думает о том, стоит ли покупать по дороге кофе на двоих и что ждет его на ужин, готов ли он терпеть глупые шутки и нескончаемую болтовню или же предпочтет тихий вечер с книгой под едва слышный скрип карандаша.
Как все могло измениться так сильно?
Как он мог не заметить?..
Артур по-прежнему что-то говорит.
Бормочет себе под нос, почти проглатывая слова, и, кажется, уже начинает повторяться:
— …платить половину арендной платы, разумеется, это не самый дорогой район, и в крайнем случае я всегда могу найти подработку…
— Хорошо, — резко прерывает Мелегант, затем повторяет громче: — Я сказал: хорошо, можешь переезжать.
Артур останавливается на середине предложения и часто моргает, будто едва верит своим ушам, но миг спустя его лицо светлеет, и широкая и совершенно счастливая улыбка расцветает на губах.
Он вскакивает со стула, едва не уронив его на пол, в два шага преодолевает расстояние между ними, и Мелегант предчувствует, что его ждет, но все равно оказывается совершенно не готов к бесцеремонным и неуместным, крепким, теплым объятиям.
— Спасибо, — шепчет Артур ему на ухо, обжигая кожу горячим дыханием, посылающим вниз по позвоночнику невольную дрожь.
Мелегант чувствует себя запертым.
Ему слишком жарко.
Он не привык к физическим проявлениям симпатии, избегал их даже с теми, с кем делил постель, но Артур всегда выражал привязанность иначе — слишком часто позволял себе случайные касания, и…
— Отпусти меня, — неохотно говорит Мелегант.
— Нет, — Артур лишь крепче сжимает объятия и кладет подбородок ему на плечо. — Не сейчас. Еще чуть-чуть.
И Мелегант может все это стерпеть.
Позволить Артуру все его глупости, проявить немного снисходительности к этому неразумному, ласковому ребенку, готовому отдать так много и ничего не просить взамен.
Он прикрывает глаза и не пытается отстраниться.
Быть может, совсем не терпит каждый миг.
3.
3.
Мелегант едва дожидается окончания рабочего дня.
Он выключает компьютер ровно в половину шестого, собирает сумку и накидывает на плечи пальто — бросает короткий взгляд на наручные часы, пытаясь прикинуть, есть ли у него время зайти по дороге в Sainsbury's и купить чего-нибудь к чаю, и…
— Уже уходишь?
Голос Эвы, одной из его младших коллег, сбивает с мысли. Мелегант переводит на нее взгляд и выразительно поднимает брови.
— Уже ухожу, — говорит он. — А что такое?
Раньше ее не особенно интересовал распорядок его дня.
— Ничего, — Эва неуверенно улыбается и кивает на пластиковый контейнер на краю ее стола. — Хотела предложить тебе забрать остатки печенья. Будешь?
Мелегант недоуменно моргает.
У него нет конфликта с коллегами. Он добросовестно выполняет свои обязанности, не ввязывается в бессмысленные споры, старается по большей части держать свое мнение при себе, — учится на ошибках несуществующего прошлого, вот только…
Его недолюбливают все равно: за высокомерие и холодность, за нелюдимость и нежелание идти на контакт и бессчетные странности, и, может быть, поэтому неожиданное дружелюбие так сбивает с толку.
Он всегда слишком недвусмысленно давал понять, что не имеет ни малейшего желания отвечать взаимностью.
— Не откажусь, спасибо, — немного рассеянно отвечает он.
Артур почти не ест сладкого, но сахарное печенье удается Эве особенно хорошо, так что едва ли ее старания останутся неоцененными. Мелегант ценит их, даже если никогда не признает этого вслух.
— Всегда пожалуйста, — Эва улыбается шире и протягивает ему контейнер. — Ты домой? Или, может, присоединишься к нам?
Мелегант убирает печенье в сумку и качает головой.
Он помнит привычку коллег проводить пятничные вечера в ближайшем баре, вот только его перестали приглашать еще года полтора назад — после очередного, особенно резкого отказа, — и Мелегант не имеет ни малейшего желания менять положение вещей.
Его никогда не прельщало пьянство в компании полузнакомых и откровенно неинтересных ему людей.
— Не в этот раз, — говорит он. — Меня ждут дома.
Глаза Эвы вспыхивают веселым блеском.
— Так вот оно что, — тянет она. — А я-то все гадаю, с чего это ты больше не сидишь в офисе до закрытия.
Мелегант с трудом сдерживает желание поморщиться.
Он предпочел бы, чтобы Эва не лезла не в свое дело — не обнажала так легко и беспечно слабость, в которой не хочется признаваться даже самому себе.
Мелегант едва терпит чужое общество, но одиночество страшит его сильнее.
Еще недавно он выбирал если не компанию, то присутствие людей, потому что в тишине собственной квартиры его некому было спасти от мыслей, что ядом забирались в разум — от воспоминаний о каждой совершенной ошибке, от ощущения бессмысленности настоящего и тусклой обреченности будущего.
Все стало только хуже с тех пор, как он вспомнил — выдумал — свою прошлую жизнь.
Оставаясь наедине с собой, Мелегант чувствовал себя по-настоящему сумасшедшим. Ощущение реальности утекало сквозь пальцы, и он едва понимал, в каком мире находится, когда все, за что он мог цепляться — белый шум электричества в ушах.
Мерный, чуждый, абсурдно непривычный гул.
Мелегант сжимает зубы и отгоняет мысли об этом прочь.
— Не знаю, что ты успела себе напридумывать, — усмешка на его губах натянуто-фальшива, — но я говорил о своем соседе по квартире. Он настаивает, чтобы я был дома к ужину.
Он отдает себе отчет, что слова не разубедят Эву — не разрушат нарисованную ею наивную картину его несуществующей личной жизни, но это не имеет значения.
Ей все равно не понять, что связывает его с Артуром.
Эва прислоняется бедром столу и бросает на него насмешливый взгляд из-под ресниц.
— Ну если он так настаивает, — говорит она, — не буду задерживать тебя глупой болтовней. Ты только не игнорируй нас всех так уж явно, договорились?
Мелегант дергает уголком рта и пожимает плечами.
Он до сих пор не имеет ни малейшего понятия, отчего Эва заговорила с ним, отчего решилась на очередную обреченную попытку сблизиться, и все же…
Быть может, не стоит лишать ее надежды.
— Посмотрим, — говорит он. — Увидимся на следующей неделе.
Он оправляет пальто и закидывает на плечо сумку и, не дожидаясь ответного прощания, устремляется к выходу из офиса.
— До встречи! — бросает Эва ему вслед. — И передавай привет соседу. Не знаю уж, его ли это заслуга, но в последнее время ты определенно кажешься счастливее.
Мелегант не оборачивается и не говорит ничего.
Он даже не замедляет шага; открывает дверь и спускается вниз по лестнице, выходит на улицу и направляется к подземке — как будто все в порядке.
Как будто чужие слова не выбивают почву у него из-под ног.
В его голове — хаос пустоты, жужжание пчелиного роя, заглушающее все мысли.
Мелегант прижимает карточку к турникету.
Мелегант спускается к поездам и позволяет потоку тел затащить его в удушающе жаркий вагон.
Мелегант цепляется за перила и дышит ровно и глубоко, пытаясь отогнать знакомый приступ паники.
Он привык бороться с ними — в те дни, когда воспоминания о прошлой жизни возвращались к нему болезненно-яркими вспышками, когда мир вокруг казался незнакомым и чуждым — слишком стремительным, слишком шумным, слишком…
Вокруг него так много людей. Десятки, сотни, тысячи людей — как он справлялся с этим все тридцать лет жизни?..
Мелегант в порядке теперь.
Теперь воспоминания не кажутся единственной реальностью, они — неотъемлемое прошлое, но его место в настоящем. Он больше не принц Озерного края, всего лишь один из миллионов жителей Лондона — не самый примечательный и даже не самый безумный, пусть временами в это верится с трудом.
Мелегант в порядке.
Он кажется счастливее теперь — довольно, чтобы к нему посмели подступиться, чтобы дали еще один бессмысленный шанс…
Все это из-за Артура.
Мелегант подпустил его слишком близко — позволил себе привыкнуть к чуткости, к ласке, к утешению, в котором нуждался так унизительно часто.
Он прислоняется затылком к нагретому пластику двери поезда и закрывает глаза, тщетно пытаясь отогнать воспоминания, что приходят все равно, — о ночи, когда он сдался.
Мелегант помнит, как проснулся в холодном поту, жадно ловя воздух ртом, — как внутренности разрывало от ослепляющей, фантомной боли, а руки горели от крови.
Агония смерти преследовала его во снах. Она наполняла тело липким, парализующим ужасом, и Мелегант боялся, что тот не отпустит никогда…
Артур сидел на краю его постели.
В одной пижаме, растрепанный и заспанный, он смотрел на Мелеганта с нескрываемым беспокойством — с болезненной и неуместной нежностью, от которой щемило в груди.
Он что-то говорил: о том, как у него ноет спина от слишком жесткого дивана, и что в гостиной опять не работает отопление; просил позволить провести хотя бы ночь в нормальной постели, уверял, что не помешает…
И Мелегант согласился: по-прежнему слишком напуганный кошмаром, слишком растерянный, чтобы разгадывать чужие уловки — искать причины для отказа, когда не хотел говорить «нет».
Он смог заснуть той ночью, убаюканный теплом и близостью Артура, его тихим, до нелепого очаровательным похрапыванием, а когда наступило утро — загнал подальше стыд, выбрал забыть обо всем, что произошло…
До тех пор, пока это не повторилось, — снова и снова.
До тех пор, пока и это тоже не стало привычным.
Необходимым.
Мелегант зависит от Артура.
Голос диктора объявляет его остановку.
Мелегант с трудом протискивается к выходу из поезда и заставляет себя идти дальше: поднимается по эскалатору, минует турникет, выходит прочь из подземки и глубоко вдыхает стылый ночной воздух.
Ему не успокоить лихорадочно бьющихся в голове мыслей.
Как мог он позволить себе привязаться настолько, что одна мысль вновь остаться в одиночестве вызывает почти панический страх?..
Все это не может продолжаться до бесконечности. Он слишком хорошо знает, почему Артур по-прежнему с ним, почему заботится о нем так подкупающе, так обманчиво искренне.
Мелегант оставил в прошлом наивное заблуждение, что способен заслужить привязанность — избавился от иллюзии в тот самый миг, когда осознал, что Гвиневра — прекрасная, нежная Гвиневра, — не испытывала к нему ничего, кроме жалости.
Не любовь и не желание, и даже не презрение, что не было бы столь унизительно.
Жалость.
И даже ее оказалось недостаточно, чтобы увидеть в нем человека — ничтожного и трусливого, отринувшего честь, мораль и рассудок в отчаянной надежде добиться недостижимого, но все-таки человека — не монстра, под маской которого он прятал позорную слабость.
Артур не такой, как его возлюбленная супруга.
Он чувствует глубже, он видит Мелеганта, и жалость его — искреннее и чище, но это жалость все равно.
Жалость, и иррациональное чувство вины, и страх за безумца, дошедшего до грани, — вот все, что держит его рядом.
Всего лишь комплекс героя.
Всего лишь стремление убедиться, что Мелегант не сведет счеты с жизнью, что выберется из омерзительного, муторного, тошнотного состояния, в которое превратилось все его существование…
Ему удалось, разве не так?
Разве не так?..
Он замирает у двери собственной квартиры, не может и не пытается вспомнить, как добрался до нее, — до судороги в пальцах сжимает брелок от ключей.
Мелегант в порядке.
Он хочет жить — ради настоящего, впервые не пытаясь привязать свое счастье к далекой и недостижимой цели, но что, если Артур уйдет?
Что останется от Мелеганта?
Он вздрагивает всем телом, когда щелкает замок и дверь распахивается перед ним с едва слышным скрипом.
Артур улыбается ему с порога — мягко и немного насмешливо, только глаза выдают его беспокойство.
— Ты уже несколько минут стоишь под дверью, — говорит он. — Домой не хочешь зайти?
Домой.
До чего нелепая шутка.
Мелегант кривит губы и послушно проходит в квартиру — оставляет у двери сумку, снимает ботинки и вешает на крючок пальто. Сглатывает желчь, поднимающуюся к горлу от слишком острого запаха карри, что доносится с кухни.
— Я заварю тебе чаю, — тихо произносит Артур.
Мелегант молча направляется в ванную.
Он тщательно моет руки и ополаскивает лицо ледяной водой, тщетно надеясь утешить бессмысленную тревогу. Какое ему дело, отчего Артур с ним? Зачем он считает дни до того, как все кончится?
Возможно, этого не случится.
Возможно, они так и продолжать жить вместе.
Возможно, Артур не женится и не заведет детей, не найдет никого, кто нуждался бы в нем сильнее…
Каким глупцом надо быть, чтобы поверить в этот бред?
Мелеганту смешно от собственных мыслей.
Его руки дрожат.
Ему по-прежнему страшно.
Из отражения на него смотрит безумец — не тот, кто поверил в слишком яркие фантазии о прошлой жизни, но кто поддался тьме и заключил сделку с дьяволом, кто отказался от человечности ради того, чего не заслуживал.
Мелегант до боли сжимает зубы и заставляет себя вернуться в гостиную.
На журнальном столике стоят дымящийся чайник, молочник и чашки. Артур ждет его, сидя на диване, положив руку на спинку — будто раскрывая объятие, и это последнее, что сейчас нужно Мелеганту.
Единственное, чего он жаждет.
Он садится рядом с Артуром и прижимается бедром к его бедру — ищет привычного утешения в его тепле, вот только сегодня этого мало.
— Что-то случилось? — мягко спрашивает Артур.
— Ничего не случилось, — говорит Мелегант. — Я просто плохо себя чувствую.
Это правда, но отчего-то слишком походит на ложь.
— Я могу чем-то помочь?
Он качает головой.
Артур и так дает ему слишком много, и не его вина, что Мелеганту всегда недостаточно, что зияющая пустота в его душе требует все большего — чего-то, что не облечь в слова, но разве он пытался?..
Разве хоть раз пытался быть откровенен, попросить, а не ждать, когда кто-то другой поймет его желания?
Он наклоняется над столиком и наливает себе чашку чая, затем привычно забеляет его молоком.
Не хочет и не собирается пить — всего лишь занимает руки.
— Зачем ты здесь? — едва слышно произносит он.
Артур молчит.
Краем глаза Мелегант видит, как он хмурится — растерянно, недоуменно.
Кажется сбитым с толку.
— Что ты имеешь в виду? — осторожно уточняет он.
Мелегант бросает на него насмешливый взгляд.
— Здесь, — повторяет он. — В моей квартире. В моей жизни. Со мной.
— Я плачу половину арендной платы, так что смею предположить, это и моя квартира тоже, — полушутливо замечает Артур, но улыбка не держится на его губах — сползает с лица, оставляя лишь беспокойство и неуместную уязвимость.
— Я…
Он замолкает и качает головой.
Мелегант хочет знать его мысли: пытается ли он отыскать ответ или знает его давно и лишь боится озвучить.
— Я здесь, потому что нужен тебе, — наконец произносит Артур.
Мелегант закрывает глаза.
Он знал, какой ответ получит, но слышать его все равно так невыносимо больно.
Артур находит его ладонь и сжимает пальцы.
Его руки теплые и привычно ласковые и, кажется, будто ему тоже нужна эта близость — бессмысленная поддержка, которой не может быть достаточно.
— Я слишком зависим от тебя, — тихо говорит Мелегант, и отчего-то признание дается почти легко. Какой смысл отрицать то, что известно им обоим? — Это ненормально, нездорово, и я знаю, что и без того сумасшедший, но…
— Ты не сумасшедший, — твердо прерывает Артур. — И, боже, Мелегант, я…
Он тяжело сглатывает и судорожно стискивает пальцы.
Мелегант заставляет себя открыть глаза и обернуться.
Артур смотрит на него по-прежнему растерянно — отчаянно, решительно, неизменно нежно, и…
— Ты ведь дорог мне, — беспомощно говорит он. — Разве ты не понимаешь, что я нуждаюсь в тебе ничуть не меньше?
…и Артур целует его.
Теплые, мягкие губы прижимаются к губам Мелеганта, горячие пальцы бездумно очерчивают линии его скул и зарываются в волосы. Такая знакомая, такая непривычная ласка, и Мелеганту кажется, будто он тонет в ощущениях — дыхание Артура пахнет остротой карри, его борода слегка царапает кожу, его шершавые ладони так мучительно нежны…
Мелегант тонет.
Всего лишь миг.
Пока не делает вдох.
Ему больно, когда кислород стремительно наполняет легкие, но он очищает разум и возвращает власть над телом, и Мелегант отталкивает Артура прочь — разрывает контакт, разрывает близость, разрывает все, что связывает их вместе…
— Прости меня, — выпаливает Артур. — Прости меня, я все не так понял, я думал, ты… Боже, пожалуйста, прости меня.
В ушах Мелеганта звенит.
В широко распахнутых глазах Артура страх мешается со стыдом. Он продолжает что-то говорить, но Мелегант не слышит слов — только лихорадочно, тщетно пытается понять, какого дьявола только что произошло.
Никогда, ни единого мгновения он не думал об Артуре так.
Они — враги, соперники во всем и в любви тоже, и сама мысль об отношениях между ними столь абсурдна, что даже не закрадывалась в голову Мелеганта, и в то же время…
Как мог он не заметить чувств Артура?
Как тот неизменно искал повода коснуться его, как никогда не отказывал в близости, не жалел объятий — спал в его постели.
В его рисунках — тоже — так просто было угадать желание.
Мелегант помнит, как нашел один из них: карандашный набросок, что должен был изображать посвящение Артура в рыцари — тот самый день, когда прославленный король Британии преклонил колено перед своим злейшим врагом, когда молил даровать ему титул…
Вот только на рисунке Артур просил совсем о другом. На рисунке его глаза горели нескрываемым весельем, а руки сжимали коробочку с преувеличенно ярко сверкающим кольцом.
В тот день Мелегант лишь посмеялся над нелепостью карикатуры, не придал значения ни смущению Артура, ни тому, как предательски горели его уши, но должен был догадаться еще тогда…
Глупый мальчишка влюблен в него.
Мелегант понятия не имеет, что с этим делать.
— Прекрати панику, — хрипло выдавливает он, прерывая очередную попытку Артура объясниться.
Ему не нужны объяснения.
Он понимает достаточно — и то, как в своей слепоте давал надежду на взаимность, жадно забирая каждую крупицу влюбленного обожания.
Он не может винить Артура за его ошибку.
— Прости меня, — повторяет тот лишь немного спокойнее. — Я не хотел ставить тебя в неловкое положение, и поверь, какие бы чувства я не испытывал к тебе, они не… я не ожидаю, что ты ответишь на них, я просто…
Он замолкает на миг, тяжело сглатывает, прежде чем встретиться с Мелегантом взглядом.
— Я бы хотел, чтобы мы по крайней мере смогли остаться друзьями.
Возможно, Артуру ровно так же довольно крупиц, и пусть для них «друзья» звучит не менее неуместно, чем «любовники», Мелегант не может отрицать этой правды. У него мало опыта с дружбе, в прошлой жизни или в этой, но не в его правилах отказывать себе в том, в чем он и так был обделен судьбой.
Он нужен Артуру.
Вот все, что имеет значение.
Мелегант не станет платить ему за ласку поцелуями, и объятиями, и сексом, он отказывается — если только его уверения не пусты, Артур останется с ним все равно.
Мелегант знает, что это жестоко.
Он знает, что слова не забрать назад, поцелуй — не забрать, но отчаянно хочет сохранить то понятное и привычное, что было между ними все эти месяцы…
Еще недавно он ровно также пытался удержать свою прошлую жизнь.
— Мы можем остаться друзьями, — говорит он.
Артур выдыхает. Страх покидает его глаза, уступая место облегчению — разочарованию тоже, как будто вопреки всему он надеялся, что ответ будет иным.
Мелегант почти жалеет, что это не так.
Почти жалеет, что не может принять чувства Артура так же, как не может отказаться от них.
Он не отпустит контроля, ускользавшего от него слишком долго, не откажет в удовлетворении той темной и жадной части его души, что упивается осознанием власти над тем, кто когда-то был его врагом.
В прошлой жизни в сердце Артура для него не было места. В прошлой жизни Мелегант не удостоился даже ненависти, но теперь…
Теперь Артур слаб перед ним — так искренен, так обнаженно открыт в своей нежности.
Простить зависимость сердца почти легко, когда чужая — сильнее.
Порой Мелегант гадает, что стало с его гордостью.
читать далее
@темы: фикло, La legende du roi Arthur, артургант пендрагорский, роскошное удовлетворение
пятница, 27 июля 2018
roci's bitch
Фандом: La Légende du roi Arthur | Легенда о короле Артуре
Автор: Econstasne Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант
Рейтинг: PG
Жанр: ангст
Размер: 800 слов
Статус: закончен
читать дальшеАртур до боли сжимает в руке клинок, не сводит взгляда с Мелеганта — извечного соперника, годами оставшегося незримой угрозой. Судьба разводила их раз за разом: порой казалось, они лишь чудом избегали прямого столкновения, но теперь — впервые за минувшие пять лет встретятся на поле боя. Артур не может унять нервного напряжения, почти предвкушения, что поднимается откуда-то из глубины души. Готов на что угодно, чтобы разрешить мучительное томление, не отпускавшее его все эти годы.
В нем нет ненависти к Мелеганту, он не желает его поражения ради того, чтобы потешить свое эго, но принц Горре слишком долго оставался угрозой единству королевства, и этому он должен положить конец.
Легким шагом Мелегант спускается с замковых лестниц, и кажется, будто земное притяжение не имеет над ним власти. На его лице застыло выражение абсолютного, неоспоримого превосходства, и губы изогнуты в насмешливой улыбке. По-прежнему, как и годы назад, он смотрит на него сверху вниз, пусть Артур больше не мальчишка — не простой оруженосец, но король, и очередь Кея позорить его теперь.
Артур морщится, краем глаза наблюдая за кривляньями названного брата.
Мелегант останавливается напротив него, но не спешит нападать: смотрит изучающе и почти оценивающе. Вздергивает брови в очевидном пренебрежении, как будто увиденное не впечатляет его ничуть.
Он открывает рот, чтобы сказать что-то без сомнения оскорбительное и ядовитое, но хмурится, будто в сомнении, за миг до того, как слова срываются с его губ:
— Вот мы и встретились, солнышко.
— Солнышко? — глупо моргает Артур.
— Солнышко! — встревает Кей, бесцеремонно становясь между ними. — Это возмутительно! Хотя, признать по чести, недалеко от истины. Помнится, матушка…
Мелегант затыкает Кея оплеухой, и Артур даже не успевает оскорбиться за брата. Совсем не тем заняты его мысли: томительно, лениво медленные — как будто разум благословенно надеется отсрочить осознание.
— Вот мы и встретились, лапушка, — эхом повторяет он.
В серых глазах Мелеганта вспыхивают эмоции, значения которых он не может прочесть. Быть может, они отражение его собственных: смятение и растерянность, нелепый страх и… новорожденное, еще совсем слабое ликование. Та простая и чистая радость, которую может принести лишь исполненное желание — то, что он лелеял с ранних лет, с того самого мига, когда узнал о существовании родственных душ.
Артур помнит, как смотрел большими глазами на маму, когда она рассказывала ему историю их с отцом знакомства. Как тот осыпал ее комплиментами и ласковыми, но извечно вежливыми прозвищами, как она убеждала себя, что тот лишь заигрывает с ней — пока с ее собственных губ не сорвалось смущающее «мышонок». Она до сих пор звала его так, даром что оба давным-давно могли называть друг друга по имени.
Артур хотел, чтобы его история была подобной этой: чтобы в первой же беседе нерастраченная нежность к даме его сердца выплеснулась лаской слов, чтобы разделенная нежность связала их самыми крепкими узами. Он не ожидал — даже помыслить не мог, что все может быть так, и все же…
Мелегант — его родственная душа, его сердце, его все, и пусть его чувства в смятении сейчас, это пройдет. Должно пройти. Ни один из них не связан клятвами, и глупое соперничество всегда можно оставить позади, все не должно быть…
— Это ничего не меняет, — поджав губы, говорит Мелегант; цедит, не в силах сдержать себя: — Радость моя.
Сердце Артура обрывается, гулко и болезненно стучит о грудную клетку, и позорно дрожат руки. Он не сможет — не посмеет поднять клинок против того, кто предназначен ему судьбой. Даже ради того, чтобы защитить собственную жизнь, даже ради королевства.
Мелегант ведь не может быть дурным человеком, если предназначен ему?.. Он станет хорошим королем, заполучив свое, отняв его жизнь, как мечтал об этом уже давно.
Артур тяжело сглатывает, на миг прикрывает глаза, пытаясь сдержать чувства, что рвутся наружу. Чувствует предательскую влагу, что цепляется за ресницы.
— Это меняет все, — говорит он тихо. — Душа моя, свет очей моих, — слова, что срываются с его губ, не кажутся ложью, только проклятием, — это меняет все.
Он знает, что взгляды рыцарей устремлены на него; чувствует тяжелый, осуждающий взгляд Мерлина, но не может поступить иначе.
Артур выпускает из рук меч, глухим звоном ударяющийся о камни; опускается на колени перед тем, кто предназначен ему судьбой, но кто отверг его. Наклоняет голову, готовясь принять любую участь.
Он не видит, как гримаса боли искажает лицо Мелеганта, как в его глазах отражается растерянность и смятение, как дрожат его руки. Как тот дышит тяжело и часто — как делает шаг на встречу и поднимает клинок, но не может, не смеет заставить себя нанести удар.
— Ничего не кончено, — говорит он резко. — Мы встретимся вновь, и тогда… тогда я заберу у тебя все.
Артур поднимает взгляд: ищет ответ на чужом лице, но не может увидеть ничего, кроме муки. Мелегант сцепляет зубы, дышит через нос, но их связь, их проклятие сильнее, и извращенная ласка агонией срывается с его губ:
— Печаль моя.
И все же…
Ничего не кончено.
Артур выбирает не угрозу, но надежду этих слов.
Автор: Econstasne Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант
Рейтинг: PG
Жанр: ангст
Размер: 800 слов
Статус: закончен
читать дальшеАртур до боли сжимает в руке клинок, не сводит взгляда с Мелеганта — извечного соперника, годами оставшегося незримой угрозой. Судьба разводила их раз за разом: порой казалось, они лишь чудом избегали прямого столкновения, но теперь — впервые за минувшие пять лет встретятся на поле боя. Артур не может унять нервного напряжения, почти предвкушения, что поднимается откуда-то из глубины души. Готов на что угодно, чтобы разрешить мучительное томление, не отпускавшее его все эти годы.
В нем нет ненависти к Мелеганту, он не желает его поражения ради того, чтобы потешить свое эго, но принц Горре слишком долго оставался угрозой единству королевства, и этому он должен положить конец.
Легким шагом Мелегант спускается с замковых лестниц, и кажется, будто земное притяжение не имеет над ним власти. На его лице застыло выражение абсолютного, неоспоримого превосходства, и губы изогнуты в насмешливой улыбке. По-прежнему, как и годы назад, он смотрит на него сверху вниз, пусть Артур больше не мальчишка — не простой оруженосец, но король, и очередь Кея позорить его теперь.
Артур морщится, краем глаза наблюдая за кривляньями названного брата.
Мелегант останавливается напротив него, но не спешит нападать: смотрит изучающе и почти оценивающе. Вздергивает брови в очевидном пренебрежении, как будто увиденное не впечатляет его ничуть.
Он открывает рот, чтобы сказать что-то без сомнения оскорбительное и ядовитое, но хмурится, будто в сомнении, за миг до того, как слова срываются с его губ:
— Вот мы и встретились, солнышко.
— Солнышко? — глупо моргает Артур.
— Солнышко! — встревает Кей, бесцеремонно становясь между ними. — Это возмутительно! Хотя, признать по чести, недалеко от истины. Помнится, матушка…
Мелегант затыкает Кея оплеухой, и Артур даже не успевает оскорбиться за брата. Совсем не тем заняты его мысли: томительно, лениво медленные — как будто разум благословенно надеется отсрочить осознание.
— Вот мы и встретились, лапушка, — эхом повторяет он.
В серых глазах Мелеганта вспыхивают эмоции, значения которых он не может прочесть. Быть может, они отражение его собственных: смятение и растерянность, нелепый страх и… новорожденное, еще совсем слабое ликование. Та простая и чистая радость, которую может принести лишь исполненное желание — то, что он лелеял с ранних лет, с того самого мига, когда узнал о существовании родственных душ.
Артур помнит, как смотрел большими глазами на маму, когда она рассказывала ему историю их с отцом знакомства. Как тот осыпал ее комплиментами и ласковыми, но извечно вежливыми прозвищами, как она убеждала себя, что тот лишь заигрывает с ней — пока с ее собственных губ не сорвалось смущающее «мышонок». Она до сих пор звала его так, даром что оба давным-давно могли называть друг друга по имени.
Артур хотел, чтобы его история была подобной этой: чтобы в первой же беседе нерастраченная нежность к даме его сердца выплеснулась лаской слов, чтобы разделенная нежность связала их самыми крепкими узами. Он не ожидал — даже помыслить не мог, что все может быть так, и все же…
Мелегант — его родственная душа, его сердце, его все, и пусть его чувства в смятении сейчас, это пройдет. Должно пройти. Ни один из них не связан клятвами, и глупое соперничество всегда можно оставить позади, все не должно быть…
— Это ничего не меняет, — поджав губы, говорит Мелегант; цедит, не в силах сдержать себя: — Радость моя.
Сердце Артура обрывается, гулко и болезненно стучит о грудную клетку, и позорно дрожат руки. Он не сможет — не посмеет поднять клинок против того, кто предназначен ему судьбой. Даже ради того, чтобы защитить собственную жизнь, даже ради королевства.
Мелегант ведь не может быть дурным человеком, если предназначен ему?.. Он станет хорошим королем, заполучив свое, отняв его жизнь, как мечтал об этом уже давно.
Артур тяжело сглатывает, на миг прикрывает глаза, пытаясь сдержать чувства, что рвутся наружу. Чувствует предательскую влагу, что цепляется за ресницы.
— Это меняет все, — говорит он тихо. — Душа моя, свет очей моих, — слова, что срываются с его губ, не кажутся ложью, только проклятием, — это меняет все.
Он знает, что взгляды рыцарей устремлены на него; чувствует тяжелый, осуждающий взгляд Мерлина, но не может поступить иначе.
Артур выпускает из рук меч, глухим звоном ударяющийся о камни; опускается на колени перед тем, кто предназначен ему судьбой, но кто отверг его. Наклоняет голову, готовясь принять любую участь.
Он не видит, как гримаса боли искажает лицо Мелеганта, как в его глазах отражается растерянность и смятение, как дрожат его руки. Как тот дышит тяжело и часто — как делает шаг на встречу и поднимает клинок, но не может, не смеет заставить себя нанести удар.
— Ничего не кончено, — говорит он резко. — Мы встретимся вновь, и тогда… тогда я заберу у тебя все.
Артур поднимает взгляд: ищет ответ на чужом лице, но не может увидеть ничего, кроме муки. Мелегант сцепляет зубы, дышит через нос, но их связь, их проклятие сильнее, и извращенная ласка агонией срывается с его губ:
— Печаль моя.
И все же…
Ничего не кончено.
Артур выбирает не угрозу, но надежду этих слов.
@темы: фикло, розовый слоник, La legende du roi Arthur, артургант пендрагорский, роскошное удовлетворение
вторник, 12 июня 2018
23:06
Доступ к записи ограничен
roci's bitch
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
четверг, 07 июня 2018
roci's bitch
Фандом: La Légende du roi Arthur | Легенда о короле Артуре
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант
Рейтинг: NC-17
Жанр: недо-PWP
Размер: 5 500 слов
Статус: закончен
1.
1.
Опустившись на плоский камень у границы леса и подперев подбородок кулаком, Артур уныло наблюдает за ходом очередного поединка. С выбранного места открывается вполне неплохой вид на поле сражения, зато сам он надежно сокрыт в тени деревьев — от отца и брата, но особенно от назойливого друида, вбившего себе в голову, что может подговорить его вытащить из камня прославленный меч.
Как будто у простого оруженосца может быть хоть какой-то шанс! У Артура нет ни малейшего желания становиться посмешищем на глазах рыцарей, что с рассвета сражаются за одно только право попытаться заполучить Экскалибур.
Если старик в самом деле надеется на чудо, он попросту выжил из ума. Если в своем безумии верит, что только Артур способен достать меч...
Возможно, именно из-за проклятого колдуна сегодняшний день не задался с самого утра. Это бы многое объяснило.
То, что Артур позабыл дома меч, еще можно оправдать свойственной ему рассеянностью, но как он мог заблудиться в знакомом с детства лесу?.. На поиски тропы ушло не меньше двух часов, и теперь можно даже не рассчитывать успеть вернуться за оружием.
Кого, как не друида винить в подобной напасти?
Артур устало трет глаза и качает головой.
Даже если его догадка верна, проку от нее мало. Не важно, почему Кей остался без меча, — из-за козней спятившего старика, по воле случая или же по исключительной глупости оруженосца, — Артур до сих пор ни на шаг не приблизился к тому, чтобы все исправить.
Тяжело вздохнув, он вновь поднимает взгляд на сражающихся: сэр Мелегант легко уворачивается от очередного удара, тут же молниеносно наносит собственный, вынуждая противника уйти в глухую защиту. Он еще не одержал победы, но это вопрос считанных мгновений: едва ли среди собравшихся рыцарей найдется кто-то, кто владеет клинком лучше, чем принц Горре — вскоре, возможно, новый король Британии.
Артур вздыхает еще тяжелее, пытаясь подавить неуместную, но слишком яркую вспышку зависти.
Сэру Мелеганту чужды его проблемы. Ему не нужно беспокоиться, где достать треклятый меч, не нужно терпеть унижение и насмешки от рыцарей. Он принц, наследник древнего и знатного рода, умел, талантлив и красив, и дамы обожают его не меньше, чем уважают воины.
Артур отдал бы так много, чтобы оказаться на его месте.
Вот только принц Горре заслужил все это: когда-то тоже был оруженосцем, годами оттачивал свои навыки, в турнирах и войнах заслужил почет и славу. Он наверняка не сидел бы без дела, упиваясь жалостью к себе, в то время как его рыцарь рисковал подвергнуться публичному унижению.
Артур запускает пальцы в волосы, тщетно надеясь, что решение проблемы все же придет к нему на ум. Добежать до дома и вернуться в срок он не успеет точно, просить денег на меч у отца бесполезно, так что же ему делать?..
Его взгляд бездумно скользит по полю битвы, по собравшейся толпе зевак и по рядам торговцев… Оружейная лавка всего в сотне шагов от него опять оставлена без малейшего присмотра.
Артур отчаянно гонит прочь мысль о том, чтобы попросту одолжить — украсть — меч, и все же она вновь непрошенной забирается в его голову. Воровать постыдно, но что остается? Позволить Кею выйти на поединок без оружия, опозориться на глазах публики и уронить рыцарскую честь?
Пускай брат никогда не упускал возможности выставить его дураком, Артур не может ответить ему тем же — не может позабыть о клятве оруженосца, свалить ответственность на кого-то другого или рассчитывать, что все разрешиться само собой. Он запятнает собственное имя ничуть не меньше, если останется бездействовать.
Артур поднимается на ноги и оглядывает толпу в поисках друида на случай, если тот притаился где-нибудь поблизости, ожидая новой возможности отчитать его за недостойное поведение и заодно наставить на «праведный путь». Старика будто и след простыл, зато владелец оружейной лавки успел перебраться в первые ряды и, кажется, всецело увлечен объявлением нового поединка.
Если Артур не будет мешкать, ему наверняка удастся незаметно умыкнуть меч, а позже — он обязательно вернет его на место. В сущности, это даже не будет считаться воровством. Ведь так?..
Медленно, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, он направляется в сторону лавки, огибая захваченную зрелищем толпу и ни на миг не отрывая взгляда от торговца.
— Принеси мне другой меч! — чей-то голос, властный и смутно знакомый, раздается так неожиданно близко, что Артур невольно сбивается с шага. — Этот никуда не годится.
Он оборачивается на звук — как раз вовремя, чтобы увидеть, как сэр Мелегант небрежным жестом отсылает прочь своего слугу, и мальчишка тут же припускается к оружейной, спеша выполнить приказ.
Несколько мгновений принц Горре разглядывает клинок в своих руках, затем с явной досадой отбрасывает его прочь. Он выглядит раздраженным, несмотря на недавнюю победу; гримаса неприкрытого неудовольствия искажает его черты, слишком резкие и почти неприятные.
Артур переводит взгляд обратно на торговца — разумеется слуга уже успел завладеть его вниманием, и заветный момент оказывается упущен.
Еще два поединка, и настанет очередь Кея.
Проклятие. Удача решительно не желает поворачиваться к Артуру лицом. С другой стороны...
Он опускает глаза на меч, лежащий у ног сэра Мелеганта, — кажется, тот позабыл о нем вовсе. Клинок выглядит совсем неплохо, по крайней мере, на первый взгляд, и даже если с ним в самом деле что-то не так — негодное оружие лучше краденого.
Может быть, провидение все же смилостивилось над ним.
— Что тебе нужно?
Артур вздрагивает, будто его застали за чем-то неподобающим, запоздало пытается придать лицу выражение вежливого почтения — не слишком удачно, судя по тому, как подозрительно сужаются глаза принца.
— Сэр Мелегант! — улыбка не спасает положение тоже. — Прошу простить мою дерзость, но не изволите ли вы одолжить мне ваш меч?..
Сэр Мелегант не торопиться дать ответ, молча смотрит на его — бесстрастно и столь холодно, что невольная дрожь пробегает вдоль позвоночника Артура, и смутное осознание собственной ничтожности скользким клубком сворачивается в животе.
Он и представить не мог, что принц Горре может быть таким…
— Нет.
Артур потерянно моргает. Отчего-то он совершенно не ожидал услышать такой категоричный отказ.
— Почему нет? — глупо спрашивает он. — Вы сами сказали, он никуда не годится! Я слышал!
Сэр Мелегант презрительно кривит губы:
— Подслушивать недостойно рыцаря.
— Я не подслушивал, — возражает Артур.
Даже не думал об этом. Он просто проходил мимо, о чем сэру Мелеганту наверняка известно — его обвинение не обосновано ничуть. К тому же…
— И я не рыцарь, — добавляет он с неприкрытой горечью.
Отчего каждый сегодня считает своим долгом напомнить, сколь далекой остается его мечта?
— Очевидно. И никогда не станешь, если продолжишь в том же духе, — сэр Мелегант указывает на него пальцем, будто надеясь этим донести особую значимость своих слов, затем и вовсе отмахивается, как от назойливого насекомого: — Ступай отсюда. В лавке продается оружие, возьми свой меч там.
— У меня нет денег, — совсем тихо и — да, обиженно, — произносит Артур.
Вот только за обидой он не чувствует ничего, кроме растерянности. Сэр Мелегант несправедлив к нему, но в его словах довольно истины. Есть поступки, недостойные рыцаря — воровство, попрошайничество, которым Артур занимается в этот самый миг, — и если он не хочет распрощаться с надеждами получить желанное звание, вести себя подобающе стоит уже сейчас.
Способен ли он на это?..
— Найди иной способ расплатиться, — коротко бросает принц, явно желая отделаться от него как можно быстрее.
До следующего поединка остается еще довольно времени, но вряд ли он хочет тратить его на чужого оруженосца. Артур знает, что досаждает ему сверх всякой меры, и все же не может заставить себя развернуться и уйти.
— Как? — спрашивает он почти отчаянно.
Сэр Мелегант шумно выдыхает, даже не пытаясь скрыть недовольство. Он отступает на полшага, окидывает его тяжелым, откровенно оценивающим взглядом, и…
Он не выглядит заинтересованным, на его лице не отражается ничего, кроме раздражения и скуки, но все же... На несколько мгновений его глаза останавливаются на губах Артура — достаточно долго, чтобы краска нежеланного, мальчишеского смущения прилила к его щекам.
Не может же принц иметь в виду… это.
— А это по-вашему достойно рыцаря? — выпаливает Артур прежде, чем успевает прикусить язык.
Сэр Мелегант поднимает глаза — они темнее теперь, глубокого серого цвета, что мог бы показаться красивым, будь его взгляд хоть немного мягче.
Усмешка расцветает на его губах.
— Ты не рыцарь, — возвращает он недавние слова. — Да и негоже пропадать столь очевидному дару.
Артур закусывает губу, отчаянно пытаясь перестать краснеть. Он уже не ребенок, не невинный мальчишка, никогда не знавший женщины, но даже та единственная и слишком поспешная ночь с трактирной девкой не подготовила его к столь откровенной оценке, к предложению… было ли это предложением?
— Расплатиться, — он тяжело сглатывает, но не отводит взгляда, — с торговцем? Или с вами?
Не стоит даже пытаться озвучить эту идею перед оружейником, он только выставит себя дураком, но если принц готов… Если в самом деле желает его… Артур нервно проводит языком по губам. Мысль об этом вызывает в душе противоречивые чувства: смутный страх, но в то же время интерес и почти предвкушение. Ни тени отвращения.
Он понимает неожиданно ясно, что не отказал бы сэру Мелеганту и просто так, без всякой платы, вот только именно она делает его положение столь унизительным.
Усмешка принца сменяется почти снисходительной улыбкой. Наклонившись, он поднимает с земли меч — перехватывает рукоять, направляя клинок острием вниз.
— Вернешь, когда кончится турнир, — говорит он.
Артур протягивает было руку, но не решается сомкнуть пальцы на эфесе, медлит и кусает губы.
— А?..
— А плату я заберу тогда же, — тон сэра Мелеганта не оставляет и тени сомнений в том, что в его жесте нет ни капли бескорыстия.
— Что если я не приду?
Артур не собирается нарушать данное обещание, но соблазн сбежать слишком очевиден: каким бы ни был исход турнира, после его окончания принцу едва ли будет дело до безымянного оруженосца и старого меча.
Сэр Мелегант выразительно поднимает брови, как будто искренне поражаясь его неумению держать язык за зубами.
— Ну что же, проверим, выйдет ли из тебя рыцарь хоть когда-нибудь, — он подчеркнуто медленно разжимает пальцы на рукояти, вынуждая Артура подскочить ближе и неловко схватить меч за гарду. — А теперь прочь с глаз моих, мне еще нужно подготовиться к следующему сражению.
Артур прижимает оружие к груди и кивает, не в силах сдержать неуместно широкой улыбки. Он благодарен за меч, даже если не получил его даром, но больше того — за доверие, что кажется столь чуждым принцу.
— Спасибо! — говорит он. — И, сэр Мелегант…
— Что еще?
— Удачи на турнире.
Губы сэра Мелеганта кривятся вновь, то ли в очередной гримасе, то ли в странной пародии на улыбку, и он молча кивает — отворачивается прочь, не тратя времени на прощания.
Артур лишь пожимает плечами и, немного помедлив, отправляется на поиски брата. Пренебрежение не задевает его ничуть: он получил то, чего хотел — вовремя раздобыл меч, не опустившись при этом до воровства, и теперь уж точно не запятнает честь Кея… разве что свою собственную.
И все же стерпеть этот позор он готов. Сэр Мелегант далеко не самый приятный человек из тех, кого ему доводилось встречать, но он молод и хорош собой, и наверняка все будет не так уж плохо.
Наверняка. Возможно.
Артур закрывает глаза и тихо стонет.
Во что он ввязался?..
2.2.
Оставшись вдали от чужих взглядов, от насмешек в спину и шепотов «недостоин», Мелегант опускается на траву у берега озера, всего в нескольких шагах от шатра, запускает пальцы в волосы и закрывает глаза.
Он выиграл турнир, одержал победу в честном бою, не показал ни трусости, ни подлости, ни обмана, но проклятый меч отказывался подчиняться ему. Не сдвинулся ни на волос, сколько бы усилий он ни прилагал.
Другие не получили его тоже: ни один из тех, кто сражался за право на престол, но в этом слабое утешение.
Мелегант сцепляет зубы, пытаясь отогнать эхо слов проклятого друида: «Только человек с чистой душой способен вытащить меч из камня». Старый безумец! Чем запятнана его душа? Чем он заслужил эту насмешку судьбы, плевок в лицо и публичное унижение?
Сжав в кулаки подрагивающие пальцы, Мелегант пытается смирить гнев. Он и так показал слишком много: разочарование, и негодование, и ярость. Бессилие перед толпой, что не желала его принимать. Чего они ждали? Чуда?
Меч так и останется в камне, в то время как Британия вновь превратится в кучу разрозненных герцогств и королевств, тратящих время и людские жизни на бессмысленные усобицы. Мелегант мог бы положить этому конец, добился бы славы не меньшей, чем почитаемый всеми Утер, если бы только...
Шорох шагов за спиной обрывает его мысли. Он невольно напрягает спину, почти не хочет знать, кто посмел потревожить его, едва не застал миг слабости, и все-таки заставляет себя подняться на ноги и обернуться.
Перед ним — всего лишь мальчишка, встреченный утром. Не друид, не недавний соперник и даже не слуга.
Никто.
Мелегант позволяет себе расслабиться.
— Сэр Мелегант, — тихо приветствует мальчишка.
Он не добавляет больше ничего, кусает губы и отказывается встречаться с ним взглядом. Нервничает, что ожидаемо, но отчего-то все равно вызывает где-то в глубине души глухое раздражение.
Мелегант поджимает губы.
Он почти удивлен, что мальчишка пришел, чтобы выплатить долг, не сбежал, когда его сдерживало лишь данное слово. Слишком мало стоила чужая честь — даже рыцарская, воспетая сверх меры, но столь же никчемная.
Мелегант не рассчитывал на его возвращение, не поставил бы на это и самой мелкой монеты, и все же — еще несколько часов назад мысль воспользоваться им казалась почти заманчивой: он не раздумывая забрал бы столь опрометчиво обещанное удовольствие, позволил бы себе отпраздновать победу, в которой не сомневался ни на миг.
Сейчас эта победа стоит еще меньше чести.
— Как тебя зовут? — спрашивает он ровно.
Мальчишка поднимает на него взгляд и неуверенно моргает.
— Артур.
— Артур, — Мелегант наклоняет голову. — Меч?
— Меч… — Артур закусывает губу, будто намеренно привлекая внимание к соблазнительной яркости своего рта. — Меч, я… я клянусь, я верну его! Только сначала…
— Сначала что?
— Найду, — бормочет он себе под нос, вновь пряча глаза.
Всего миг Мелегант ощущает лишь искреннее недоумение. Как — всемилостивые боги, как мальчишка умудрился потерять его меч? Не первый за этот день, судя по тому, как лихорадочно он искал оружие этим утром.
Раздражение приходит следом: от глупости этого неразумного ребенка, от того, что тот все же не сдержал обещания — пусть храбрость, что вынудила его показаться ему на глаза, почти похвальна.
Мелегант не собирается его хвалить.
Он преподаст Артуру урок о том, что ничего в этой жизни не дается даром, — заберет то, что принадлежит ему по праву, и в чем ему не посмеют отказать.
— Знаешь что? Мне плевать, — цедит он. — Можешь оставить себе эту пустую железку, мне она ни к чему.
Ему нужен Экскалибур, но тот отверг его, и теперь любой другой меч покажется насмешкой.
— Но я обещал…
— Ты обещал и другое, — отрезает он. — И от этого я не откажусь.
Артур молча кивает. Его пальцы бездумно теребят завязки распахнутой на груди рубашки, выдавая волнение — возможно, страх, но Мелегант не может найти в себе ни тени сочувствия. Он сомневается, что у мальчишки было много мужчин, что тот готов выполнить обещание так же легко, как дал его, но он сделал свой выбор и отвечать за последствия должен сам.
Мелегант медленно подходит ближе, почти не оставляя расстояния между ними, и вновь позволяет себе смотреть: на открытое, еще не потерявшее юношеской мягкости лицо, на выразительные карие глаза в обрамлении пушистых темных ресниц, на губы — он поднимает руку, чтобы провести подушечкой большого пальца по нижней, почти сминая ее в прикосновении собственническом и далеком от нежности.
Мальчишка и в самом деле одарен богами — непристойной чувственностью рта, слишком дерзкого, но от того не менее желанного.
Ресницы Артура едва заметно дрожат, но он больше не отводит взгляда, смотрит неотрывно и почти завороженно.
Мелегант убирает руку и отступает на шаг.
— Идем, — приказывает он, кивая на шатер — первым направляется внутрь, уверенный, что ему подчинятся.
Их не потревожат ни слуги, ни подданные: он отослал всех еще раньше, не желая выслушивать жалкие и лицемерные утешения.
Единственное утешение, что ему сейчас нужно, Мелегант заберет сам.
Он останавливается у опоры шатра, прислоняется спиной к деревянной балке и почти терпеливо дожидается, пока Артур пройдет следом. Тот медлит, слишком долго мнется у входа и оглядывается по сторонам, но все же подходит ближе — замирает, не дойдя всего шага, и судорожно сглатывает.
Наверняка осознает, что уже не сможет отсрочить столь нежеланные для него мгновения.
— Неужто сама мысль об этом так невыносима? — сухо спрашивает Мелегант.
Его не должно волновать мнение мальчишки, и все же... Ему ненавистно, что тот смеет отвергнуть его — так же, как проклятый меч, как все те, кто отказался признавать одержанную им победу.
Артур поднимает глаза, кажется искренне удивленным его вопросом и решительно качает головой.
— Нет, — говорит он. — Нет, ничуть. Я просто… я не знаю, что делать.
Мелегант выразительно поднимает брови, но воздерживается от насмешки. В неопытности нет ничего постыдного, и пусть у него нет ни малейшего желания возиться с мальчишкой, ему не чуждо милосердие.
Он делает шаг вперед, сокращая последнее расстояние между ними, заключает в ладони лицо Артура — ловит его взгляд, открытый и чуть удивленный, и накрывает его рот своим, чтобы лично убедиться в его податливой мягкости.
Мальчишка совершенно не умеет целоваться. Слишком спешит и очевидно волнуется — отвечает охотно, но Мелеганту ни к чему участие. Он раздвигает языком его губы, целует долго, глубоко и чувственно, опускает руки на упругую задницу и прижимается ближе — срывает тихий, беспомощный стон.
Твердый член упирается ему в бедро. Артур возбужден, невольно и едва осознанно трется о него, надеясь урвать хоть толику наслаждения, и в иной раз Мелеганту бы польстило чувствовать себя желанным, но... мальчишке едва ли больше шестнадцати — в такие годы ему не нужно многого.
Он не получит многого.
Его удовольствие не имеет значения.
Отстранившись, Мелегант проводит ладонями вверх по его спине, слегка надавливает на плечи, недвусмысленно намекая, чего ждет дальше. Артур послушно опускается на колени, смотрит на него снизу вверх с наивной доверчивостью, что совсем не вяжется с потемневшим от возбуждения взглядом и приглашающе приоткрытым ртом.
Он распутывает завязки его штанов, приспускает их с бедер вместе с бельем, обнажая еще мягкий член. Мелеганту далеко не шестнадцать, и предвкушения недостаточно, чтобы отогнать мысли о недавнем поражении.
На короткий миг Артур прислоняется лбом к его животу, трется носом о жесткие волосы паха — чуть помедлив, касается осторожным, почти нежным поцелуем основания его члена. Мелегант выдыхает: в этом жесте, в прикосновении есть что-то… непривычное, незнакомое. Неуместное.
Он запускает пальцы в растрепанные темные волосы, тянет назад, вынуждая поднять голову и взглянуть на него.
— Займись делом, — говорит он нежестко, но властно.
Ему кажется, будто глаза Артура тускнеют, и все же тот лишь кивает: сжимает пальцами его член, несколько раз проводит по длине, затем наклоняется и обхватывает губами головку. Он осторожен, излишне ласков — понятия не имеет, что делает, но Мелегант не ожидал иного.
Возбуждение приходит быстро — от мягких, неуверенных касаний чужих пальцев, от влажного жара рта. От того, как Артур выглядит перед ним на коленях, как его губы блестят от слюны, и в глазах отражаются желание, и растерянность, и стремление доставить удовольствие.
Этого... довольно.
Довольно, чтобы не пытаться его остановить.
Мелегант закрывает глаза и запрокидывает голову, обнажая горло, позволяет себе двигаться навстречу ласке — не резко, не желая сделать больно, только ускорить почти мучительно медленный темп.
Артур неспособен вобрать его целиком, перестает и пытаться: только крепче обхватывает член ладонью, ласкает его в одном ритме со ртом, скользит языком вдоль уздечки и дразнит чувствительную головку — почти умело.
У него в самом деле талант, и Мелегант совсем не против быть тем, кто оценит его первым.
Он рвано выдыхает и опускает ладонь на голову Артура, перебирает пальцами короткие пряди волос на его затылке, не позволяя себе большего, почти испытывая контроль. Его осталось немного: слишком давно у него никого не было — времени, желания, — и жар недавней битвы еще не оставил его, не улетучился, несмотря на горечь разочарования. Мелегант знает, что не продержится долго: не видит смысла, когда ему не нужно думать ни о чьем удовольствии, кроме собственного.
Он сжимает запястье Артура, вынуждая его опустить руку, обхватывает ладонями его голову, на миг прерывая ласку; проводит большими пальцами по чуть влажным от пота вискам и ловит вопросительный взгляд.
— Расслабь горло, — приказывает он хрипло.
Он видит, чувствует, как Артур сглатывает, по-прежнему не выпуская изо рта его члена, и едва сдерживает невольный стон.
— Давай же. Открой рот шире и расслабь горло. Вот так.
Мелегант не скрывает удовлетворенной улыбки, когда Артур подчиняется ему с легкостью, с готовностью. Власть опьяняет, даже если не стоит ничего — кроме затупившегося меча, которым он купил эту покорность.
Он имел шлюх, что брали дороже.
Теперь он имеет Артура, в его жаркий и чувственный рот, будто созданный для этого, для него, и будь он проклят, если мальчишке это не нравится. Не с тем, как его взгляд затуманен желанием, как стоны рождаются в его горле, посылая сладкую дрожь по телу Мелеганта.
Осталось совсем немного.
— Я собираюсь кончить, — говорит он тихо и вкрадчиво, лишь усилием воли поддерживая иллюзию власти. — Я хочу, чтобы ты проглотил все до последней капли. Слышишь?
Артур почти давится собственным всхлипом, резким толчком его бедер, и опускает ресницы в немом согласии.
Мелегант вновь закрывает глаза и наконец отпускает контроль: уже не пытается быть осторожным, не думает о том, делает ли больно, забирает все, что ему причитается.
Он кончает мгновения спустя — слишком, почти мучительно остро и разочаровывающе коротко. Наслаждение опустошает его, но почти не приносит удовлетворения.
Мелегант с трудом переводит дыхание. Остранившись, он опускает взгляд на Артура: смотрит, как судорожно дергается его горло, как на глазах выступают невольные слезы — тянется, чтобы стереть их и оставшийся в уголке рта потек семени.
— До последней капли, — повторяет он, проталкивая большой палец между приоткрытых губ.
Артур медленно моргает, собирает семя языком и сглатывает вновь.
— Молодец.
Мелегант коротко гладит его по щеке, затем отступает на шаг — заправляет почти обмякший член в белье, натягивает обратно штаны и небрежно зашнуровывает завязки. Кожа все еще слишком чувствительна, и он с трудом сдерживает гримасу.
Он чувствует себя... лучше, сбросив хотя бы часть напряжения, пусть ненадолго, но позабыв о его причине. Не стоит и надеяться, что блаженная расслабленность продлится долго, но, может быть, у него все же выйдет уснуть этой ночью…
Мелегант выдыхает и откидывает волосы со лба — переводит взгляд на Артура, так и не вставшего с колен.
— Чего ты ждешь? — спрашивает он, приподняв брови. — Все кончено. Ты выплатил свой долг, можешь быть свободен.
— А... — хрипло начинает Артур, морщится и прочищает горло, но все равно не находит слов.
Он упирается кулаками в бедра, затем поднимается на ноги.
Тонкие холщовые штаны не скрывают его возбуждения, но, если он надеется на ответную услугу, его ждет разочарование. Мелегант не обещал ему ласки. Не обещал ничего и не проявит щедрости.
— Иди, — говорит он тверже. — Об этом позаботишься сам.
Несколько мгновений Артур смотрит на него, как на кого-то совершенно чужого, будто не узнает его вовсе, но даже мысль об этом нелепа и абсурдна. Он действительно не знает Мелеганта, и, каких бы иллюзий ни строил, виноват сам, что посмел за них цепляться.
— Хорошо, — наконец кивает Артур. — Доброй ночи.
Он молча направляется к выходу из шатра, оборачивается лишь в последний момент — его взгляд кажется непривычно злым:
— Поздравляю с победой на турнире.
Удар достигает цели, напоминание отзывается вспышкой ярости и болью уязвленного самолюбия, и все же — на губах Мелеганта дрожит невольная усмешка. Оказывается, его Артур умеет быть жесток.
Этого почти довольно, чтобы вернуть уже угасший интерес.
Почти.
Проводив Артура взглядом, Мелегант опускается на корточки, чтобы развернуть походную постель.
Он не думает о нем ни мгновения больше.
3.
3.
Артур закидывает руки за голову и смотрит в небо, бездумно прослеживая взглядом знакомые по отцовским урокам созвездия. Влажный, пронизывающий до костей холод ночи забирается под легкие одежды, и земля под его спиной слишком жесткая, так что он не надеется уснуть — только дождаться рассвета, до которого остаются считанные часы.
Рыцари, их оруженосцы и слуги уже давно разбрелись по своим палаткам, но Артуру некуда деться: он не успел домой до наступления темноты, а идти через лес после захода солнца безрассудно даже для него.
В этом ему винить некого. Если бы он отправился в путь сразу, как отдал свой долг, то не оказался бы в подобной ситуации, вот только вместо этого почти час бродил вокруг озера, тщетно пытаясь успокоиться, взять себя в руки и отмести бессмысленное чувство обиды.
Он раздражен до сих пор — злится, даже если в глубине души понимает, что не имеет права на эти чувства. Сэр Мелегант ясно дал понять, что не намерен заниматься благотворительностью, что Артур не его любовник, и все же… Ну что ему стоило быть хоть чуточку нежнее?
Артур недовольно трет еще чувствительную челюсть, настойчиво напоминающую о произошедшем всего несколько часов назад. Как бы ему ни хотелось притвориться иначе, он знает, что ни его злость, ни обида не имеют ни малейшего отношения к тому, что Мелегант был с ним груб, что оставил его самому разбираться с болезненным возбуждением, в любой момент рискуя быть обнаруженным за постыдным занятием.
Было бы проще, окажись Артуру отвратительны все эти мгновения, но… Ему нравилось, как Мелегант целовал его — глубоко и томительно сладко, будто упиваясь вкусом его губ. Нравился его запах: кожи и стали, чистого пота и горечи трав. Нравилось, как тот помыкал им, ожидая беспрекословного подчинения, — и Артур даже не думал о том, чтобы противиться, отдавался ему без остатка и наслаждался каждым мгновением, почти запретной фантазией, что обещала вернуться еще не раз.
Он позабыл свое место, зачем его пригласили в шатер. Пускай его использовали, выкинули прочь подобно ненужной больше вещи, Артур не должен был ожидать ничего иного: сэру Мелеганту не могло быть дела до чужих желаний — только не когда его победа, добытая с честью, обернулась жестокой насмешкой.
Проклятый Экскалибур. Проклятый друид — Мерлин, советник покойного короля Утера. Неужто ему доставляло извращенное удовольствие играть во все эти игры?
Ради чего он унизил сэра Мелеганта на глазах у толпы, публично обвинил его в нечистоте помыслов и души?
Ради чего выставил идиотом Артура — не единожды, но дважды за минувший день?
Если утром у него еще оставались сомнения во вмешательстве колдуна, они испарились в тот самый миг, как одолженный сэром Мелегантом меч попросту исчез в толпе, стоило противнику разоружить Кея.
Его слишком часто обвиняли в наивности, но дураком он не был никогда. Наверняка друид до сих пор не отказался от безумной идеи, что именно ему суждено вытащить меч, но…
Даже если это так, если Артур действительно способен достать Экскалибур из камня, он не желает этого. Не желает становиться королем, только не таким способом. Он не получил даже рыцарского звания, не сражался за народ Британии, не смыслил ничего в управлении государством — недостоин короны. И даже если глупая железка считает иначе, это не изменит правды.
Как меч способен судить о человеческой душе?
Сэр Мелегант может быть жесток и высокомерен, корыстен и неприятен, но он одержал победу в честном поединке, не заклеймил себя поступками дурными и недостойными рыцаря, — заслужил трон, и принятие народа, и Экскалибур.
Артур перекатывается на живот и, уперевшись ладонями в землю, поднимается на ноги.
Меч, виноватый во всем ничуть не меньше друида, все так же дурным знамением торчит из каменной спины павшего воина, не охраняемый никем — теперь, когда уже не осталось претендентов на престол, кто не успел бы попытать свою удачу. Артур не собирается, и в то же время...
Он не может заставить себя оторвать взгляда от меча, отвернуться прочь и забыть о его существовании. Даже с десятка шагов он легко может разглядеть каждую деталь богато отделанной рукояти, тончайшую работу неведомого мастера, совершенную, острую сталь, нетронутую временем и ржавчиной.
Лунный свет мимолетной вспышкой отражается от металла — как будто подмигивает ему, дразнит и манит, дурманит мысли, вынуждая сделать шаг вперед, затем еще один…
Артур зажмуривает глаза и пытается прогнать призрачный шепот, так похожий на речи старого друида, унять соблазн, что идет извне и непрошеным забирается в душу, но не может.
Он замирает в шаге от меча: ведомый чужой волей, протягивает руку и сжимает пальцы на отчего-то теплой рукояти...
Клинок легко выходит из камня, выскальзывает так же просто, как из ножен.
Пусть небеса чисты, насколько хватает глаз, в ушах звенит от невозможного и оглушительного раската грома.
Он разрушает морок и развеивает дурман — Артур растерянно отступает на назад, спотыкается и едва не падает на землю. Его руки дрожат, и кружится голова, и злость поднимается в его душе обжигающе горячей волной.
Весь этот день он боролся против судьбы, против Мерлина и глупого куска стали, — стерпел ради этого довольно позора, обиды и унижения, и не позволит им победить так просто.
Решение приходит удивительно легко, и Артур не дает себе времени передумать: крепче сжимает меч и размашистым шагом направляется вглубь разбитого лагеря — к шатру у озера, что принадлежит сэру Мелеганту.
Его не останавливают ни слуги, ни воины — кажется, будто на посту нет никого, как если бы в самонадеянной беспечности принц счел, что не встретит угрозы этой ночью, что никто не посмеет избавиться от победителя — единственного, кто еще способен заполучить престол.
Артур не уверен, отчего это беспокоит его так сильно, — быть может, дело в выборе, что он сделал, в преданности, признанной вместе с ним…
Гадать об этом нет ни времени, ни смысла.
Приблизившись к палатке, он не медлит и мига, прежде чем решительно распахнуть занавес и ступить внутрь.
Шатер освещен приглушенным светом масляной лампы: сэр Мелегант успел проснуться, разбуженный шумом его шагов, — замерев у разобранной постели и сжав в руке кинжал, он смотрит на него со смесью недоумения и злости в еще сонных глазах.
— Артур, — хрипло произносит он и опускает оружие. — Что ты себе позволяешь?
Артур открывает и тут же закрывает рот, не в силах вымолвить и слова или хотя бы отвести взгляд. На щеке Мелеганта едва заметно отпечатался след от подушки, его мягкие темные локоны спутаны ото сна, а широкий ворот ночной рубашки сползает с плеча, обнажая ключицы. Он выглядит иначе — не мягче, но, может быть, доступнее и ближе…
Артур моргает. О чем он только думает? Сэр Мелегант не выглядит доступнее и ближе, он в ярости. На него, посмевшего заявиться в чужой шатер посреди ночи и до сих пор не предоставившего хоть сколько-то уместного объяснения.
— Я... меч. Я принес вам меч, — говорит он едва слышно.
Сэр Мелегант кривит губы в уже в знакомой гримасе неудовольствия. Опустив кинжал на походный стол, он медленно подходит к Артуру, ни на мгновение не отводя взгляда, что кажется почти физически тяжелым.
— Я говорил тебе, — произносит он подчеркнуто ровно, но, кажется, лишь едва сдерживает гнев, — что мне не нужен проклятый клинок. Повторяю: что ты себе позволяешь?
Безумие. Неслыханную дерзость. То, за что не получит ни благодарности, ни ласки, но Артур делает это по иным причинам.
Потому что должен вернуть долг, пусть тот и был отпущен.
Потому что отказывается подчиняться судьбе.
Потому что... потому что Мелегант заслужил этот меч, если ничего иного, и Артур не позволит личным чувствам, какими бы противоречивыми они ни были, затмить его разум.
— Я думаю, этот вам пригодится, — отвечает он по-прежнему тихо.
Мгновение Мелегант смотрит на него неотрывно, но все же опускает взгляд на меч в его руках. Артур отчетливо видит миг, когда тот узнает клинок — в серых глазах отражаются удивление и неверие, и пальцы невольно тянутся к рукояти, прежде чем он успевает себя одернуть.
— Откуда он у тебя? — требовательно спрашивает Мелегант.
— Я вытащил его из камня, — легко признает Артур.
Не видит смысла скрывать истину, когда она не имеет значения.
— Ты.
Мелегант смеется, коротко и зло, и неприкрытое отвращение, почти ненависть искажает его черты. Артур стерпел жестокость, закрывал глаза на пренебрежение и унижение, но это ранит в разы сильнее.
Отчего ему так больно? Отчего сердце так гулко стучит в груди, и пальцы бессильно сжимаются в кулаки?..
Ему не должно быть дела до того, как относится к нему Мелегант, и все же есть. Наивный глупец, он позволил себе поверить, что в нем видят человека — пусть неразумного мальчишку, едва заслуживающего внимания, и все же не грязь под ногами жестокого принца.
Мелегант растягивает губы в неприятной, откровенно глумливой улыбке, но в его глазах ядовитой змеей сворачивается боль уязвленного самолюбия.
— Для человека с чистой душой, — произносит он желчно, — у тебя слишком грязный рот.
Кровь жаром приливает к щекам Артура, и он выплевывает прежде, чем успевает себя остановить:
— Будь ты проклят.
Резкая вспышка боли — пощечина — заставляет его отшатнуться, отступить назад и прижать ладонь к горящей щеке.
Он шумно выдыхает и отнимает руку, смотрит на алую кровь, остающуюся на пальцах. Отстраненно думает, что, должно быть, острая грань камня на чужом перстне вспорола кожу, оставляя глубокий порез.
Едва ли Мелегант хотел причинить ему боль, только поставить на место, но это не имеет значения. Ни это, ни вспышка сожаления, почти раскаяния, что мелькает в его глазах и гаснет слишком быстро.
Артур не может заставить себя понять его обиды, его боль, должен перестать искать оправдания. Он говорил себе, что пришел сюда не ради благодарности, не ради ласки, и его долг выплачен теперь.
Он бросает Экскалибур к ногам Мелеганта, прижимает руку к груди и отвешивает подчеркнуто глубокий поклон.
— Да здравствует король.
Артур не дожидается ни ответа, ни оклика — выходит прочь из шатра, не оглядываясь назад.
Он стирает со щеки все еще сочащуюся кровь, стирает выступившие на глазах злые слезы и старается забыть этот день уже сейчас, отпустить обиду и нелепое разочарование.
Знает, что не сможет — не так быстро, но, может быть…
Может быть, однажды все изменится — когда поблекнут воспоминания и утихнет боль, его последние слова перестанут звучать горькой издевкой, ошибкой, что уже не выйдет исправить.
Даже в этот миг Артур отчаянно надеется, что этот день настанет.
Он не уверен, что его надежда не окажется пустой.
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант
Рейтинг: NC-17
Жанр: недо-PWP
Размер: 5 500 слов
Статус: закончен
1.
1.
Опустившись на плоский камень у границы леса и подперев подбородок кулаком, Артур уныло наблюдает за ходом очередного поединка. С выбранного места открывается вполне неплохой вид на поле сражения, зато сам он надежно сокрыт в тени деревьев — от отца и брата, но особенно от назойливого друида, вбившего себе в голову, что может подговорить его вытащить из камня прославленный меч.
Как будто у простого оруженосца может быть хоть какой-то шанс! У Артура нет ни малейшего желания становиться посмешищем на глазах рыцарей, что с рассвета сражаются за одно только право попытаться заполучить Экскалибур.
Если старик в самом деле надеется на чудо, он попросту выжил из ума. Если в своем безумии верит, что только Артур способен достать меч...
Возможно, именно из-за проклятого колдуна сегодняшний день не задался с самого утра. Это бы многое объяснило.
То, что Артур позабыл дома меч, еще можно оправдать свойственной ему рассеянностью, но как он мог заблудиться в знакомом с детства лесу?.. На поиски тропы ушло не меньше двух часов, и теперь можно даже не рассчитывать успеть вернуться за оружием.
Кого, как не друида винить в подобной напасти?
Артур устало трет глаза и качает головой.
Даже если его догадка верна, проку от нее мало. Не важно, почему Кей остался без меча, — из-за козней спятившего старика, по воле случая или же по исключительной глупости оруженосца, — Артур до сих пор ни на шаг не приблизился к тому, чтобы все исправить.
Тяжело вздохнув, он вновь поднимает взгляд на сражающихся: сэр Мелегант легко уворачивается от очередного удара, тут же молниеносно наносит собственный, вынуждая противника уйти в глухую защиту. Он еще не одержал победы, но это вопрос считанных мгновений: едва ли среди собравшихся рыцарей найдется кто-то, кто владеет клинком лучше, чем принц Горре — вскоре, возможно, новый король Британии.
Артур вздыхает еще тяжелее, пытаясь подавить неуместную, но слишком яркую вспышку зависти.
Сэру Мелеганту чужды его проблемы. Ему не нужно беспокоиться, где достать треклятый меч, не нужно терпеть унижение и насмешки от рыцарей. Он принц, наследник древнего и знатного рода, умел, талантлив и красив, и дамы обожают его не меньше, чем уважают воины.
Артур отдал бы так много, чтобы оказаться на его месте.
Вот только принц Горре заслужил все это: когда-то тоже был оруженосцем, годами оттачивал свои навыки, в турнирах и войнах заслужил почет и славу. Он наверняка не сидел бы без дела, упиваясь жалостью к себе, в то время как его рыцарь рисковал подвергнуться публичному унижению.
Артур запускает пальцы в волосы, тщетно надеясь, что решение проблемы все же придет к нему на ум. Добежать до дома и вернуться в срок он не успеет точно, просить денег на меч у отца бесполезно, так что же ему делать?..
Его взгляд бездумно скользит по полю битвы, по собравшейся толпе зевак и по рядам торговцев… Оружейная лавка всего в сотне шагов от него опять оставлена без малейшего присмотра.
Артур отчаянно гонит прочь мысль о том, чтобы попросту одолжить — украсть — меч, и все же она вновь непрошенной забирается в его голову. Воровать постыдно, но что остается? Позволить Кею выйти на поединок без оружия, опозориться на глазах публики и уронить рыцарскую честь?
Пускай брат никогда не упускал возможности выставить его дураком, Артур не может ответить ему тем же — не может позабыть о клятве оруженосца, свалить ответственность на кого-то другого или рассчитывать, что все разрешиться само собой. Он запятнает собственное имя ничуть не меньше, если останется бездействовать.
Артур поднимается на ноги и оглядывает толпу в поисках друида на случай, если тот притаился где-нибудь поблизости, ожидая новой возможности отчитать его за недостойное поведение и заодно наставить на «праведный путь». Старика будто и след простыл, зато владелец оружейной лавки успел перебраться в первые ряды и, кажется, всецело увлечен объявлением нового поединка.
Если Артур не будет мешкать, ему наверняка удастся незаметно умыкнуть меч, а позже — он обязательно вернет его на место. В сущности, это даже не будет считаться воровством. Ведь так?..
Медленно, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, он направляется в сторону лавки, огибая захваченную зрелищем толпу и ни на миг не отрывая взгляда от торговца.
— Принеси мне другой меч! — чей-то голос, властный и смутно знакомый, раздается так неожиданно близко, что Артур невольно сбивается с шага. — Этот никуда не годится.
Он оборачивается на звук — как раз вовремя, чтобы увидеть, как сэр Мелегант небрежным жестом отсылает прочь своего слугу, и мальчишка тут же припускается к оружейной, спеша выполнить приказ.
Несколько мгновений принц Горре разглядывает клинок в своих руках, затем с явной досадой отбрасывает его прочь. Он выглядит раздраженным, несмотря на недавнюю победу; гримаса неприкрытого неудовольствия искажает его черты, слишком резкие и почти неприятные.
Артур переводит взгляд обратно на торговца — разумеется слуга уже успел завладеть его вниманием, и заветный момент оказывается упущен.
Еще два поединка, и настанет очередь Кея.
Проклятие. Удача решительно не желает поворачиваться к Артуру лицом. С другой стороны...
Он опускает глаза на меч, лежащий у ног сэра Мелеганта, — кажется, тот позабыл о нем вовсе. Клинок выглядит совсем неплохо, по крайней мере, на первый взгляд, и даже если с ним в самом деле что-то не так — негодное оружие лучше краденого.
Может быть, провидение все же смилостивилось над ним.
— Что тебе нужно?
Артур вздрагивает, будто его застали за чем-то неподобающим, запоздало пытается придать лицу выражение вежливого почтения — не слишком удачно, судя по тому, как подозрительно сужаются глаза принца.
— Сэр Мелегант! — улыбка не спасает положение тоже. — Прошу простить мою дерзость, но не изволите ли вы одолжить мне ваш меч?..
Сэр Мелегант не торопиться дать ответ, молча смотрит на его — бесстрастно и столь холодно, что невольная дрожь пробегает вдоль позвоночника Артура, и смутное осознание собственной ничтожности скользким клубком сворачивается в животе.
Он и представить не мог, что принц Горре может быть таким…
— Нет.
Артур потерянно моргает. Отчего-то он совершенно не ожидал услышать такой категоричный отказ.
— Почему нет? — глупо спрашивает он. — Вы сами сказали, он никуда не годится! Я слышал!
Сэр Мелегант презрительно кривит губы:
— Подслушивать недостойно рыцаря.
— Я не подслушивал, — возражает Артур.
Даже не думал об этом. Он просто проходил мимо, о чем сэру Мелеганту наверняка известно — его обвинение не обосновано ничуть. К тому же…
— И я не рыцарь, — добавляет он с неприкрытой горечью.
Отчего каждый сегодня считает своим долгом напомнить, сколь далекой остается его мечта?
— Очевидно. И никогда не станешь, если продолжишь в том же духе, — сэр Мелегант указывает на него пальцем, будто надеясь этим донести особую значимость своих слов, затем и вовсе отмахивается, как от назойливого насекомого: — Ступай отсюда. В лавке продается оружие, возьми свой меч там.
— У меня нет денег, — совсем тихо и — да, обиженно, — произносит Артур.
Вот только за обидой он не чувствует ничего, кроме растерянности. Сэр Мелегант несправедлив к нему, но в его словах довольно истины. Есть поступки, недостойные рыцаря — воровство, попрошайничество, которым Артур занимается в этот самый миг, — и если он не хочет распрощаться с надеждами получить желанное звание, вести себя подобающе стоит уже сейчас.
Способен ли он на это?..
— Найди иной способ расплатиться, — коротко бросает принц, явно желая отделаться от него как можно быстрее.
До следующего поединка остается еще довольно времени, но вряд ли он хочет тратить его на чужого оруженосца. Артур знает, что досаждает ему сверх всякой меры, и все же не может заставить себя развернуться и уйти.
— Как? — спрашивает он почти отчаянно.
Сэр Мелегант шумно выдыхает, даже не пытаясь скрыть недовольство. Он отступает на полшага, окидывает его тяжелым, откровенно оценивающим взглядом, и…
Он не выглядит заинтересованным, на его лице не отражается ничего, кроме раздражения и скуки, но все же... На несколько мгновений его глаза останавливаются на губах Артура — достаточно долго, чтобы краска нежеланного, мальчишеского смущения прилила к его щекам.
Не может же принц иметь в виду… это.
— А это по-вашему достойно рыцаря? — выпаливает Артур прежде, чем успевает прикусить язык.
Сэр Мелегант поднимает глаза — они темнее теперь, глубокого серого цвета, что мог бы показаться красивым, будь его взгляд хоть немного мягче.
Усмешка расцветает на его губах.
— Ты не рыцарь, — возвращает он недавние слова. — Да и негоже пропадать столь очевидному дару.
Артур закусывает губу, отчаянно пытаясь перестать краснеть. Он уже не ребенок, не невинный мальчишка, никогда не знавший женщины, но даже та единственная и слишком поспешная ночь с трактирной девкой не подготовила его к столь откровенной оценке, к предложению… было ли это предложением?
— Расплатиться, — он тяжело сглатывает, но не отводит взгляда, — с торговцем? Или с вами?
Не стоит даже пытаться озвучить эту идею перед оружейником, он только выставит себя дураком, но если принц готов… Если в самом деле желает его… Артур нервно проводит языком по губам. Мысль об этом вызывает в душе противоречивые чувства: смутный страх, но в то же время интерес и почти предвкушение. Ни тени отвращения.
Он понимает неожиданно ясно, что не отказал бы сэру Мелеганту и просто так, без всякой платы, вот только именно она делает его положение столь унизительным.
Усмешка принца сменяется почти снисходительной улыбкой. Наклонившись, он поднимает с земли меч — перехватывает рукоять, направляя клинок острием вниз.
— Вернешь, когда кончится турнир, — говорит он.
Артур протягивает было руку, но не решается сомкнуть пальцы на эфесе, медлит и кусает губы.
— А?..
— А плату я заберу тогда же, — тон сэра Мелеганта не оставляет и тени сомнений в том, что в его жесте нет ни капли бескорыстия.
— Что если я не приду?
Артур не собирается нарушать данное обещание, но соблазн сбежать слишком очевиден: каким бы ни был исход турнира, после его окончания принцу едва ли будет дело до безымянного оруженосца и старого меча.
Сэр Мелегант выразительно поднимает брови, как будто искренне поражаясь его неумению держать язык за зубами.
— Ну что же, проверим, выйдет ли из тебя рыцарь хоть когда-нибудь, — он подчеркнуто медленно разжимает пальцы на рукояти, вынуждая Артура подскочить ближе и неловко схватить меч за гарду. — А теперь прочь с глаз моих, мне еще нужно подготовиться к следующему сражению.
Артур прижимает оружие к груди и кивает, не в силах сдержать неуместно широкой улыбки. Он благодарен за меч, даже если не получил его даром, но больше того — за доверие, что кажется столь чуждым принцу.
— Спасибо! — говорит он. — И, сэр Мелегант…
— Что еще?
— Удачи на турнире.
Губы сэра Мелеганта кривятся вновь, то ли в очередной гримасе, то ли в странной пародии на улыбку, и он молча кивает — отворачивается прочь, не тратя времени на прощания.
Артур лишь пожимает плечами и, немного помедлив, отправляется на поиски брата. Пренебрежение не задевает его ничуть: он получил то, чего хотел — вовремя раздобыл меч, не опустившись при этом до воровства, и теперь уж точно не запятнает честь Кея… разве что свою собственную.
И все же стерпеть этот позор он готов. Сэр Мелегант далеко не самый приятный человек из тех, кого ему доводилось встречать, но он молод и хорош собой, и наверняка все будет не так уж плохо.
Наверняка. Возможно.
Артур закрывает глаза и тихо стонет.
Во что он ввязался?..
2.2.
Оставшись вдали от чужих взглядов, от насмешек в спину и шепотов «недостоин», Мелегант опускается на траву у берега озера, всего в нескольких шагах от шатра, запускает пальцы в волосы и закрывает глаза.
Он выиграл турнир, одержал победу в честном бою, не показал ни трусости, ни подлости, ни обмана, но проклятый меч отказывался подчиняться ему. Не сдвинулся ни на волос, сколько бы усилий он ни прилагал.
Другие не получили его тоже: ни один из тех, кто сражался за право на престол, но в этом слабое утешение.
Мелегант сцепляет зубы, пытаясь отогнать эхо слов проклятого друида: «Только человек с чистой душой способен вытащить меч из камня». Старый безумец! Чем запятнана его душа? Чем он заслужил эту насмешку судьбы, плевок в лицо и публичное унижение?
Сжав в кулаки подрагивающие пальцы, Мелегант пытается смирить гнев. Он и так показал слишком много: разочарование, и негодование, и ярость. Бессилие перед толпой, что не желала его принимать. Чего они ждали? Чуда?
Меч так и останется в камне, в то время как Британия вновь превратится в кучу разрозненных герцогств и королевств, тратящих время и людские жизни на бессмысленные усобицы. Мелегант мог бы положить этому конец, добился бы славы не меньшей, чем почитаемый всеми Утер, если бы только...
Шорох шагов за спиной обрывает его мысли. Он невольно напрягает спину, почти не хочет знать, кто посмел потревожить его, едва не застал миг слабости, и все-таки заставляет себя подняться на ноги и обернуться.
Перед ним — всего лишь мальчишка, встреченный утром. Не друид, не недавний соперник и даже не слуга.
Никто.
Мелегант позволяет себе расслабиться.
— Сэр Мелегант, — тихо приветствует мальчишка.
Он не добавляет больше ничего, кусает губы и отказывается встречаться с ним взглядом. Нервничает, что ожидаемо, но отчего-то все равно вызывает где-то в глубине души глухое раздражение.
Мелегант поджимает губы.
Он почти удивлен, что мальчишка пришел, чтобы выплатить долг, не сбежал, когда его сдерживало лишь данное слово. Слишком мало стоила чужая честь — даже рыцарская, воспетая сверх меры, но столь же никчемная.
Мелегант не рассчитывал на его возвращение, не поставил бы на это и самой мелкой монеты, и все же — еще несколько часов назад мысль воспользоваться им казалась почти заманчивой: он не раздумывая забрал бы столь опрометчиво обещанное удовольствие, позволил бы себе отпраздновать победу, в которой не сомневался ни на миг.
Сейчас эта победа стоит еще меньше чести.
— Как тебя зовут? — спрашивает он ровно.
Мальчишка поднимает на него взгляд и неуверенно моргает.
— Артур.
— Артур, — Мелегант наклоняет голову. — Меч?
— Меч… — Артур закусывает губу, будто намеренно привлекая внимание к соблазнительной яркости своего рта. — Меч, я… я клянусь, я верну его! Только сначала…
— Сначала что?
— Найду, — бормочет он себе под нос, вновь пряча глаза.
Всего миг Мелегант ощущает лишь искреннее недоумение. Как — всемилостивые боги, как мальчишка умудрился потерять его меч? Не первый за этот день, судя по тому, как лихорадочно он искал оружие этим утром.
Раздражение приходит следом: от глупости этого неразумного ребенка, от того, что тот все же не сдержал обещания — пусть храбрость, что вынудила его показаться ему на глаза, почти похвальна.
Мелегант не собирается его хвалить.
Он преподаст Артуру урок о том, что ничего в этой жизни не дается даром, — заберет то, что принадлежит ему по праву, и в чем ему не посмеют отказать.
— Знаешь что? Мне плевать, — цедит он. — Можешь оставить себе эту пустую железку, мне она ни к чему.
Ему нужен Экскалибур, но тот отверг его, и теперь любой другой меч покажется насмешкой.
— Но я обещал…
— Ты обещал и другое, — отрезает он. — И от этого я не откажусь.
Артур молча кивает. Его пальцы бездумно теребят завязки распахнутой на груди рубашки, выдавая волнение — возможно, страх, но Мелегант не может найти в себе ни тени сочувствия. Он сомневается, что у мальчишки было много мужчин, что тот готов выполнить обещание так же легко, как дал его, но он сделал свой выбор и отвечать за последствия должен сам.
Мелегант медленно подходит ближе, почти не оставляя расстояния между ними, и вновь позволяет себе смотреть: на открытое, еще не потерявшее юношеской мягкости лицо, на выразительные карие глаза в обрамлении пушистых темных ресниц, на губы — он поднимает руку, чтобы провести подушечкой большого пальца по нижней, почти сминая ее в прикосновении собственническом и далеком от нежности.
Мальчишка и в самом деле одарен богами — непристойной чувственностью рта, слишком дерзкого, но от того не менее желанного.
Ресницы Артура едва заметно дрожат, но он больше не отводит взгляда, смотрит неотрывно и почти завороженно.
Мелегант убирает руку и отступает на шаг.
— Идем, — приказывает он, кивая на шатер — первым направляется внутрь, уверенный, что ему подчинятся.
Их не потревожат ни слуги, ни подданные: он отослал всех еще раньше, не желая выслушивать жалкие и лицемерные утешения.
Единственное утешение, что ему сейчас нужно, Мелегант заберет сам.
Он останавливается у опоры шатра, прислоняется спиной к деревянной балке и почти терпеливо дожидается, пока Артур пройдет следом. Тот медлит, слишком долго мнется у входа и оглядывается по сторонам, но все же подходит ближе — замирает, не дойдя всего шага, и судорожно сглатывает.
Наверняка осознает, что уже не сможет отсрочить столь нежеланные для него мгновения.
— Неужто сама мысль об этом так невыносима? — сухо спрашивает Мелегант.
Его не должно волновать мнение мальчишки, и все же... Ему ненавистно, что тот смеет отвергнуть его — так же, как проклятый меч, как все те, кто отказался признавать одержанную им победу.
Артур поднимает глаза, кажется искренне удивленным его вопросом и решительно качает головой.
— Нет, — говорит он. — Нет, ничуть. Я просто… я не знаю, что делать.
Мелегант выразительно поднимает брови, но воздерживается от насмешки. В неопытности нет ничего постыдного, и пусть у него нет ни малейшего желания возиться с мальчишкой, ему не чуждо милосердие.
Он делает шаг вперед, сокращая последнее расстояние между ними, заключает в ладони лицо Артура — ловит его взгляд, открытый и чуть удивленный, и накрывает его рот своим, чтобы лично убедиться в его податливой мягкости.
Мальчишка совершенно не умеет целоваться. Слишком спешит и очевидно волнуется — отвечает охотно, но Мелеганту ни к чему участие. Он раздвигает языком его губы, целует долго, глубоко и чувственно, опускает руки на упругую задницу и прижимается ближе — срывает тихий, беспомощный стон.
Твердый член упирается ему в бедро. Артур возбужден, невольно и едва осознанно трется о него, надеясь урвать хоть толику наслаждения, и в иной раз Мелеганту бы польстило чувствовать себя желанным, но... мальчишке едва ли больше шестнадцати — в такие годы ему не нужно многого.
Он не получит многого.
Его удовольствие не имеет значения.
Отстранившись, Мелегант проводит ладонями вверх по его спине, слегка надавливает на плечи, недвусмысленно намекая, чего ждет дальше. Артур послушно опускается на колени, смотрит на него снизу вверх с наивной доверчивостью, что совсем не вяжется с потемневшим от возбуждения взглядом и приглашающе приоткрытым ртом.
Он распутывает завязки его штанов, приспускает их с бедер вместе с бельем, обнажая еще мягкий член. Мелеганту далеко не шестнадцать, и предвкушения недостаточно, чтобы отогнать мысли о недавнем поражении.
На короткий миг Артур прислоняется лбом к его животу, трется носом о жесткие волосы паха — чуть помедлив, касается осторожным, почти нежным поцелуем основания его члена. Мелегант выдыхает: в этом жесте, в прикосновении есть что-то… непривычное, незнакомое. Неуместное.
Он запускает пальцы в растрепанные темные волосы, тянет назад, вынуждая поднять голову и взглянуть на него.
— Займись делом, — говорит он нежестко, но властно.
Ему кажется, будто глаза Артура тускнеют, и все же тот лишь кивает: сжимает пальцами его член, несколько раз проводит по длине, затем наклоняется и обхватывает губами головку. Он осторожен, излишне ласков — понятия не имеет, что делает, но Мелегант не ожидал иного.
Возбуждение приходит быстро — от мягких, неуверенных касаний чужих пальцев, от влажного жара рта. От того, как Артур выглядит перед ним на коленях, как его губы блестят от слюны, и в глазах отражаются желание, и растерянность, и стремление доставить удовольствие.
Этого... довольно.
Довольно, чтобы не пытаться его остановить.
Мелегант закрывает глаза и запрокидывает голову, обнажая горло, позволяет себе двигаться навстречу ласке — не резко, не желая сделать больно, только ускорить почти мучительно медленный темп.
Артур неспособен вобрать его целиком, перестает и пытаться: только крепче обхватывает член ладонью, ласкает его в одном ритме со ртом, скользит языком вдоль уздечки и дразнит чувствительную головку — почти умело.
У него в самом деле талант, и Мелегант совсем не против быть тем, кто оценит его первым.
Он рвано выдыхает и опускает ладонь на голову Артура, перебирает пальцами короткие пряди волос на его затылке, не позволяя себе большего, почти испытывая контроль. Его осталось немного: слишком давно у него никого не было — времени, желания, — и жар недавней битвы еще не оставил его, не улетучился, несмотря на горечь разочарования. Мелегант знает, что не продержится долго: не видит смысла, когда ему не нужно думать ни о чьем удовольствии, кроме собственного.
Он сжимает запястье Артура, вынуждая его опустить руку, обхватывает ладонями его голову, на миг прерывая ласку; проводит большими пальцами по чуть влажным от пота вискам и ловит вопросительный взгляд.
— Расслабь горло, — приказывает он хрипло.
Он видит, чувствует, как Артур сглатывает, по-прежнему не выпуская изо рта его члена, и едва сдерживает невольный стон.
— Давай же. Открой рот шире и расслабь горло. Вот так.
Мелегант не скрывает удовлетворенной улыбки, когда Артур подчиняется ему с легкостью, с готовностью. Власть опьяняет, даже если не стоит ничего — кроме затупившегося меча, которым он купил эту покорность.
Он имел шлюх, что брали дороже.
Теперь он имеет Артура, в его жаркий и чувственный рот, будто созданный для этого, для него, и будь он проклят, если мальчишке это не нравится. Не с тем, как его взгляд затуманен желанием, как стоны рождаются в его горле, посылая сладкую дрожь по телу Мелеганта.
Осталось совсем немного.
— Я собираюсь кончить, — говорит он тихо и вкрадчиво, лишь усилием воли поддерживая иллюзию власти. — Я хочу, чтобы ты проглотил все до последней капли. Слышишь?
Артур почти давится собственным всхлипом, резким толчком его бедер, и опускает ресницы в немом согласии.
Мелегант вновь закрывает глаза и наконец отпускает контроль: уже не пытается быть осторожным, не думает о том, делает ли больно, забирает все, что ему причитается.
Он кончает мгновения спустя — слишком, почти мучительно остро и разочаровывающе коротко. Наслаждение опустошает его, но почти не приносит удовлетворения.
Мелегант с трудом переводит дыхание. Остранившись, он опускает взгляд на Артура: смотрит, как судорожно дергается его горло, как на глазах выступают невольные слезы — тянется, чтобы стереть их и оставшийся в уголке рта потек семени.
— До последней капли, — повторяет он, проталкивая большой палец между приоткрытых губ.
Артур медленно моргает, собирает семя языком и сглатывает вновь.
— Молодец.
Мелегант коротко гладит его по щеке, затем отступает на шаг — заправляет почти обмякший член в белье, натягивает обратно штаны и небрежно зашнуровывает завязки. Кожа все еще слишком чувствительна, и он с трудом сдерживает гримасу.
Он чувствует себя... лучше, сбросив хотя бы часть напряжения, пусть ненадолго, но позабыв о его причине. Не стоит и надеяться, что блаженная расслабленность продлится долго, но, может быть, у него все же выйдет уснуть этой ночью…
Мелегант выдыхает и откидывает волосы со лба — переводит взгляд на Артура, так и не вставшего с колен.
— Чего ты ждешь? — спрашивает он, приподняв брови. — Все кончено. Ты выплатил свой долг, можешь быть свободен.
— А... — хрипло начинает Артур, морщится и прочищает горло, но все равно не находит слов.
Он упирается кулаками в бедра, затем поднимается на ноги.
Тонкие холщовые штаны не скрывают его возбуждения, но, если он надеется на ответную услугу, его ждет разочарование. Мелегант не обещал ему ласки. Не обещал ничего и не проявит щедрости.
— Иди, — говорит он тверже. — Об этом позаботишься сам.
Несколько мгновений Артур смотрит на него, как на кого-то совершенно чужого, будто не узнает его вовсе, но даже мысль об этом нелепа и абсурдна. Он действительно не знает Мелеганта, и, каких бы иллюзий ни строил, виноват сам, что посмел за них цепляться.
— Хорошо, — наконец кивает Артур. — Доброй ночи.
Он молча направляется к выходу из шатра, оборачивается лишь в последний момент — его взгляд кажется непривычно злым:
— Поздравляю с победой на турнире.
Удар достигает цели, напоминание отзывается вспышкой ярости и болью уязвленного самолюбия, и все же — на губах Мелеганта дрожит невольная усмешка. Оказывается, его Артур умеет быть жесток.
Этого почти довольно, чтобы вернуть уже угасший интерес.
Почти.
Проводив Артура взглядом, Мелегант опускается на корточки, чтобы развернуть походную постель.
Он не думает о нем ни мгновения больше.
3.
3.
Артур закидывает руки за голову и смотрит в небо, бездумно прослеживая взглядом знакомые по отцовским урокам созвездия. Влажный, пронизывающий до костей холод ночи забирается под легкие одежды, и земля под его спиной слишком жесткая, так что он не надеется уснуть — только дождаться рассвета, до которого остаются считанные часы.
Рыцари, их оруженосцы и слуги уже давно разбрелись по своим палаткам, но Артуру некуда деться: он не успел домой до наступления темноты, а идти через лес после захода солнца безрассудно даже для него.
В этом ему винить некого. Если бы он отправился в путь сразу, как отдал свой долг, то не оказался бы в подобной ситуации, вот только вместо этого почти час бродил вокруг озера, тщетно пытаясь успокоиться, взять себя в руки и отмести бессмысленное чувство обиды.
Он раздражен до сих пор — злится, даже если в глубине души понимает, что не имеет права на эти чувства. Сэр Мелегант ясно дал понять, что не намерен заниматься благотворительностью, что Артур не его любовник, и все же… Ну что ему стоило быть хоть чуточку нежнее?
Артур недовольно трет еще чувствительную челюсть, настойчиво напоминающую о произошедшем всего несколько часов назад. Как бы ему ни хотелось притвориться иначе, он знает, что ни его злость, ни обида не имеют ни малейшего отношения к тому, что Мелегант был с ним груб, что оставил его самому разбираться с болезненным возбуждением, в любой момент рискуя быть обнаруженным за постыдным занятием.
Было бы проще, окажись Артуру отвратительны все эти мгновения, но… Ему нравилось, как Мелегант целовал его — глубоко и томительно сладко, будто упиваясь вкусом его губ. Нравился его запах: кожи и стали, чистого пота и горечи трав. Нравилось, как тот помыкал им, ожидая беспрекословного подчинения, — и Артур даже не думал о том, чтобы противиться, отдавался ему без остатка и наслаждался каждым мгновением, почти запретной фантазией, что обещала вернуться еще не раз.
Он позабыл свое место, зачем его пригласили в шатер. Пускай его использовали, выкинули прочь подобно ненужной больше вещи, Артур не должен был ожидать ничего иного: сэру Мелеганту не могло быть дела до чужих желаний — только не когда его победа, добытая с честью, обернулась жестокой насмешкой.
Проклятый Экскалибур. Проклятый друид — Мерлин, советник покойного короля Утера. Неужто ему доставляло извращенное удовольствие играть во все эти игры?
Ради чего он унизил сэра Мелеганта на глазах у толпы, публично обвинил его в нечистоте помыслов и души?
Ради чего выставил идиотом Артура — не единожды, но дважды за минувший день?
Если утром у него еще оставались сомнения во вмешательстве колдуна, они испарились в тот самый миг, как одолженный сэром Мелегантом меч попросту исчез в толпе, стоило противнику разоружить Кея.
Его слишком часто обвиняли в наивности, но дураком он не был никогда. Наверняка друид до сих пор не отказался от безумной идеи, что именно ему суждено вытащить меч, но…
Даже если это так, если Артур действительно способен достать Экскалибур из камня, он не желает этого. Не желает становиться королем, только не таким способом. Он не получил даже рыцарского звания, не сражался за народ Британии, не смыслил ничего в управлении государством — недостоин короны. И даже если глупая железка считает иначе, это не изменит правды.
Как меч способен судить о человеческой душе?
Сэр Мелегант может быть жесток и высокомерен, корыстен и неприятен, но он одержал победу в честном поединке, не заклеймил себя поступками дурными и недостойными рыцаря, — заслужил трон, и принятие народа, и Экскалибур.
Артур перекатывается на живот и, уперевшись ладонями в землю, поднимается на ноги.
Меч, виноватый во всем ничуть не меньше друида, все так же дурным знамением торчит из каменной спины павшего воина, не охраняемый никем — теперь, когда уже не осталось претендентов на престол, кто не успел бы попытать свою удачу. Артур не собирается, и в то же время...
Он не может заставить себя оторвать взгляда от меча, отвернуться прочь и забыть о его существовании. Даже с десятка шагов он легко может разглядеть каждую деталь богато отделанной рукояти, тончайшую работу неведомого мастера, совершенную, острую сталь, нетронутую временем и ржавчиной.
Лунный свет мимолетной вспышкой отражается от металла — как будто подмигивает ему, дразнит и манит, дурманит мысли, вынуждая сделать шаг вперед, затем еще один…
Артур зажмуривает глаза и пытается прогнать призрачный шепот, так похожий на речи старого друида, унять соблазн, что идет извне и непрошеным забирается в душу, но не может.
Он замирает в шаге от меча: ведомый чужой волей, протягивает руку и сжимает пальцы на отчего-то теплой рукояти...
Клинок легко выходит из камня, выскальзывает так же просто, как из ножен.
Пусть небеса чисты, насколько хватает глаз, в ушах звенит от невозможного и оглушительного раската грома.
Он разрушает морок и развеивает дурман — Артур растерянно отступает на назад, спотыкается и едва не падает на землю. Его руки дрожат, и кружится голова, и злость поднимается в его душе обжигающе горячей волной.
Весь этот день он боролся против судьбы, против Мерлина и глупого куска стали, — стерпел ради этого довольно позора, обиды и унижения, и не позволит им победить так просто.
Решение приходит удивительно легко, и Артур не дает себе времени передумать: крепче сжимает меч и размашистым шагом направляется вглубь разбитого лагеря — к шатру у озера, что принадлежит сэру Мелеганту.
Его не останавливают ни слуги, ни воины — кажется, будто на посту нет никого, как если бы в самонадеянной беспечности принц счел, что не встретит угрозы этой ночью, что никто не посмеет избавиться от победителя — единственного, кто еще способен заполучить престол.
Артур не уверен, отчего это беспокоит его так сильно, — быть может, дело в выборе, что он сделал, в преданности, признанной вместе с ним…
Гадать об этом нет ни времени, ни смысла.
Приблизившись к палатке, он не медлит и мига, прежде чем решительно распахнуть занавес и ступить внутрь.
Шатер освещен приглушенным светом масляной лампы: сэр Мелегант успел проснуться, разбуженный шумом его шагов, — замерев у разобранной постели и сжав в руке кинжал, он смотрит на него со смесью недоумения и злости в еще сонных глазах.
— Артур, — хрипло произносит он и опускает оружие. — Что ты себе позволяешь?
Артур открывает и тут же закрывает рот, не в силах вымолвить и слова или хотя бы отвести взгляд. На щеке Мелеганта едва заметно отпечатался след от подушки, его мягкие темные локоны спутаны ото сна, а широкий ворот ночной рубашки сползает с плеча, обнажая ключицы. Он выглядит иначе — не мягче, но, может быть, доступнее и ближе…
Артур моргает. О чем он только думает? Сэр Мелегант не выглядит доступнее и ближе, он в ярости. На него, посмевшего заявиться в чужой шатер посреди ночи и до сих пор не предоставившего хоть сколько-то уместного объяснения.
— Я... меч. Я принес вам меч, — говорит он едва слышно.
Сэр Мелегант кривит губы в уже в знакомой гримасе неудовольствия. Опустив кинжал на походный стол, он медленно подходит к Артуру, ни на мгновение не отводя взгляда, что кажется почти физически тяжелым.
— Я говорил тебе, — произносит он подчеркнуто ровно, но, кажется, лишь едва сдерживает гнев, — что мне не нужен проклятый клинок. Повторяю: что ты себе позволяешь?
Безумие. Неслыханную дерзость. То, за что не получит ни благодарности, ни ласки, но Артур делает это по иным причинам.
Потому что должен вернуть долг, пусть тот и был отпущен.
Потому что отказывается подчиняться судьбе.
Потому что... потому что Мелегант заслужил этот меч, если ничего иного, и Артур не позволит личным чувствам, какими бы противоречивыми они ни были, затмить его разум.
— Я думаю, этот вам пригодится, — отвечает он по-прежнему тихо.
Мгновение Мелегант смотрит на него неотрывно, но все же опускает взгляд на меч в его руках. Артур отчетливо видит миг, когда тот узнает клинок — в серых глазах отражаются удивление и неверие, и пальцы невольно тянутся к рукояти, прежде чем он успевает себя одернуть.
— Откуда он у тебя? — требовательно спрашивает Мелегант.
— Я вытащил его из камня, — легко признает Артур.
Не видит смысла скрывать истину, когда она не имеет значения.
— Ты.
Мелегант смеется, коротко и зло, и неприкрытое отвращение, почти ненависть искажает его черты. Артур стерпел жестокость, закрывал глаза на пренебрежение и унижение, но это ранит в разы сильнее.
Отчего ему так больно? Отчего сердце так гулко стучит в груди, и пальцы бессильно сжимаются в кулаки?..
Ему не должно быть дела до того, как относится к нему Мелегант, и все же есть. Наивный глупец, он позволил себе поверить, что в нем видят человека — пусть неразумного мальчишку, едва заслуживающего внимания, и все же не грязь под ногами жестокого принца.
Мелегант растягивает губы в неприятной, откровенно глумливой улыбке, но в его глазах ядовитой змеей сворачивается боль уязвленного самолюбия.
— Для человека с чистой душой, — произносит он желчно, — у тебя слишком грязный рот.
Кровь жаром приливает к щекам Артура, и он выплевывает прежде, чем успевает себя остановить:
— Будь ты проклят.
Резкая вспышка боли — пощечина — заставляет его отшатнуться, отступить назад и прижать ладонь к горящей щеке.
Он шумно выдыхает и отнимает руку, смотрит на алую кровь, остающуюся на пальцах. Отстраненно думает, что, должно быть, острая грань камня на чужом перстне вспорола кожу, оставляя глубокий порез.
Едва ли Мелегант хотел причинить ему боль, только поставить на место, но это не имеет значения. Ни это, ни вспышка сожаления, почти раскаяния, что мелькает в его глазах и гаснет слишком быстро.
Артур не может заставить себя понять его обиды, его боль, должен перестать искать оправдания. Он говорил себе, что пришел сюда не ради благодарности, не ради ласки, и его долг выплачен теперь.
Он бросает Экскалибур к ногам Мелеганта, прижимает руку к груди и отвешивает подчеркнуто глубокий поклон.
— Да здравствует король.
Артур не дожидается ни ответа, ни оклика — выходит прочь из шатра, не оглядываясь назад.
Он стирает со щеки все еще сочащуюся кровь, стирает выступившие на глазах злые слезы и старается забыть этот день уже сейчас, отпустить обиду и нелепое разочарование.
Знает, что не сможет — не так быстро, но, может быть…
Может быть, однажды все изменится — когда поблекнут воспоминания и утихнет боль, его последние слова перестанут звучать горькой издевкой, ошибкой, что уже не выйдет исправить.
Даже в этот миг Артур отчаянно надеется, что этот день настанет.
Он не уверен, что его надежда не окажется пустой.
@музыка: Hozier — From Eden
@темы: фикло, La legende du roi Arthur, артургант пендрагорский, роскошное удовлетворение
воскресенье, 27 мая 2018
19:36
Доступ к записи ограничен
roci's bitch
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
четверг, 24 мая 2018
20:54
Доступ к записи ограничен
roci's bitch
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
20:32
Доступ к записи ограничен
roci's bitch
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
понедельник, 21 мая 2018
roci's bitch
Фандом: La Légende du roi Arthur | Легенда о короле Артуре
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант
Рейтинг: PG
Жанр: романтика
Размер: 1110 слов
Статус: закончен
1.1.
Мелегант находится в аду.
В аду редкого пейринга, если быть точнее, и в этом — верх несправедливости. Впервые за годы он чувствует желание писать, «горит», как любят говорить фэндомные девочки, и что получает взамен?
Десять просмотров за неделю и три «kudos» в качестве утешительного приза.
Он ненавидит этот чертов фэндом.
За обилие RPS по каким-то сторонним проектам актеров, но куда больше — за совершенно необъяснимую популярность пейринга Мелвас/Гвенвивар. Как будто бы этой шлюхе мало двоих мужчин.
Мелегант не понимает интереса к Гвенвивар вовсе. Да, она смазлива и умеет петь, но на этом ее сомнительные достоинства заканчиваются, и начинаются недостатки: лживость, и жеманность, и дешевые страдания, и бесконечное нытье.
По крайней мере у Артура отличная задница. Что, хорошо, он готов признать, не считается столь уж весомым аргументом — достаточным, впрочем, чтобы склонить в его сторону чашу весов.
И еще… Артур умеет любить и быть преданным до самого конца, он — не обманул бы доверия и не попрал клятв, что бы ни стояло на кону. Мелегант ценит это в людях, даже если не может предложить того же сам.
И если Мелвас заслуживает быть любимым вовсе, то только кем-то, кто не променял бы его пять минут спустя на очередную тупую блондинку. Если заслуживает любить сам — то по-настоящему, а не будучи одержимым навязчивой идеей когда-то данного обещания.
Мелегант признает, что видит слишком много себя в персонаже, что узнает черты, которые не всегда лестно видеть со стороны: несдержанность и мнительность, и склонность к дешевой драме.
Потребность быть любимым.
Он знает, что в созданных историях пытался нарисовать то, что хотел бы для себя.
Знает, что отдал бы очень много, чтобы кто-то любил его, как способен любить Артур.
Знает, что это возможно только в сказках — и даже в сказках любовь досталась другим.
Он в очередной раз открывает окно браузера и смотрит на неизменившиеся цифры статистики. В очередной раз задается вопросом, зачем делает все это — зачем пишет никому ненужные истории, обнажает душу перед неблагодарной публикой, когда им плевать.
На мгновение его пальцы замирают у кнопки «удалить фик», но он так и не решается ее нажать — обнажить собственную слабость и уязвленное самолюбие, дать задний ход.
Пускай висит.
Может быть, рано или поздно, и у этой работы найдется читатель.
2.
2.
Когда уговоры Мерлина пересиливают даже его упрямство, Артур наконец смотрит мюзикл о короле, в честь которого был назван — через четыре года после его выхода.
Ему нравится постановка: история, и музыка, и костюмы, но финал оставляет горчащее послевкусие, неугасающее желание чего-то большего. Он не понимает, что должен чувствовать по поводу чужой любви, что оказалась сильнее клятв и здравого смысла, не понимает, почему должен сопереживать им, когда хочется ненавидеть.
Две недели спустя, когда мысли об этом отказываются покидать его, Артур открывает АО3.
Он ищет в чужих историях иной исход: счастливый финал для короля Артура, где Гвенвивар никогда не переставала любить его, где даже козни Морганы оказывались неспособны разрушить их брак.
Читает одну из таких работ, но отчего-то — ему не становится легче.
Артур не чувствует ничего.
Он не сдается: листает короткий список опубликованных фиков, пока взгляд не цепляется за один из них — историю с пейрингом, который невольно привлекает внимание. И Артур никогда даже не думал об этой паре, но он… чувствует любопытство. Заинтригован.
Он открывает фик и читает его с начала и до самого конца, ни на минуту не отрываясь от экрана.
Это красивая история — трагичная, возможно, но задевающая что-то в его душе так, как не удалось иной. Невольно, Артур находит в ней то, что искал, что даже не смел надеяться найти, и все же… Тянущее чувство в груди, совершенно нелепое переживание за судьбу персонажей, не желает уходить по-прежнему — не успокаивается вовсе, лишь становясь острее.
Он оставляет «kudos» и пишет отзыв — слишком длинный, слишком искренний; наивно надеется, что даже через год после публикации он будет оценен. Он умоляет о продолжении, о шансе на счастливый исход — для них обоих, потому что пусть образ короля ему ближе, его сердце болит за Мелваса.
Он чувствовал это и раньше: не остался равнодушен к трагедии его жизни, что так ярко была показана на сцене, но после прочтенной работы это чувство кажется ярче. Более личным.
Артур не перечитывает отзыв: со всей присущей ему храбростью, боится передумать.
Он собирается с духом и нажимает: «отправить».
3.
3.
Все начинается с этого: с комментария, оставленного к истории о любви, с иной истории — написанной только для Артура. С счастливого финала, которого Мелегант всегда хотел, но не был уверен, что заслуживает.
Все начинается с предложения поговорить тет-а-тет, с часов, проведенных в обсуждении фэндома, с шуток, понятных только им двоим, и созданных вместе омаке, с насмешливого «лапушка» и бесконечных споров, что лучше — кудряшки Мелваса или задница Артура.
Все ломается со встречей месяцы спустя, с отчаянным «я хочу с тобой увидеться», с первым робким прикосновением — что возвращает воспоминания обоим, слишком много, слишком болезненно. Конфликт фантазий и реальности сводит с ума.
Мелегант сбегает. Артур — не пытается догнать.
Все это была иллюзия Мелеганта: его обнаженное желание, слабое и постыдное.
Он никогда, за всю прошлую жизнь, не испытывал чувств к Артуру, но лишь пустив эту мысль в свой разум, не может ее изгнать.
Он не думает о прошлом: о ненависти, что никогда не была настоящей и потеряла любой смысл сейчас; только о том, как легко казалось быть собой с Артуром, признаваться в желаниях и слабости, шутить и жаловаться на жизнь, проводить часы говоря обо всем и ни о чем.
Он вспоминает теплоту карих глаз и мягкий изгиб рта, десятки других деталей, что отчего-то так прочно засели в его мыслях.
Когда Мелегант пьян, и несчастен, и не может перестать желать недостижимого, он отправляет сообщение:
«Они неплохо подобрали актера, но, знаешь, твоя задница определенно лучше».
Он смотрит на точки на экране, появляющиеся и исчезающие вновь, кажется, целую вечность, а затем:
«Уверен, твои кудряшки гораздо мягче».
«Я хочу зарыться в них пальцами».
«Я хочу дать тебе все, любовь, которой ты заслуживаешь — в прошлом и в настоящем. Я хочу целовать тебя, и заниматься с тобой любовью, и просыпаться с тобой. Хотел этого, когда еще не помнил, и хочу до сих пор».
«Помнишь, как ты писал?».
«Правда не избавила его от чувств».
«Мне кажется, они стали только сильнее».
В этих строчках, в этом откровении — обнаженная искренность, что вновь делает их почти равными. Почти, но не совсем. Мелегант не знает, как быть честным вот так — не прикрывая собственное желание чужим, но он хочет верить, что Артур понимает и это.
«Давай встретимся снова,» — пишет он. — «И я не сбегу. Я обещаю тебе».
Слова звучат как признание.
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант
Рейтинг: PG
Жанр: романтика
Размер: 1110 слов
Статус: закончен
1.1.
Мелегант находится в аду.
В аду редкого пейринга, если быть точнее, и в этом — верх несправедливости. Впервые за годы он чувствует желание писать, «горит», как любят говорить фэндомные девочки, и что получает взамен?
Десять просмотров за неделю и три «kudos» в качестве утешительного приза.
Он ненавидит этот чертов фэндом.
За обилие RPS по каким-то сторонним проектам актеров, но куда больше — за совершенно необъяснимую популярность пейринга Мелвас/Гвенвивар. Как будто бы этой шлюхе мало двоих мужчин.
Мелегант не понимает интереса к Гвенвивар вовсе. Да, она смазлива и умеет петь, но на этом ее сомнительные достоинства заканчиваются, и начинаются недостатки: лживость, и жеманность, и дешевые страдания, и бесконечное нытье.
По крайней мере у Артура отличная задница. Что, хорошо, он готов признать, не считается столь уж весомым аргументом — достаточным, впрочем, чтобы склонить в его сторону чашу весов.
И еще… Артур умеет любить и быть преданным до самого конца, он — не обманул бы доверия и не попрал клятв, что бы ни стояло на кону. Мелегант ценит это в людях, даже если не может предложить того же сам.
И если Мелвас заслуживает быть любимым вовсе, то только кем-то, кто не променял бы его пять минут спустя на очередную тупую блондинку. Если заслуживает любить сам — то по-настоящему, а не будучи одержимым навязчивой идеей когда-то данного обещания.
Мелегант признает, что видит слишком много себя в персонаже, что узнает черты, которые не всегда лестно видеть со стороны: несдержанность и мнительность, и склонность к дешевой драме.
Потребность быть любимым.
Он знает, что в созданных историях пытался нарисовать то, что хотел бы для себя.
Знает, что отдал бы очень много, чтобы кто-то любил его, как способен любить Артур.
Знает, что это возможно только в сказках — и даже в сказках любовь досталась другим.
Он в очередной раз открывает окно браузера и смотрит на неизменившиеся цифры статистики. В очередной раз задается вопросом, зачем делает все это — зачем пишет никому ненужные истории, обнажает душу перед неблагодарной публикой, когда им плевать.
На мгновение его пальцы замирают у кнопки «удалить фик», но он так и не решается ее нажать — обнажить собственную слабость и уязвленное самолюбие, дать задний ход.
Пускай висит.
Может быть, рано или поздно, и у этой работы найдется читатель.
2.
2.
Когда уговоры Мерлина пересиливают даже его упрямство, Артур наконец смотрит мюзикл о короле, в честь которого был назван — через четыре года после его выхода.
Ему нравится постановка: история, и музыка, и костюмы, но финал оставляет горчащее послевкусие, неугасающее желание чего-то большего. Он не понимает, что должен чувствовать по поводу чужой любви, что оказалась сильнее клятв и здравого смысла, не понимает, почему должен сопереживать им, когда хочется ненавидеть.
Две недели спустя, когда мысли об этом отказываются покидать его, Артур открывает АО3.
Он ищет в чужих историях иной исход: счастливый финал для короля Артура, где Гвенвивар никогда не переставала любить его, где даже козни Морганы оказывались неспособны разрушить их брак.
Читает одну из таких работ, но отчего-то — ему не становится легче.
Артур не чувствует ничего.
Он не сдается: листает короткий список опубликованных фиков, пока взгляд не цепляется за один из них — историю с пейрингом, который невольно привлекает внимание. И Артур никогда даже не думал об этой паре, но он… чувствует любопытство. Заинтригован.
Он открывает фик и читает его с начала и до самого конца, ни на минуту не отрываясь от экрана.
Это красивая история — трагичная, возможно, но задевающая что-то в его душе так, как не удалось иной. Невольно, Артур находит в ней то, что искал, что даже не смел надеяться найти, и все же… Тянущее чувство в груди, совершенно нелепое переживание за судьбу персонажей, не желает уходить по-прежнему — не успокаивается вовсе, лишь становясь острее.
Он оставляет «kudos» и пишет отзыв — слишком длинный, слишком искренний; наивно надеется, что даже через год после публикации он будет оценен. Он умоляет о продолжении, о шансе на счастливый исход — для них обоих, потому что пусть образ короля ему ближе, его сердце болит за Мелваса.
Он чувствовал это и раньше: не остался равнодушен к трагедии его жизни, что так ярко была показана на сцене, но после прочтенной работы это чувство кажется ярче. Более личным.
Артур не перечитывает отзыв: со всей присущей ему храбростью, боится передумать.
Он собирается с духом и нажимает: «отправить».
3.
3.
Все начинается с этого: с комментария, оставленного к истории о любви, с иной истории — написанной только для Артура. С счастливого финала, которого Мелегант всегда хотел, но не был уверен, что заслуживает.
Все начинается с предложения поговорить тет-а-тет, с часов, проведенных в обсуждении фэндома, с шуток, понятных только им двоим, и созданных вместе омаке, с насмешливого «лапушка» и бесконечных споров, что лучше — кудряшки Мелваса или задница Артура.
Все ломается со встречей месяцы спустя, с отчаянным «я хочу с тобой увидеться», с первым робким прикосновением — что возвращает воспоминания обоим, слишком много, слишком болезненно. Конфликт фантазий и реальности сводит с ума.
Мелегант сбегает. Артур — не пытается догнать.
Все это была иллюзия Мелеганта: его обнаженное желание, слабое и постыдное.
Он никогда, за всю прошлую жизнь, не испытывал чувств к Артуру, но лишь пустив эту мысль в свой разум, не может ее изгнать.
Он не думает о прошлом: о ненависти, что никогда не была настоящей и потеряла любой смысл сейчас; только о том, как легко казалось быть собой с Артуром, признаваться в желаниях и слабости, шутить и жаловаться на жизнь, проводить часы говоря обо всем и ни о чем.
Он вспоминает теплоту карих глаз и мягкий изгиб рта, десятки других деталей, что отчего-то так прочно засели в его мыслях.
Когда Мелегант пьян, и несчастен, и не может перестать желать недостижимого, он отправляет сообщение:
«Они неплохо подобрали актера, но, знаешь, твоя задница определенно лучше».
Он смотрит на точки на экране, появляющиеся и исчезающие вновь, кажется, целую вечность, а затем:
«Уверен, твои кудряшки гораздо мягче».
«Я хочу зарыться в них пальцами».
«Я хочу дать тебе все, любовь, которой ты заслуживаешь — в прошлом и в настоящем. Я хочу целовать тебя, и заниматься с тобой любовью, и просыпаться с тобой. Хотел этого, когда еще не помнил, и хочу до сих пор».
«Помнишь, как ты писал?».
«Правда не избавила его от чувств».
«Мне кажется, они стали только сильнее».
В этих строчках, в этом откровении — обнаженная искренность, что вновь делает их почти равными. Почти, но не совсем. Мелегант не знает, как быть честным вот так — не прикрывая собственное желание чужим, но он хочет верить, что Артур понимает и это.
«Давай встретимся снова,» — пишет он. — «И я не сбегу. Я обещаю тебе».
Слова звучат как признание.
@темы: фикло, розовый слоник, La legende du roi Arthur, артургант пендрагорский, роскошное удовлетворение
среда, 16 мая 2018
roci's bitch
Фандом: La Légende du roi Arthur | Легенда о короле Артуре
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант, Артур/Гвиневра
Рейтинг: PG
Жанр: романтика, драма
Размер: драббл (1400 слов)
Статус: закончен
Саммари: Когда безумие отступало, пусть ненадолго оставляя в покое израненную душу, Артур видел Мелеганта таким, каким не знал его раньше — возможно, каким его не знал никто. Он видел задумчивость и меланхолию, расчетливость и остроумие, мудрость, что не терялась за поспешностью решений.
...
Артур едва сдерживает облегченный выдох, когда очередной прием подходит к концу, и собравшиеся один за другим начинают покидать зал; только советники и трое из рыцарей медлят — ждут от него ответов, что не потребовали бы публично.
Краем глаза он замечает, как Гвиневра ускользает прочь, и сглатывает невольное разочарование. Он надеялся на ее внимание после, чтобы… поговорить, возможно. Разрушить молчание, что становилось все тягостнее между ними. Ему казалось, на этот раз она не скажет нет.
Артур не может уйти сейчас, последовать за ней, как бы сильно не хотел этого. Он должен дать объяснения — на безмолвные обвинения в чужих взглядах, на возражения, что остались несказанными.
Отчего он поддержал супругу, отчего пошел на то, чтобы снизить торговый налог, когда с каждым днем война все больше опустошала казну. Артур не может позволить им считать себя глупцом — влюбленным мальчишкой, готовым согласиться со всем, чего только потребует Гвиневра.
Как не может позволить себе отмести разумный совет только из боязни показаться таковым.
В ее словах был смысл: потеря дохода не пройдет для них бесследно, но двор может себе это позволить — многим пойдет на пользу потуже затянуть пояса; а понижение ставки остается, возможно, единственным способом сохранить все более шаткие отношения с Ирландией. Кратчайшие торговые пути по-прежнему пролегают через Горре, и сейчас — выгоды поддерживать отношения с ними прочти не остается.
Артур удивлен, что упустил это осознание сам…
(Мелегант — не мог вовсе. Ни со знанием политики родных земель, альянсов, что заключал его отец — с тем образованием, что несомненно получил.
Он не был единственным в зале, кто знал все это, кто воспитывался среди высшей знати и разбирался в управлении королевством куда лучше, чем Артур.
Но только он не стал молчать.)
Артур повторяет свои причины вслух: дает объяснение, но отказывается оправдываться. Спешит закончить разговор, что тяготит его — что не изменит ничего, когда решение уже принято.
Наконец оставшись в одиночестве, он не медлит вовсе, прежде чем отправиться на поиски супруги.
Они не длятся долго: он находит ее легко, почти инстинктивно — среди прилегающих к замку садов, в скрытом в тени деревьев алькове неподалеку от реки.
Гвиневра сидит на скамье, подтянув ноги к груди и обняв руками колени.
(Эта поза едва пристала даме, но он не замечает этого тогда. Только позже, когда представляет Мелеганта на ее месте — его ссутуленные плечи, опущенный на колени острый подбородок и мягкие пряди темных волос, закрывающие лицо.
В этом образе он впервые замечает столь редкую для него уязвимость, как будто в этот миг — он вовсе не боится показаться слабым. Как будто ему все равно, если Артур увидит его таким.)
Она не поднимает головы, когда слышит приближение его шагов, не реагирует вовсе — не пытается оправить подол задравшегося платья, поприветствовать короля, как требует того этикет.
Артуру плевать на предписанные правила, только безразличие — апатия, что он читает на ее лице, заставляют сердце сжаться в невольном беспокойстве.
— Гвиневра, — тихо говорит Артур. — Мне…
… уйти? — не заканчивает он, потому что боится услышать «да». Боится, что не сможет оставить ее, даже если она того попросит.
Гвиневра переводит на него взгляд, затем опускает его вновь. Не говорит ни слова.
Артур медлит, но все же подходит ближе, садится рядом и несколько мгновений смотрит на нее ровно так же безмолвно — на узкую спину и выступающие позвонки.
(Он гадает — выступали бы они так же остро на спине Мелеганта, выдавая ту же болезненную хрупкость. Тот всегда казался жилистым и худым, и вообразить это почти просто.
Почти — недостаточно.
Артур тщетно пытается воссоздать образ из обрывков воспоминаний, из фантазий глупых и наивных.
Мечтает о том, чего не было вовсе — о том, как оставил бы первый поцелуй на коже между лопаток Мелеганта, а следующий — в изгибе его поясницы. Мечтает о неподатливой силе чужого тела, о прикосновениях слишком интимных.
Он никогда не думал о Гвиневре так. Не в месяцы после свадьбы и даже до нее. Он желал ее — но, может быть, стыдился своей страсти, чувствовал себя пристыженным.)
Гвиневра спускает ноги на землю, придвигается ближе и, взяв его за руку, переплетает их пальцы; кладет голову ему на плечо. Артур не знает, что произошло, но в этот момент — чувствует ее боль как свою. Хочет защитить от всего мира, разрешить все заботы и залечить все раны. Неспособен — потому что не понимает, не может даже представить, с чем бороться.
(Он знает, что не чужое презрение задело Мелеганта в тот день. Не злые шепоты, не возражения и не сомнения. Они были направлены не на него — на женщину, слову которой не было доверия.
Возможно, иное было виной — что-то, что Артур сказал или о чем промолчал. Ему кажется, он всегда был единственным источником его боли.)
Артур прижимается губами к ее макушке, вдыхает горький травяной запах волос и осторожно сжимает пальцы.
(Иногда он ненавидит особенно остро, что в мгновения, подобные этим, руки Мелеганта казались столь нежны под покровом магии, путающей чувства.
Даже в прикосновении была ложь.
Артур представляет мозоли на его ладонях и мелкие шрамы, оставшиеся на костяшках — что носит каждый, кто держал меч. Он хочет знать каждый из них, изучить в мельчайших деталях, но не может.)
Он не знает, как долго они сидят вот так — не считает времени вовсе. Не торопится нарушать молчание, и все же не выдерживает первым:
— Не знал, что ты интересуешься политикой, — говорит он и тут же жалеет о сказанном.
Но… когда Гвиневра поднимает на него взгляд, ее глаза вновь кажутся ясными, а на губах расцветает тень слабой усмешки.
— Не нужно испытывать интерес, чтобы видеть очевидное, — ее слова непривычно остры, но в них нет тех чувств, что терзали ее совсем недавно — не оставили до сих пор.
— Выходит, все мы слепцы, — улыбается Артур. — Ладно я…
Она моргает и отстраняется прочь, на миг оставляя острое чувство потери, и что-то меняется в ее взгляде — он не может прочесть, что.
— Ладно ты? Артур, ты король. Ты не можешь до бесконечности полагаться на свой меч, рано или поздно…
Она обрывает себя, поджимает губы и замолкает.
(Тогда Артур верил, что в этом было нежелание нанести оскорбление, переступить негласную черту приличий, но… быть может, эти слова оказались слишком правдивы, совет — слишком откровенен.
Такой непристало давать врагу.)
— Меня не готовили для этого, — говорит он тихо, опуская взгляд на собственные руки.
Признание не дается ему легко — не для Гвиневры, перед которой всегда хотелось казаться сильнее, увереннее, чем он есть на самом деле. Но он жаждет откровенности — близости, что она обещает, — куда сильнее.
— Большую часть времени я понятия не имею, что творю.
Он не смеет взглянуть на нее, не смеет поднять взгляда, увидеть — разочарование? Нечто иное?
Она выдыхает.
— Ты знаешь не хуже меня, что это не оправдание.
— Знаю, — кивает он. — Быть может…
Артур медлит, прежде чем договорить — боится признаться даже перед самим собой, но…
— …быть может, было бы лучше, займи этот трон кто-то другой.
Смех заставляет его поднять голову — тихий и невеселый, и на лице Гвиневры — выражение слишком сложное, что он не может разгадать, как ни старается.
Когда она встречает его взгляд, ее глаза непроницаемы вовсе.
— Не будь глупцом, — говорит она твердо. — Ты талантливый полководец и хороший стратег, тебе небезразлична судьба людей и они любят тебя. Все остальное… все остальное поправимо.
(Артур не знает, сколько искренности было в этих словах — чего они стоили Мелеганту, даже если тот не верил в то, что говорил.
Он благодарен за утешение до сих пор.)
Артур позволяет себе тень улыбки, сжимает пальцы Гвиневры, что до сих пор не отпускают его.
— К тому же у меня есть ты, — произносит он тихо и нежно. — Мой самый верный советник.
(Он не видит — не замечает тогда, но сохраняет в памяти гримасу, что искажает черты Мелеганта.
Но еще: Артур хочет — отчаянно и безумно, чтобы его слова были правдой.
Он хочет совета и поддержки, чужого присутствия у плеча — спасения от одиночества.)
Гвиневра не отвечает ничего, только вновь опускает голову на его плечо и закрывает глаза. Артур отпускает ее ладонь, лишь чтобы привлечь в полуобъятие — согреть своим теплом в пробирающейся под одежды стуже зимнего вечера.
Они не нарушают молчания больше — не в этот день — но даже этого довольно. Доверия и близости и надежды.
Артур смотрит на Гвиневру: на тень ресниц на ее щеках, на слабую, будто безотчетную улыбку на губах, и отчего-то в этот миг так остро щемит сердце в чувстве, непонятном ему самому.
(Ему кажется — именно тогда любовь зарождается в нем вновь.)
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант, Артур/Гвиневра
Рейтинг: PG
Жанр: романтика, драма
Размер: драббл (1400 слов)
Статус: закончен
Саммари: Когда безумие отступало, пусть ненадолго оставляя в покое израненную душу, Артур видел Мелеганта таким, каким не знал его раньше — возможно, каким его не знал никто. Он видел задумчивость и меланхолию, расчетливость и остроумие, мудрость, что не терялась за поспешностью решений.
...
Артур едва сдерживает облегченный выдох, когда очередной прием подходит к концу, и собравшиеся один за другим начинают покидать зал; только советники и трое из рыцарей медлят — ждут от него ответов, что не потребовали бы публично.
Краем глаза он замечает, как Гвиневра ускользает прочь, и сглатывает невольное разочарование. Он надеялся на ее внимание после, чтобы… поговорить, возможно. Разрушить молчание, что становилось все тягостнее между ними. Ему казалось, на этот раз она не скажет нет.
Артур не может уйти сейчас, последовать за ней, как бы сильно не хотел этого. Он должен дать объяснения — на безмолвные обвинения в чужих взглядах, на возражения, что остались несказанными.
Отчего он поддержал супругу, отчего пошел на то, чтобы снизить торговый налог, когда с каждым днем война все больше опустошала казну. Артур не может позволить им считать себя глупцом — влюбленным мальчишкой, готовым согласиться со всем, чего только потребует Гвиневра.
Как не может позволить себе отмести разумный совет только из боязни показаться таковым.
В ее словах был смысл: потеря дохода не пройдет для них бесследно, но двор может себе это позволить — многим пойдет на пользу потуже затянуть пояса; а понижение ставки остается, возможно, единственным способом сохранить все более шаткие отношения с Ирландией. Кратчайшие торговые пути по-прежнему пролегают через Горре, и сейчас — выгоды поддерживать отношения с ними прочти не остается.
Артур удивлен, что упустил это осознание сам…
(Мелегант — не мог вовсе. Ни со знанием политики родных земель, альянсов, что заключал его отец — с тем образованием, что несомненно получил.
Он не был единственным в зале, кто знал все это, кто воспитывался среди высшей знати и разбирался в управлении королевством куда лучше, чем Артур.
Но только он не стал молчать.)
Артур повторяет свои причины вслух: дает объяснение, но отказывается оправдываться. Спешит закончить разговор, что тяготит его — что не изменит ничего, когда решение уже принято.
Наконец оставшись в одиночестве, он не медлит вовсе, прежде чем отправиться на поиски супруги.
Они не длятся долго: он находит ее легко, почти инстинктивно — среди прилегающих к замку садов, в скрытом в тени деревьев алькове неподалеку от реки.
Гвиневра сидит на скамье, подтянув ноги к груди и обняв руками колени.
(Эта поза едва пристала даме, но он не замечает этого тогда. Только позже, когда представляет Мелеганта на ее месте — его ссутуленные плечи, опущенный на колени острый подбородок и мягкие пряди темных волос, закрывающие лицо.
В этом образе он впервые замечает столь редкую для него уязвимость, как будто в этот миг — он вовсе не боится показаться слабым. Как будто ему все равно, если Артур увидит его таким.)
Она не поднимает головы, когда слышит приближение его шагов, не реагирует вовсе — не пытается оправить подол задравшегося платья, поприветствовать короля, как требует того этикет.
Артуру плевать на предписанные правила, только безразличие — апатия, что он читает на ее лице, заставляют сердце сжаться в невольном беспокойстве.
— Гвиневра, — тихо говорит Артур. — Мне…
… уйти? — не заканчивает он, потому что боится услышать «да». Боится, что не сможет оставить ее, даже если она того попросит.
Гвиневра переводит на него взгляд, затем опускает его вновь. Не говорит ни слова.
Артур медлит, но все же подходит ближе, садится рядом и несколько мгновений смотрит на нее ровно так же безмолвно — на узкую спину и выступающие позвонки.
(Он гадает — выступали бы они так же остро на спине Мелеганта, выдавая ту же болезненную хрупкость. Тот всегда казался жилистым и худым, и вообразить это почти просто.
Почти — недостаточно.
Артур тщетно пытается воссоздать образ из обрывков воспоминаний, из фантазий глупых и наивных.
Мечтает о том, чего не было вовсе — о том, как оставил бы первый поцелуй на коже между лопаток Мелеганта, а следующий — в изгибе его поясницы. Мечтает о неподатливой силе чужого тела, о прикосновениях слишком интимных.
Он никогда не думал о Гвиневре так. Не в месяцы после свадьбы и даже до нее. Он желал ее — но, может быть, стыдился своей страсти, чувствовал себя пристыженным.)
Гвиневра спускает ноги на землю, придвигается ближе и, взяв его за руку, переплетает их пальцы; кладет голову ему на плечо. Артур не знает, что произошло, но в этот момент — чувствует ее боль как свою. Хочет защитить от всего мира, разрешить все заботы и залечить все раны. Неспособен — потому что не понимает, не может даже представить, с чем бороться.
(Он знает, что не чужое презрение задело Мелеганта в тот день. Не злые шепоты, не возражения и не сомнения. Они были направлены не на него — на женщину, слову которой не было доверия.
Возможно, иное было виной — что-то, что Артур сказал или о чем промолчал. Ему кажется, он всегда был единственным источником его боли.)
Артур прижимается губами к ее макушке, вдыхает горький травяной запах волос и осторожно сжимает пальцы.
(Иногда он ненавидит особенно остро, что в мгновения, подобные этим, руки Мелеганта казались столь нежны под покровом магии, путающей чувства.
Даже в прикосновении была ложь.
Артур представляет мозоли на его ладонях и мелкие шрамы, оставшиеся на костяшках — что носит каждый, кто держал меч. Он хочет знать каждый из них, изучить в мельчайших деталях, но не может.)
Он не знает, как долго они сидят вот так — не считает времени вовсе. Не торопится нарушать молчание, и все же не выдерживает первым:
— Не знал, что ты интересуешься политикой, — говорит он и тут же жалеет о сказанном.
Но… когда Гвиневра поднимает на него взгляд, ее глаза вновь кажутся ясными, а на губах расцветает тень слабой усмешки.
— Не нужно испытывать интерес, чтобы видеть очевидное, — ее слова непривычно остры, но в них нет тех чувств, что терзали ее совсем недавно — не оставили до сих пор.
— Выходит, все мы слепцы, — улыбается Артур. — Ладно я…
Она моргает и отстраняется прочь, на миг оставляя острое чувство потери, и что-то меняется в ее взгляде — он не может прочесть, что.
— Ладно ты? Артур, ты король. Ты не можешь до бесконечности полагаться на свой меч, рано или поздно…
Она обрывает себя, поджимает губы и замолкает.
(Тогда Артур верил, что в этом было нежелание нанести оскорбление, переступить негласную черту приличий, но… быть может, эти слова оказались слишком правдивы, совет — слишком откровенен.
Такой непристало давать врагу.)
— Меня не готовили для этого, — говорит он тихо, опуская взгляд на собственные руки.
Признание не дается ему легко — не для Гвиневры, перед которой всегда хотелось казаться сильнее, увереннее, чем он есть на самом деле. Но он жаждет откровенности — близости, что она обещает, — куда сильнее.
— Большую часть времени я понятия не имею, что творю.
Он не смеет взглянуть на нее, не смеет поднять взгляда, увидеть — разочарование? Нечто иное?
Она выдыхает.
— Ты знаешь не хуже меня, что это не оправдание.
— Знаю, — кивает он. — Быть может…
Артур медлит, прежде чем договорить — боится признаться даже перед самим собой, но…
— …быть может, было бы лучше, займи этот трон кто-то другой.
Смех заставляет его поднять голову — тихий и невеселый, и на лице Гвиневры — выражение слишком сложное, что он не может разгадать, как ни старается.
Когда она встречает его взгляд, ее глаза непроницаемы вовсе.
— Не будь глупцом, — говорит она твердо. — Ты талантливый полководец и хороший стратег, тебе небезразлична судьба людей и они любят тебя. Все остальное… все остальное поправимо.
(Артур не знает, сколько искренности было в этих словах — чего они стоили Мелеганту, даже если тот не верил в то, что говорил.
Он благодарен за утешение до сих пор.)
Артур позволяет себе тень улыбки, сжимает пальцы Гвиневры, что до сих пор не отпускают его.
— К тому же у меня есть ты, — произносит он тихо и нежно. — Мой самый верный советник.
(Он не видит — не замечает тогда, но сохраняет в памяти гримасу, что искажает черты Мелеганта.
Но еще: Артур хочет — отчаянно и безумно, чтобы его слова были правдой.
Он хочет совета и поддержки, чужого присутствия у плеча — спасения от одиночества.)
Гвиневра не отвечает ничего, только вновь опускает голову на его плечо и закрывает глаза. Артур отпускает ее ладонь, лишь чтобы привлечь в полуобъятие — согреть своим теплом в пробирающейся под одежды стуже зимнего вечера.
Они не нарушают молчания больше — не в этот день — но даже этого довольно. Доверия и близости и надежды.
Артур смотрит на Гвиневру: на тень ресниц на ее щеках, на слабую, будто безотчетную улыбку на губах, и отчего-то в этот миг так остро щемит сердце в чувстве, непонятном ему самому.
(Ему кажется — именно тогда любовь зарождается в нем вновь.)
@темы: фикло, La legende du roi Arthur, артургант пендрагорский, роскошное удовлетворение
вторник, 15 мая 2018
18:27
Доступ к записи ограничен
roci's bitch
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
01:21
Доступ к записи ограничен
roci's bitch
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
четверг, 10 мая 2018
roci's bitch
Название: In the Darkness (With you)
Фандом: La Légende du roi Arthur | Легенда о короле Артуре
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант
Рейтинг: PG-13
Жанр: романтика, ангст
Размер: миди | 16 600 слов
Статус:закончен
Саммари: Владыка мертвых, заточенный в Подземном царстве, отправляет верных Теней похитить обещанную ему в жены богиню Гвиневру. Вместо этого он получает Артура — смертного, вынужденного послужить ей заменой.
Части 1-4
Часть 5: ПринятиеЧасть 5: Принятие
Артур прислоняется лбом к двери и с трудом пытается восстановить сбившееся дыхание. Он позже, чем обещал: на клепсидре в главном зале уже миновали первые вечерние часы, — и слишком устал, чтобы быть хотя бы хорошим собеседником, не говоря о чем-то большем, но Мелегант ожидает его сегодня и редко прощает необязательность, так что поворачивать назад смысла нет. К тому же Артур не имеет ни малейшего желания проводить ночь в одиночестве.
Сделав глубокий вдох, он коротко стучит: створки дверей распахиваются тут же, послушные велению магии, пропускают его внутрь покоев.
Мелегант поднимается с кресла ему навстречу, откладывает в сторону какой-то объемный фолиант. Артур в несколько шагов сокращает расстояние между ними и тянется за привычным приветственным поцелуем — сглатывает невольное разочарование, когда оказывается остановлен упершейся в грудь ладонью.
Мелегант окидывает его с ног до головы критическим взглядом, вызывая смутное и в общем-то беспричинное смущение.
— Где ты был? — он убирает все еще влажные волосы со лба Артура, проводит большим пальцем по его щеке, будто пытаясь что-то стереть. — Ты весь грязный.
— Не весь, — возражает Артур и замечает не в первый раз: — Вода холодная.
— Артур.
— Я знаю, знаю, — он поднимает руки в защитном жесте.
Это всего лишь ребячество с его стороны — не попытка задеть, но, может быть, проверить в очередной раз, как много сойдет ему с рук, прежде чем мягкий упрек перерастет в неподдельное раздражение.
Он почти привык к холоду, знал его и раньше — в те несколько тяжелых зим в Тинтагеле, когда ресурсов не хватало даже на то, чтобы регулярно протапливать замок.
Ему известны и границы власти Мелеганта — что при всем могуществе даже он не может пойти против законов собственного царства, что ничто, кроме жара живого тела, не способно принести настоящее тепло в Подземный мир.
— Я тренировался с Болью, — наконец отвечает он на заданный ранее вопрос. — Потерял счет времени и не хотел заставлять тебя ждать еще дольше, так что вероятно был не слишком… внимателен.
Взгляд Мелеганта темнеет, но в нем — не то чувство, что хотелось бы видеть вновь.
— С Болью? — повторяет он сухо.
— Да, я… с одним из твоих Теней?
Артур не уверен, что именно хочет от него услышать Мелегант. Он не сомневался до сих пор, что их регулярные встречи в большом зале не были тайной.
Боль предложил ему первый тренировочный бой еще больше месяца назад, и Артур не раздумывал вовсе, прежде чем согласиться. Каким бы огромным ни был замок, все, что находилось за его пределами, оставалось для него недоступным — там лежали земли, где нечего делать живым. Запертый в четырех стенах, с течением дней он все острее ощущал, как требовала выхода копившаяся в теле энергия, и возможность выпустить пар хотя бы так казалась благословением.
К тому же, если верить Боли, тот был также хорош с мечом, как и его Мессир — что, по всей видимости, означало очень хорош. Протестующе ноющие мышцы Артура служили тому доказательством.
— С ним, — Мелегант недовольно хмурится. — Ты ведь знаешь, что они сами дали друг другу эти нелепые имена?
Артур молча кивает. Он не был уверен, но догадывался почти с самого начала — Мелегант никогда не выделял ни одного из Теней, будто не различал их вовсе.
— Впрочем, довольно об этом.
Мелегант делает шаг вперед, кладет ладонь на его затылок и наконец привлекает в поцелуй. Артур опускает ресницы и послушно приоткрывает рот, отдаваясь мгновению.
Он любит, как Мелегант целует его — нежно и тягуче-медленно, растягивая каждое мгновение наслаждения, и в то же время будто утверждая власть над ним. В каждом его прикосновении — равно ласка и клеймо обладания.
Артур не откажет ему ни в чем.
Он кладет ладони на его бедра, забираясь под тяжелую ткань туники, — притягивает еще ближе, очерчивает подушечками больших пальцев полоску кожи над поясом штанов. Ловит губами тихий выдох и крадет еще один, последний, поцелуй.
Артур отстраняется лишь немного, чтобы взглянуть на лицо Мелеганта — прочесть в нем только спокойную мягкость, уже не омраченную бессмысленной ревностью. Он прячет довольную улыбку в изгибе его шеи, а миг спустя — тщетно пытается сдержать зевок.
— Я порядком устал, — признается он, неохотно разрывая объятие и отходя на несколько шагов. — Могу я просто остаться на ночь?
— Конечно, — отвечает Мелегант, глядя на него почти снисходительно. — Ты все еще спрашиваешь.
Порой Артур убежден, что тот ценит такие ночи даже больше иных — наконец верит, что простой близости может быть довольно, чтобы он захотел остаться.
Он бросает взгляд в сторону спальни, поводит плечами, пытаясь прогнать напряжение в теле. Ложиться еще слишком рано, но даже спустя месяцы в Подземном царстве он по-прежнему плохо ощущает течение времени — когда остается один, нередко просыпается посреди ночи, а к вечеру неминуемо валится с ног.
Мелегант привычен к этому тоже: он кивает в сторону смежных комнат, давая безмолвное разрешение, и Артур не медлит и мгновения, прежде чем направиться прямиком к постели.
— Ты голоден? — доносится ему вслед.
Он оборачивается через плечо: Мелегант медлит у стола, не смотрит на него вовсе, вместо этого задумчиво разглядывая оставленную ранее книгу. Скорее всего, он знает ее содержимое наизусть, но, может, память богов столь же милосердна, как людская, и его воспоминания также гаснут со временем, сменяясь иными.
— Нет, не особенно, — отвечает он.
Пусть это наверняка изменится через пару часов, к тому времени Артур уже надеется уснуть.
Он снимает плащ, вешает его на спинку кресла и тянет завязки рубашки, но передумывает в последний момент. Даже в этой комнате слишком мало тепла, хотя она уютнее, приветливее прочих.
И все же причина, отчего Артур предпочитает ее собственной спальне, совсем в другом. Он не проводит здесь каждую ночь, не уверен, что хотел бы — бесконечные перепады настроения Мелеганта утомляют его порой, но в то же время — он спит крепче в его объятиях, просыпается легче и никогда не спешит их разорвать.
Артур садится на постель, свешивает руки между коленей — бездумно смотрит на слепое окно напротив. Оно, пожалуй, единственная деталь спальни, что вызывает у него неприятие. Напоминание, что он заперт здесь — они оба заперты.
В иные дни, как ни старается, он не может отогнать ощущение, что его посадили в клетку, подобно диковинной птице — обрезали крылья, когда он был рожден для полета.
Чувствует ли Мелегант то же? Проходит ли это ощущение с течением лет или становится лишь острее?..
Артур шумно выдыхает и трет лицо ладонями. Он почти может представить за окном предместья родного замка — как солнце садится за горизонт, подсвечивает последними лучами осенний лес и отражается дрожащим мерцанием на глади озера.
Он вновь опускает руки и судорожно сглатывает. Тоска по дому — по поверхности — сжимает сердце неожиданно сильной хваткой, становится поперек горла и не дает вдохнуть.
Артур отдал бы так много — не все, не плату за нарушенное обещание, — чтобы увидеть это вновь.
— Мелегант, — зовет он хрипло; не получив ответа, повторяет имя вновь.
Он не хочет больше оставаться один, и еще — та мысль, что непрошенной приходит ему в голову, пока еще кажется удачной. Стоящей хотя бы того, чтобы ее озвучить.
— Да? — Мелегант наконец приходит на его голос, останавливается на пороге и смотрит почти обеспокоенно. — В чем дело?
— Ты не мог бы…
Артур замолкает на мгновение, поднимается на ноги и подходит к окну — очерчивает кончиками пальцев чуть влажный камень.
— Ты не мог бы создать… иллюзию, хотя бы образ земного мира? — он полуоборачивается, слабо улыбается в насмешке над самим собой. — Я уже устал видеть эту стену.
Возможно, в этом — очередной негласный запрет, который не обойти даже самой сильной магии, но Мелегант не отвечает мгновенным отказом, лишь задумчиво наклоняет голову набок и подходит ближе, становясь у него за спиной.
Артур отступает на полшага в сторону, открывая обзор.
Мелегант медленно поднимает ладонь: тьма льнет к нему тут же, подобно прирученному зверю, как будто неохотно стекает с пальцев и устремляется к проему окна, заполняя его непроглядным, клубящимся туманом.
Артур завороженно смотрит, как постепенно из мглы проступают едва приглушенные краски: глубокая зелень блестит золотыми отсветами, просвечивает лазурью, а затем — еще неоформившиеся очертания пропитывается густо алый — слишком темный даже для закатных лучей, слишком…
Картина не держится и мига: дрожит, и растекается, и вновь исчезает, так и не сложившись до конца.
— Я не могу, — произносит Мелегант, но не опускает руку; его лицо напряжено и взгляд устремлен в одну точку. — Я не помню.
Артур беспомощно прикрывает глаза, проклинает себя за очередную ошибку, за вновь причиненное страдание. Он делает решительный шаг вперед, закрывает собой окно и осторожно перехватывает запястье Мелеганта — вынуждает его опустить руку и переплетает их пальцы.
Тот переводит на него взгляд: в его глазах боль мешается с разочарованием и первыми искрами гнева — на время, на предательскую память и собственную участь, но, если только это будет в его силах, Артур не позволит этим чувствам взять верх.
Подобные моменты по-прежнему нередки, как бы он ни пытался их избежать. Он все еще не знает, где может оступиться — случайным словом или действием нарушить хрупкое равновесие.
— Все в порядке, — говорит он тихо. — Прости, что спросил. Оно того не стоит.
Мелегант выдыхает и прислоняется лбом к его плечу. Артур опускает ладонь на его затылок, успокаивающе перебирает пряди волос — терпеливо ждет, пока все пройдет.
Еще месяц назад это закончилось бы совсем по-другому — по-прежнему могло. В иные дни Мелегант отвергал любую попытку утешения, использовал собственный гнев как оружие — как защиту.
Уязвимость ему ненавистна, но боль лишь обнажает чувства, заставляет терять контроль и показывать слишком много. Он боится этого — быть осужденным, непонятым и отвергнутым. Возможно, небеспричинно вовсе.
— Мне все еще не нравится это окно, — осторожно нарушает молчание Артур. — Может, мы его просто… завесим чем-нибудь?
Он чувствует, как Мелегант тихо смеется куда-то в его плечо, коротко сжимает пальцы, прежде чем отпустить — отступить назад, разрывая объятие.
На этот раз того, что мог предложить Артур, оказалось довольно. Он хотел бы, чтобы так просто было всегда, но сейчас — рад и тому, что Мелегант вовсе подпускает его близко, позволяет видеть столь пугающую его уязвимость. Не только бессилие, не только обиду и гнев — любые неподдельные чувства, все то, что выбивается из в совершенстве выстроенного образа Владыки мертвых.
Редкие искренние улыбки Мелеганта по-прежнему заставляют дыхание Артура замирать в горле. Быть может, это нелепо и абсурдно, но в эти мгновения он не замечает разложения вовсе — только мельчайшие морщинки, собирающиеся в уголках глаз, как его взгляд становится теплее, линия рта — мягче, вызывая непреодолимое желание коснуться его поцелуем.
Сейчас на лице Мелеганта лишь тень этой улыбки, но Артур целует его все равно: совсем легко, на миг прижимаясь лбом к его лбу, не торопясь отстраниться.
Ему хотелось бы верить, что когда-нибудь все станет только лучше — что постепенно таких моментов будет все больше, пока не останется ничего другого, но даже его наивность не столь безгранична. И все же он не оставляет надежды, что способен помочь хоть в чем-то — разделить одиночество, выслушать и утешить, пусть ненадолго заставить забыть о бремени.
Большинство дней это не в тягость вовсе, иные — оставляют свой след. Порой терпение Артура истончается тоже, когда вспышки гнева и невольная жестокость Мелеганта, его капризы вызваны не болью и не подступающим безумием, но всего лишь дурным характером.
Он учится мириться с этим тоже — не потакать, но принимать.
— Слишком глубоко задумался, — насмешливо замечает Мелегант; подняв руку, разглаживает невольно залегшую складку между его бровей. — Тебе не идет.
Артур коротко смеется и качает головой, но даже не пытается спорить. Он всегда действовал чаще, чем думал, и порой — платил за это высокую цену. Возможно, поэтому он не хочет повторять ошибок сейчас, не когда боится разрушить нечто по-настоящему ценное.
Он смотрит на Мелеганта — на то, как тот стоит по-прежнему близко, не торопясь отходить, как взгляд его спокоен и покровительственно-нежен, а на губах не гаснет совсем незлая усмешка. И Артур не может отогнать совсем иную мысль, чувство — то, что всегда было с ним последние недели, неосознанным до конца, но от того не менее реальным.
Он счастлив здесь. Запертый в темном и неприветливом замке, в окружении пронизывающего холода стен — счастлив. Не может оставаться слеп к единственной причине, что имеет смысл.
Возможно, Артур спешит, но неспособен изменить то, каким был всегда — слишком скорым в суждениях, легко бросающимся в омут с головой, упрямым в своих чувствах.
Он сомневался поначалу, пытался убедить себя, что в вынужденном одиночестве принимал влечение и симпатию за нечто неизмеримо большее, и все же… Никогда раньше он не чувствовал так глубоко, так сильно — только сильнее с каждым минувшим днем.
Он любит Мелеганта.
Знает так же твердо, что, как бы ни сложилась его судьба, это чувство не угаснет еще очень долго — быть может, никогда.
И этого довольно для его счастья — любить бога во всей его невозможной сложности, с его болью и раненой, бесконечно терзаемой душой, и…
— И вот опять, — выдыхает Мелегант.
— Тихо, — говорит Артур. — Это важная мысль.
— В самом деле?
— Да.
— Так поделись ею.
Артур наконец ловит взгляд Мелеганта и улыбается мягко и открыто. Эту мысль он и не думал держать в себе.
— Я люблю тебя, — произносит он просто.
Какую-то долю мгновения Мелегант выглядит удивленным, сбитым с толку и как будто потерянным, но затем — качает головой и тихо смеется, не пытаясь спрятать блеск неприкрытого удовлетворения в глазах.
— Глупец, — говорит он негромко и почти нежно.
Смех остается на его губах одной из тех редких и ценных улыбок, и Артур отвечает ему тем же — улыбается только шире, как последний глупец, которым бесспорно является.
Мелегант смотрит на него еще миг, затем вздыхает.
— Иди спать, — говорит он. — Ты в самом деле выглядишь усталым.
Артур не спорит: молча кивает и возвращается к постели. Опустившись на самый край, наконец распутывает завязки рубашки и стягивает ее через голову. Мелегант, поджав губы, переводит взгляд на слепое окно — небрежно поводит в воздухе ладонью, вновь призывая тьму, в считанные мгновения сплетает из призрачных нитей тяжелый, богато расшитый занавес, плотно закрывающий проем.
И пусть предложение Артура было лишь шуткой, неловкой попыткой хоть как-то развеять напряжение, так — в самом деле лучше. Как будто они всего лишь задернули шторы, прячась от света — как будто это был их выбор.
— Выглядит неплохо, — зевает он.
— Спасибо.
Мелегант подходит к нему и садится рядом, медленно проводит кончиками пальцев по его руке — недовольно сводит брови, заметив ссадину на локте. Артур кривится: он умудрился пропустить ее тоже, и теперь даже легкое прикосновение к чувствительной коже отзывается отголоском боли.
Впрочем, она исчезает быстро — растворяется вместе с мельчайшими частицами грязи, поглощенная чужой магией. Ее след остается ощущением вязкого, отчего-то влажного холода, и он не может сдержать невольной дрожи.
— По-прежнему неприятно, — жалуется Артур.
— Прости, — говорит Мелегант, но в его голосе не звучит и тени сожаления.
Он коротко целует его обнаженное плечо и поднимается на ноги, чтобы раздеться. Артур следует его примеру: стягивает сапоги, затем штаны; отложив их подальше, забирается под покрывала.
— Я тебе рассказывал, почему так ненавижу холодную воду? — спрашивает он, рассеянно наблюдая, как плащ Мелеганта растворяется во тьме.
Иногда он убежден, что тот вполне намеренно демонстрирует свою силу, а иногда — что не задумывается об этом вовсе.
Мелегант полуоборачивается к нему, поднимает брови, призывая продолжить. Он не обнажается полностью, остается в белье и свободной рубашке, и отчего-то так — неизменно выглядит ближе и доступнее.
Артур не торопится с ответом: дожидается, пока Мелегант вернется к постели, устроится рядом — поверх покрывала, очевидно не собираясь спать в ближайшие часы. Скорее всего, сон не нужен ему вовсе, но, может быть, с ним проще — течение времени, отсчет прожитых дней. Может быть, он так же любит просыпаться вместе.
— Когда мне было года четыре, — наконец говорит Артур, — Моргана попыталась принести меня в жертву Нимуэ. В благодарность за дарованную ей магию.
Он не помнит тот день сам, только чужие рассказы годы спустя, но почти не шутит об оставшемся с тех лет подспудном страхе перед водой — разумеется, не в кадке для умывания. Если бы мать не подоспела вовремя, у этой истории был бы совсем иной финал, и все же — он никогда не держал зла за тот случай. Моргана сама была всего лишь ребенком и плохо понимала, что ее младший брат — не игрушка, а живое существо.
— Она бы оценила, — замечает Мелегант.
— Она бы может, — усмехается Артур. — А вот наша мать была, прямо скажем, не в восторге.
— Даже представить не могу, отчего.
Артур закатывает глаза и плотнее закутывается в покрывало; чувствует, как Мелегант придвигается ближе — жар его тела и успокаивающий вес ладони на голове, зарывающиеся в волосы пальцы. Он тихо вздыхает и льнет к прикосновению.
— У тебя есть… — он медлит мгновение, но тепло и усталость снимают барьеры сомнений. — У тебя есть братья или сестры?
В историях, что известны смертному миру, слишком мало правды — они не сохранили и имен.
— Была сестра, — отвечает Мелегант; его голос ровен и ласка не замирает ни на миг. — Она не пережила войну. Оставалась верной отцу до самого конца.
Артур пытается сморгнуть усталость, приподнимает голову, чтобы посмотреть на Мелеганта. На его лице — задумчивость, быть может, сожаление, но и только.
— Мне жаль.
— Не стоит, — Мелегант переводит на него взгляд и слабо улыбается. — Мы не были близки. Не как вы с Морганой.
Артур вновь опускается на подушки и молча кивает. Он никогда не скрывал своих чувств к сестре, привязанности, что испытывает к ней. Они были близки — пусть ссорились часто и бурно, но мирились легко и никогда, ни на миг не сомневались в преданности друг другу.
Он любит Моргану — ее острый ум и не менее острый язык, несгибаемую волю и упрямство, ее прямоту — пускай она не всегда приятна или уместна.
— Тебе и правда не хватает ее, — тихо произносит Мелегант.
— Да, — выдыхает Артур.
Он скучает по ней больше, чем по теплу и солнечному свету, больше, чем по свободе.
— Может быть, я мог бы…
Артур моргает в потолок, останавливается на мгновение, пытаясь побороть сомнение, и все же продолжает:
— Может быть, я мог бы навестить ее на Самайн, хотя бы на день...
Они ни разу не обсуждали заключенную месяцы назад сделку, не после того, как все изменилось между ними. Казалось неправильным спрашивать об этом теперь — был ли он достаточно хорош, чтобы стать заменой Гвиневре.
Он не боится того, что может услышать, и все же…
— Может быть, — говорит Мелегант, не давая ответа вовсе.
Артур вздыхает и снова закрывает глаза.
Он слушает звук чужого дыхания, мгновениями позже — шорох книжных страниц.
Постепенно, совсем скоро, сон забирает его в свои объятия.
На следующее утро он просыпается в одиночестве.
Часть 6: Свобода
Часть 6: Свобода
Невидящим взглядом Артур смотрит на мерное течение воды за узорчатым стеклом клепсидры: как с каждой каплей идет отсчет последних мгновений вечера, приближая наступление ночи.
Ночи Самайна.
Все закончится сегодня: полгода в Подземном царстве, шесть месяцев, что пролетели слишком быстро, отняли слишком много, а то, что дали взамен… Артур не знает, как нести эту ношу.
Он думал, пребывание в мире мертвых обернется для него пыткой, но ошибся — был счастлив здесь, как никогда за все годы жизни на поверхности.
Он смел надеяться, что сможет сохранить это счастье, но ошибся вновь.
Артур не видел Мелеганта ни мгновения за минувшую неделю: с тех самых пор, как проснулся в одиночестве, в пустой постели, уже не помнящей чужого тепла. Он был растерян, сбит с толку, обеспокоен, и все же не мог и представить тогда, что все закончится вот так.
Он ждал Мелеганта, отчаявшись, искал по бессчетным залам и коридорам замка, звал, но в ответ слышал лишь эхо собственного голоса. C каждым мгновением страх — осознание, что произошло нечто дурное, — подбирался все ближе, скользкими щупальцами сжимал сердце.
И пусть в нем тлела слабая, бессильная тревога за Мелеганта, в глубине души он знал, что дело в ином: в них, в нем самом — причина, и объяснение, и вина.
Артур силился понять, что могло пойти не так: что он сделал или сказал, о чем промолчал. Не находил ничего. Ничто не могло оправдать такого исхода: ни глупое, но искреннее признание, ни мольба хоть единожды увидеться с сестрой. Если это было милосердие в глазах Мелеганта, Артур не просил о нем. Не стал бы, даже если бы сделки между ними не было вовсе. Мелегант должен был это знать.
Он должен был дать ему хотя бы объяснение.
Но даже Тени не принесли ответа, только горькое подтверждение того, что Артур принял и так: Мелегант отказывался видеть его. Потерял интерес — быть может, получил, чего добивался, и не видел смысла продолжать игру.
Артур был зол сперва — поглощен отчаянием, и гнева, и болью. Не раз терял самообладание, срываясь на Тенях: за то, что те упрямо хранили молчание, беспрекословно подчиняясь приказам Мессира.
Он отказывался от еды, отвращенный самой мыслью о том, что Мелегант создавал ее — что по-прежнему беспокоился о нем достаточно, но не мог сказать в лицо, что произошло, чем он заслужил быть покинутым, оставленным в одиночестве с разбитым сердцем.
Артур не ждал любви, никогда не надеялся на ответные чувства, и все же… В своей наивности посмел решить, что был небезразличен Мелеганту. Что тот ценил мгновения, проведенные вместе, выбрал бы их взамен пустоты — взамен утешения обещанной когда-то супруги.
Артур прижимает руку к груди, к гулко, почти болезненно бьющемуся сердцу, и закрывает глаза.
Неужто ревность отравляет его душу?
Неужто мысль о том, что Мелегант может быть счастлив в чужих объятиях, так невыносима для него?
Или в своем высокомерии, в отчаянной надежде, он по-прежнему верит, что может дать больше — любить сильнее, чем способна Гвиневра?
Артур сжимает пальцы, комкая ткань рубашки, как будто надеется вырвать, уничтожить мучительно-острое желание все вернуть.
Он выбрал бы гнев вместо этого чувства, но тот оставил его с течением дней: когда вспышки ярости не приносили ничего, кроме опустошенной усталости, когда после — Тени казались столь же приниженными, послушными и запуганными, как перед лицом их Мессира.
Ему тошно от этой мысли до сих пор, но не она заставила его остановиться.
В нем попросту больше не осталось сил: боль отнимала их все.
Артур сглатывает подступающую к горлу желчь, опускает между коленей едва заметно дрожащие руки. Его кожа слишком бледная, холодная и липкая от нездорового пота, и он не чувствует себя живым — лишь мертвецом, что чудом ходит, дышит, поддерживает никому ненужную иллюзию.
Ему должно быть здесь самое место, но даже в этом он получил отказ.
Ненавистная свобода совсем близко.
— Артур, — зовет его Боль. — Время почти пришло.
— Я вижу, — говорит он безучастно.
Артур поднимает голову и смотрит на Теней: на Крошечного, Горького и Боль, собравшихся вывести его прочь из Подземного царства.
Он хочет, чтобы Мелегант был здесь — ради слов прощания, если ничего иного, но желание неспособно изменить действительность.
— Что будет с нашими землями? — спрашивает он. — С богиней Гвиневрой? Если…
Артур замолкает. Гадает, зачем говорит все это. Разве есть ему дело до судьбы Британии? Разве он способен еще думать о ней?
Но даже в этот миг он знает в глубине души, что никогда не перестанет беспокоиться о благе своего народа, никогда не выберет безразличие, как бы сложно ни было найти в душе хоть что-то кроме обиды и боли.
Так чувствовал Мелегант все это время?..
Артур шумно выдыхает и запускает пальцы в волосы, отчаянно пытаясь отогнать эти мысли. Он не может больше думать о нем: о его боли, безумии и одиночестве, но чувства не желают уходить, не меркнут и не гаснут, пусть уже не приносят тепла.
Если бы только он способен был их отпустить, избавиться так же просто, как избавились от него, возможно, стало бы легче, но… Артур знает, знал с самых первых мгновений и первых робких искр любви: для него никогда не имело значения, чего Мелегант заслуживал, был ли нежен или груб, внимателен или небрежен.
Он не может лелеять надежду оставить здесь это чувство.
— Мессир хотел, чтобы ты знал, он… — Боль колеблется миг, едва ли не впервые изменяя нередко жестокой прямоте. — Он получил, чего хотел, и больше не заинтересован в браке. Пока что. Ты должен быть…
— Счастлив?
— М… — начинает Крошечный, делая шаг вперед, но Артур не дает ему договорить:
— Не надо, — он усилием воли заставляет себя подняться на ноги: прямо держит спину, даже если тело кажется слабым и непослушным. — Не называй меня так.
Последняя капля воды в клепсидре падает вниз, накренивая уровень: наступает полночь.
Он видит вспышку обиды на лице Крошечного, как опускаются его плечи, но отказывается чувствовать себя виноватым. Ему небезразличны Тени, они — часть Мелеганта, живые существа, что заботились о нем как умели, только сейчас чужая щенячья преданность почти нестерпима.
— Пора, — говорит Горький.
Он и Боль подходят к Артуру ближе, становятся от него по обе стороны и мертвой хваткой сжимают плечи. С их пальцев сочится вязкая и густая магия, прикосновение которой столь томительно знакомо.
Артур плотно зажмуривает глаза, на мгновение позволяя себе представить, что это Мелегант открывает путь, невидимый среди клубящейся в зале мглы, и все же рядом — так близко, что можно было бы в последний раз…
Тьма поглощает их.
Всего миг спустя свежий воздух ударяет в ноздри.
Артур чувствует, как кружится голова и слабеют колени — едва удерживает равновесие, когда Тени отпускают его и отступают прочь.
Он часто моргает, тщетно пытаясь прогнать пелену с глаз, но даже сквозь нее без труда узнает поросшие редким лесом холмы Тинтагеля и извилистую дорогу к дому.
Полгода назад здесь горели костры Белтейна.
Тени не исчезают сразу, не торопятся оставить его в одиночестве, и их присутствие в мире живых кажется странным и неуместным — почти столь же, сколь чувствует себя Артур, но это пройдет.
У него впереди не шесть месяцев: вся жизнь.
— Передайте Крошечному, что я… — хрипло произносит он, чтобы хоть как-то разорвать тишину, — не желал его обидеть.
Он мог бы сказать что-то еще: не Крошечному, Мелеганту, но что оставалось? Признания, или сожаления, или обвинения?.. Они потеряли смысл.
Боль молча кивает, но Горький медлит. Наклоняет голову набок и постукивает пальцами по бедру, произносит коротко и ядовито:
— Он трус.
Боль кидает в его сторону предупреждающий взгляд и все-таки молчит. Не обрывает непрошеное откровение, как случилось бы раньше.
Раньше Артуру было не все равно.
— Я знаю.
Будь это иначе, Мелегант не лишил бы его объяснений, правды, сколь бы тяжелой она ни была.
Руки невольно сжимаются в кулаки: не в гневе, но в отчаянной попытке не распасться на части, стоять прямо, когда все, чего он жаждет — спрятаться от мира и позволить себе быть слабым.
Теням не чуждо понимание: они исчезают в ночном воздухе без слов прощания — не оставляют и следа, как будто их не было вовсе. Как будто минувшие месяцы были лишь бредом горячечного сознания, безумными видениями, принесенными затянувшейся лихорадкой.
Артур хотел бы поверить в это: что слабость, и боль, и подступающая к горлу тошнота — не более чем болезнь, которая пройдет, оставит его в покое.
Его ноги подгибаются. Он тяжело опускается на колени, на влажную от прошедшего дождя землю и упирается кулаками в бедра. Дыхание дается с трудом, но воздуха все равно слишком много: от него по-прежнему кружится голова, а тело дрожит… от холода? Он разучился чувствовать его как раньше. Осенняя ночь слишком тепла, слишком ярка, и жива, и милосердна.
Артур не знает, сколько времени проводит вот так: быть может, всего несколько минут или же часы, — прежде чем оклик вырывает его из транса:
— Артур! Артур, слава богам!
Его губы дергаются в слабой попытке сложиться в усмешку от иронии слов, но миг спустя он узнает голос: вздергивает голову и пытается встать — не может, предан больным, задеревеневшим телом.
Он беспомощно смотрит, как Моргана, возлюбленная сестра, спешит ему навстречу вверх по холму. Ее волосы растрепанны, и подол платья мокрый от грязи, глаза — встревоженные и почти напуганные.
Артур никогда не видел ее такой.
Она сбивается с шага, буквально падает перед ним на землю и крепко сжимает плечи.
— Артур! — повторяет она почти требовательно. — Ты слышишь меня? Ты в порядке?
Он с трудом встречает ее взгляд и выдыхает единственный возможный ответ:
— Нет. Нет, я не в порядке.
Глаза щиплет от непролитых слез, и он не может сдерживать их больше — как будто слова разрушают последний, самый хрупкий барьер.
Артур сдается. Он плачет навзрыд, судорожно цепляясь за Моргану и пряча лицо у нее на груди — как плакал мальчишкой, зная, что сестра обязательно утешит, успокоит боль и излечит любые раны.
Перед этой ее магия бессильна.
Моргана только прижимает его ближе и шепчет бессмысленные слова утешения, гладит по голове и качает на руках — пока не иссякают слезы и не затихают всхлипы, пусть тело еще дрожит и дыхание срывается с губ влажным хрипом.
Она разрывает объятия и обхватывает ладонями его лицо, проводит большими пальцами по его впалым щекам, по неровной, отросшей щетине.
Ее взгляд — темный и тяжелый, и губы сжаты в тонкую линию.
— Где ты был все это время? — спрашивает она без тени былой мягкости. — Я искала тебя, не оставляла поиски ни на миг, но только сегодня волшба дала ответ. До этого… Артур, до этого не выходило ничего, как будто тебя вовсе не было в этом мире.
Артур тяжело сглатывает.
— Ты была права, — говорит он хрипло и едва слышно, — в том, что боги существуют, что их царство столь же реально, как и наши земли.
Он не в силах добавить чего-то еще, но Моргане довольно и этого.
— Кто это был? Кто сотворил это с тобой?!
— Мелегант.
Его голос звучит тверже, увереннее и сильнее, даже если имя по-прежнему причиняет муку. Имя, что было забыто людьми.
Он закрывает глаза и выдыхает:
— Владыка мертвых.
— Он, — шипит Моргана.
Ему кажется, в одном этом слове сосредотачивается вся ненависть, которую она ощущает в этот миг, обещание возмездия, какой бы ни оказалась цена.
— Это не… — Артур накрывает ладонями руки Морганы, вынуждая наконец опустить их. — Это не его вина. Я сам сотворил это с собой.
Когда отказывался от еды и не спал ночами, позволил болезни взять верх, не заботясь об исходе.
Когда позволил себе надежду, что все может обернуться иначе.
— Чушь!
Ярость искажает лицо Морганы, меняя его почти до неузнаваемости, и Артур должен заставить ее понять.
Она не может лелеять планы мести богу, сколь бы безумной и бессмысленной ни была эта затея.
Она не может ненавидеть его, когда Артур по-прежнему…
— Я люблю его, — произносит он признание, что дается все так же легко. — Я люблю его, это не… Я по ошибке, по нелепой случайности попал в его царство и оказался заперт в нем, но я полюбил его за эти полгода и надеялся… Надеялся, он не отошлет меня прочь.
Его объяснение слишком путанное, слишком невнятное, но в мыслях и чувствах порядка нет тоже, и он не может предложить иного.
Короткий миг во взгляде Морганы мелькает удивление, почти шок — его довольно, чтобы прогнать гнев.
За ним приходит жалость.
— О, Артур, наивный глупец, — произносит она тихо, ее слова — почти эхо тех, что сказал Мелегант, единственного ответа, встретившего его признание, и все же… — Тебе и правда больше некого винить.
…он помнит, какими ясными казались глаза Мелеганта в тот миг, помнит удовлетворенный изгиб его рта и столь редкую нежность во взгляде.
Быть может, он был глупцом, полюбив — еще большим, посмев поверить, что знает хоть что-то о чувствах бога, что может читать его эмоции так же легко, как человеческие, но… Его сердце верит до сих пор: все это не было ложью или умелой манипуляцией.
Ему кажется, именно поэтому боль так сильна.
— Тобою воспользовались и бросили, когда наскучила игра.
Моргана жестока, пускай не хочет ранить — только заставить его увидеть истину, но, даже если глаза Артура в самом деле закрыты перед нею, он выбирает слепоту.
— Нет, — говорит он с непоколебимой твердостью. — Нет.
Не видит смысла добавлять что-то еще, когда знает, что слова не возымеют действия.
Моргана выдыхает сквозь зубы и качает головой: не пытается разубедить так же, лучше многих зная его упрямство.
— Пойдем, — она поднимается на ноги. — Пора возвращаться домой. Мама места себе не находила от беспокойства, наотрез отказывалась верить, что…
Она обрывает фразу и поджимает губы.
Артур поднимает на нее взгляд. Его мысли почти ясные в этот миг, как будто слезы, признание, принятие хотя бы немного ослабили тиски, сжимающие сердце, но… Так было и раньше: минуты и часы обманчивой легкости, когда казалось, он может двигаться дальше и оставить все позади.
Он больше не тешит себя надеждой.
Артур вновь пытается встать — почти падает, но на этот раз способен удержаться на ногах. Моргана протягивает ему руку, улыбается невесело и слабо.
— Первая любовь редко бывает счастливой, братик, — говорит она подчеркнуто легко — о том, о чем не имеет понятия. — Все пройдет. Ты ведь знаешь, как говорят: время лечит любые раны. У тебя еще вся жизнь впереди.
И даже если слова не звучат утешением, лишь приговором, Артур кивает — сжимает ее ладонь и делает первый шаг в сторону дома.
Его жизнь продолжается.
Часть 7: Смерть короля
Часть 7: Смерть короля
Артур умирает.
Он не чувствует боли, даже если должен — быть может, ее заглушает жар сражения, что по-прежнему не угас в теле, быть может, она попросту утратила значение.
Кровь сочится сквозь зажимающие рану пальцы, алая, густая и горячая. Артур ощущает ее солоноватый вкус во рту, в глазах мутится и темнеет, и время замедляется до бездействия — замирает в преддверии конца.
Он уверен без тени сомнения: ему не выжить.
Осознание не приносит ничего, кроме облегчения. Он не искал смерти минувшие годы, не жаждал ее, но теперь — примет с покорной благодарностью.
Он прожил достойную жизнь в глазах многих. Жизнь, что была отдана на благо людей — единственный выбор, что ему оставался. Его разум, его сердце и душа принадлежали другим, кто бы ни нуждался в нем.
Его народ нуждался, и он не мог им отказать.
Артур гадает, знал ли он хоть когда-то, как жить для себя.
В его воспоминаниях прошедшие годы по-прежнему разделены шестью месяцами, проведенными в Подземном царстве, и он едва помнит мальчишку, каким был раньше, к чему тот стремился и чего желал.
Должно быть, когда-то он хотел простой жизни: унаследовать земли отца, влюбиться в прекрасную женщину, что стала бы его женой, завести детей.
Должно быть, он был бы счастлив тогда, если бы только смог сохранить эти мечты, посмел бы отказаться от иной любви, мучительной, и все же его.
Артур отдал Мелеганту все, положил на жертвенный алтарь и то, о чем его никогда не просили, но не мог отыскать в душе сожаления. Он остался бы с ним до конца своих дней — для него... для себя тоже.
Возможно, судьба наказала его за это желание.
Он цеплялся за него слишком, непозволительно долго: годами тешил себя бессмысленной надеждой, что однажды Мелегант вернется за ним, заберет обратно в Подземное царство и не отпустит больше никогда.
Он ждал этого в каждый из великих праздников, каждую священную ночь искал взглядом в толпе Теней — казалось, видел их не раз, лишь краем глаза успевая уловить знакомые силуэты, но, даже если это не было насмешкой разума, они неизменно оставались в стороне. Владыка мертвых так и не отдал приказа его вернуть.
И все же… Артур не знает, перестал бы надеяться хоть когда-нибудь, оставил бы свое тщетное ожидание, если бы не пришло время, когда он не мог позволить себе этого больше.
Когда пришли саксы.
Их набеги становились все более частыми, все более разрушительными, оставляли за собой лишь смерть — выжженные поля, пропитанные кровью бриттов, и никто из них уже не мог оставаться в стороне.
В тот год, когда отец слег от тяжелой болезни, Артур взял на себя командование его воинами, объединив последние, жалкие силы с герцогами и королями, чьи титулы почти потеряли значение.
Ответственность грузом легла на его плечи, но он нашел в ней спасение — облегчение, что принес наконец обретенный путь.
Бритты были слабы: прижатые когда-то тяжелой пятою Рима, они давно забыли, как сражаться за родные земли, как бороться самим, когда разрушающейся империи не оставалось дела до слишком далеких колоний.
Артур не мог найти силу там, где простыл и ее след. Он знал стратегию и тактику — из книг отца и пыльных томов Подземного царства, умело обращался с мечом, не позабыв уроков Боли, но этого не могло быть достаточно.
И все же стало.
На поле боя он чувствовал силу, что наполняла его тело, свет, что обжигал, но не грел, и в то же время — заставлял чувствовать себя живым среди смерти. Каждое сражение могло стать последним, и каждому он отдавал всего себя: обрушивал праведный гнев клинка на головы врагов, чтобы их жизнями вернуть ту, что была отнята у его земель, выпита досуха непрекращающейся войной.
Годы, бесчисленные сражения спустя, была одержана первая крупная победа.
Артур болезненно ярко помнит тот день: как его плащ и тунику насквозь пропитала кровь врагов, как руки дрожали от силы каждого нового удара, что приносил смерть — десятки, сотни смертей. Он так и не узнал, как много.
Он помнит, как в ушах звучали предсмертные крики его людей и оглушающий рев варваров, звон клинков и сломанных копий.
Как он остался последним на поле боя, кто был еще в силах стоять. Как его имя впервые шептали в благоговейном трепете.
Одни говорили, он был любимцем богов. Другие шутили, быть может, Владыка мертвых не желал видеть его в своем царстве. Со временем Артур научился скрывать горечь, что приносили эти слова — неизменно, пускай он знал, что, даже если его судьба оставалась небезразлична Мелеганту, им не суждено было встретиться вновь: живым, даже богам, нет места в Озере Душ.
За первой победой пришли и иные, одержанные Артуром — избранным военачальником бриттов. Они славили его и поклонялись ему, возлагали свои клинки к его ногам, а взамен — он отдавал им все, что у него оставалось. Свой разум, и меч, и жизнь. Не жалел ничего для людей.
И люди не забыли.
Он получил корону из рук народа, стал во главе когда-то разрозненных герцогств, впервые за долгое время вернув мир на их земли. И пусть трон не принес Артуру счастья, он принял его: свой долг и свое предназначение.
Год спустя умер отец — сдался затяжной болезни, оставив любые попытки бороться. Потеря сломила мать, и даже Моргана не могла скрыть глубокой скорби, что принесла его смерть.
Артур отпускал его с легким сердцем.
В день похорон, в миг, когда лодка уносила тело отца вдаль к водам Подземного царства, он шептал самые старые молитвы, которые только мог найти: пожелания легкого пути и милости за гранью. Повинуясь зову сердца, вплетал в них имя — то, что впервые за десять лет посмел произнести вслух, что по-прежнему оставалось столь знакомым и родным.
И после — с властью, данной ему людьми, Артур сделал все, чтобы вернуть в народ ритуалы прошлого, утраченную когда-то память о Владыке мертвых.
Потому что сам он так и не смог забыть Мелеганта. Он не хотел, чтобы тот был забыт.
В этом была клятва, что он так и не посмел дать себе, но, может, исполнив ее, надеялся избавиться от вины, глубоко пустившей корни в его сердце, успокоить память об ином обещании — безмолвном, и опрометчивом, и самонадеянном — оставаться рядом с Мелегантом, пока нужен ему.
Он слишком долго пытался сбежать от мысли, от знания, что изгнание не освободило его от данного слова, что не в его силах было сдержать его, как бы сильно, как бы преданно он ни любил.
Но он любил, пусть это потеряло смысл — все отпущенные ему годы, не в силах отпустить этого чувства, даже если оно давно не приносило ни счастья, ни тепла, только боль.
Оно казалось раной, что так и не смогла затянуться: так просто было разбередить ее вновь, заставить кровоточить до пустоты, пока не оставалась лишь тоска столь острая, будто времени не прошло вовсе.
Когда-то Артур лелеял свою любовь, отдал бы все, чтобы сохранить ее в сердце; теперь, больше всего прочего, жаждал покоя. Не забыть, но забыться самому.
Его желание исполнится совсем скоро.
Артур умирает.
Близ Камлана, на поле битвы, что станет его последний, смертельно, предательски раненый мальчишкой в его собственных цветах: мальчишкой с темными кудрями и ненавистью во взгляде — завистью, и презрением, и раненым самолюбием.
Артур не знает, чем заслужил все эти чувства, и у него нет времени гадать.
В его руках еще осталась сила, чтобы нанести ответный удар — убить предателя и забрать с собой его жизнь, но отчего-от он медлит. Быть может, мальчишка напоминает ему кого-то, быть может, он хочет быть милосердным еще хоть раз.
В последние мгновения жизни он думает о Мелеганте.
О холодном, но ласковом и столь желанном объятии смерти, о вечном покое в водах Озера Душ.
Непослушными губами Артур шепчет молитву, что не будет услышана: просит о милости и легком пути, просит прощения за обещание, что не сдержал.
Артур умирает.
ЭпилогЭпилог
— Мессир, — произносит Тень, отвешивая глубокий поклон. — Пир уже начался. Вам следует…
— Не смей указывать, что мне следует делать.
Мелегант едва сдерживает раздражение — нервное напряжение, что забирается под кожу и не желает уходить.
Сегодня он наконец-то покинет Подземное царство, отплатит Утеру за нанесенное оскорбление — вкусит гнев и досаду в его глазах, как только тот осознает, что его план провалился.
Но, может быть, это лишь иллюзия триумфа. Может быть, Утер с самого начала готовил ему иную участь, иное наказание — отчаяние, которое разглядел в его будущем.
Отчаяние, преследующее его до сих пор.
Мелегант кривит рот в гримасе неудовольствия, оправляет тяжелые парадные одежды и отказывается встречаться взглядом с отражением в зеркале — ненавидит его, как никогда раньше, даже когда проклятие по-прежнему имело силу.
Это кажется еще более жестоким: извечное напоминание о чувствах, что он испытывает к Артуру — о том, что они живы до сих пор.
Мелегант знает, когда накренилась чаша весов, сменяя один приговор другим: помнит это мгновение так ясно, будто времени не прошло вовсе — не годы, проведенные в сожалении.
Он помнит, как смотрел на Артура, мирно спящего в его объятиях, — на глупого влюбленного мальчишку, ребенка не только по меркам богов, — и силился понять: когда успел так привязаться? К искренним улыбкам и ласковым прикосновениям, к объятиям, что казались сильными и надежными, пускай принадлежали смертному, к принятию — к любви.
Быть может, одиночество довело его до грани отчаяния.
Мелегант не желал отказываться от Артура, променять человеческое тепло на высокомерную холодность богов, и даже если Гвиневра по-прежнему оставалась желанной наградой — у него была вечность, чтобы ее забрать.
У Артура не было. Только короткий смертный век, который он отдал бы до последнего мига — оставил позади закаты и рассветы, будущее, семью. Все, только чтобы подарить мимолетное утешение истерзанной душе позабытого всеми бога.
И лишь на миг — на мгновение, что не длилось и секунды, — Мелегант готов был отпустить. Ради Артура, который заслуживал большего — свободы, жизни. Не медленного гниения в Царстве мертвых.
Жадность его прогнившего сердца оказалась сильнее, и все же — проклятие пало.
Мелегант не знает, что стало ответом: столь чуждое ему бескорыстие или же чувства, что он испытывал к Артуру — неназванные, но признанные.
Их сила испугала его.
Отражение в зеркале — его собственное лицо, вновь, как и столетия назад, нетронутое разложением, — не принесло ему облегчения, только страх.
Если шести месяцев было довольно, чтобы изменить это — изменить его — что ждало дальше?
Что стоила любовь смертных, еще более мимолетная, чем их жизни?
И когда Мелегант принял решение — изгнать Артура, не видеть его ни мига больше, — в нем не оставалось и тени бескорыстия. Только трусость.
Он гадает, было ли милосердие в проклятии Утера или всего лишь жестокая насмешка.
«Ты останешься пленником своего царства, покуда тьма правит твоим сердцем».
Что правит им теперь?
Тоска?..
— Мессир, — вновь смеет позвать его Тень, но в этот раз Мелегант закрывает глаза на дерзость — назойливый скрежет чужого голоса прерывает ненавистные мысли, бессмысленные сожаления, что не желают уходить.
К тому же — ему в самом деле не стоит задерживаться слишком уж сильно: он еще надеется испортить тот праздник, ради которого Утер собрал пантеон.
Мелегант отступает от зеркала, закрывает глаза и призывает тьму — послушную и успокаивающую, льнущую к нему как возлюбленное дитя. Она легко принимает его в свои объятия, поглощает целиком, а затем — он чувствует лишь падение, отсутствие малейшего сопротивления, барьера, о который бился десятилетиями, пока не сдался.
Тьма выпускает его мгновения спустя, шипит и отступает в ненависти к слепящей яркости залов Камелота.
Мелегант нацепляет усмешку превосходства и направляется к ведущим в главный зал дверям, из-за которых доносится шум голосов.
Они затихают, стоит ему войти.
Его шаги, тяжелые и ровные, эхом разносятся по залу.
Он останавливается в самом его центре и обводит взглядом собравшихся — с неудовольствием отмечает, что многие ему незнакомы. Мелегант не уделяет им ни капли интереса, но тратит миг, чтобы встретиться глазами с Лодегрансом — не отворачивается прочь, пока тот не опускает голову, пряча страх и презрение.
Последняя очередь достается верховному богу Камелота.
— Мелегант, — Утер поднимается со своего трона.
Его лицо подчеркнуто бесстрастно, и только вздувшаяся вена на виске выдает раздражение. Должно быть, прославленный дар предвидения не открыл ему этого момента.
Улыбка дрожит на губах Мелеганта, и застарелая ярость поднимает голову в его душе, но он еще способен держать себя в руках.
— Утер, — он и не думает кланяться. — Давно не виделись.
— Ты свободен, — так же сухо произносит Утер. — Мои поздравления. Прошу, займи свое место за столом.
Он широким жестом указывает на кресло в самом дальнем и темном углу зала — единственное, что остается свободным.
— Мы собрались здесь поприветствовать моего сына…
— Мне плевать, — резко прерывает Мелегант.
Он не чувствует ожидаемого удовлетворения, не чувствует ничего. Почти жалеет, что пришел — позволил себе вернуться в этот рассадник лицемерия.
— Прояви уважение, — Утер ударяет кулаком по столу, уже не пытаясь сдержать ни раздражения, ни гнева — неизменно праведного в его глазах. — Он был достойным мужем, великим королем и заслуживает…
— Мне плевать, — повторяет Мелегант.
Ему нет дела до ублюдка Утера, до повода, по которому собрались боги — как им нет дела до него, свободен он или заперт в стенах собственного царства, продолжает ли влачить свое жалкое существование.
Разочарование ядом растекается по телу.
Мелегант переводит взгляд с Утера на Гвиневру, сидящую по правую руку от отца, смотрит на нее холодно и равнодушно. Она хороша собой — одарена той хрупкой и светлой красотой, что будет столь приятно запятнать.
Он все еще имеет на нее право, в любой миг может потребовать исполнения обещания. Стены Подземного царства не держат его больше, и Гвиневра будет свободна тоже — Артуру не о чем беспокоиться, он…
Мелегант сжимает пальцы в кулаки, резко разворачивается на пятках и направляется к предложенному ему месту.
У него еще будет время заполучить свою невесту.
Мучительное ожидание станет сладкой местью Лодегрансу.
Мелегант садится за стол, и гул голосов вновь наполняет зал — как будто не произошло ничего значимого, как будто само его появление оказывается забыто в тот же миг.
Он подносит к губам кубок с вином, пытаясь сдержать гневную дрожь, что проходит по его телу; на короткий миг встречается взглядом с Нимуэ — единственной, кого способен терпеть из всей божественной своры. Ее тонкие брови поднимаются в немом вопросе, но он не позволяет ни единой эмоции отразиться на его лице. Нимуэ картинно закатывает глаза.
— Лодегранс, — легко перекрывая чужие голоса произносит Утер. — Время пришло. Приведи его.
Мелегант кривится от очередного напоминания, зачем — из-за кого устроен этот пир. Еще один бог. Мальчишка Утера. Воин, павший на поле боя, раз Лодегрансу выпала участь забрать его душу. Король, пускай в Британии никогда не было королей — лишь герцоги и рексы, неспособные ни на миг прекратить свои распри.
Этого недостаточно, чтобы Мелегант почувствовал хоть каплю интереса.
Лодегранс поднимается из-за стола и медленно, чеканя каждый шаг, проходит в центр зала. Замирает на миг с излишней, показной торжественностью — призывает свое копье и ударяет древком в пол, искажая реальность.
На несколько мгновений зал наполняют звон клинков, тяжелый запах металла и крики умирающих людей, но картина распадается и исчезает, вновь оставляя лишь бога войны. Его — и человека в запятнанной кровью броне, что стоит подле него на коленях, зажимая пальцами уже несуществующую рану.
Человека, которого Мелегант узнает.
— Артур, — не его губы произносят это имя, но Утера. — Сын мой.
Артур — и это он, сомнений быть не может, — поднимает голову, чтобы взглянуть на своего отца.
На его лице нет ни удивления, ни страха — только усталость. Он выглядит старше — его взгляд, если не черты, — как будто прожил целую жизнь за то мгновение, что их разделило…
За тринадцать лет Артур прожил жизнь.
— Это правда, я твой отец, — отвечает Утер на вопрос, что не был задан. — В тот день, когда ты был зачат, я возлег с твоей прекрасной матерью, зная, что наш союз даст плоды — что наше дитя однажды совершит великие деяния.
В его голосе звучат гордость, почти отеческое тепло, и Мелегант сглатывает подступающую к горлу желчь. Он не сомневается, что Игрейна понятия не имела, кого приняла в свою постель.
— Ты не разочаровал меня, — продолжает Утер. — Ты был великим королем, и имя твое не будет забыто. Своими подвигами ты заслужил место в Камелоте, среди богов. Бессмертие и…
— Зачем? — хрипло прерывает его Артур.
Он судорожно сжимает пальцы и наконец опускает руку. Не поднимается на ноги, даже если годы назад не преклонил бы колени ни перед кем.
— Зачем мне бессмертие? — спрашивает он, и Мелегант отдал бы многое, чтобы видеть лицо Утера в этот миг, но не может оторвать взгляда от Артура — от тоски в его глазах, от гримасы боли, что искажает его черты. — Я не прожил счастливой жизни, и я не… я хочу покоя.
Липкий страх поднимается в душе Мелеганта, от неправильности этих слов — от ошибки, что свершится вот-вот, и которой нельзя допустить.
— Мне жаль слышать это, — с неискренним, наигранным сочувствием произносит Утер, — но ты еще можешь найти свое счастье здесь. Я обещаю тебе это! Прими от меня дар, что скрасит твои дни: руку прекрасной Гвиневры, богини плодородия и весны.
На миг тишина замирает в воздухе и разбивается на тысячи осколков: Артур шумно выдыхает и закрывает глаза.
Мелегант должен чувствовать ярость от выбора Утера, — от того, что тот посмел обещать его невесту кому-то другому, — и она есть, вскипает глубоко внутри, грозит вырваться наружу, но страх оказывается сильнее.
Артур откажется, и тогда…
— Возьми этот кубок, — Утер указывает на золоченую инкрустированную чашу, что стоит перед Гвиневрой. — Испей напиток бессмертия. Он скрепит и обещание вашего союза.
Мелегант тяжело сглатывает и резко поднимается на ноги.
— Не так быстро, — говорит он, едва сдерживая дрожь в голосе.
Он чувствует на себе взгляд Артура, что тот замечает его наконец, но не позволяет смотреть в ответ.
Не сейчас.
Он медленно проходит к столу, за которым восседает Гвиневра, встречая взгляды каждого из богов — пускай считают, что он в гневе за нарушенное обещание, за то, что ему было отказано в супруге.
В иной раз это принесло бы ему ни с чем несравнимое удовольствие: опасение и стыд в глазах Лодегранса, беспомощная ярость на лице Утера.
Когда Мелегант останавливается перед Гвиневрой, она смотрит на него иначе — открыто и вопрошающе, с невинным непониманием.
Он наклоняется и поднимает заветную чашу, в которой плещется нектар бессмертия, — чувствует напряжение, что наполняет зал.
Никто из богов не знает, как он поступит теперь.
Если Мелегант позволит Гвиневре поднести кубок Артуру, если тот примет его, их союз станет нерушим.
Если выберет испить нектар сам, не ради бессмертия, но ради символа, — привяжет ее к себе так крепко, что ни Лодегранс, ни Утер не смогут ничего изменить.
Если разобьет чашу…
Его губы складываются в усмешку, и этого достаточно, чтобы непонимание Гвиневры сменилось подозрением и почти неприкрытой неприязнью. Она не знает его, но хорошо выучила навязанный отцом урок.
Мелегант сжимает кубок и, развернувшись, делает первый шаг навстречу Артуру.
Тот не двигается с места, смотрит только на него — неотрывно, завороженно, с неверием и облегчением, немым вопросом и надеждой… с любовью. Мелегант оценил ее так низко.
В зале стоит звенящая, напряженная тишина.
Мелегант подходит к Артуру и опускается перед ним на колени: признает равенство, что было невозможно раньше.
— Пей, — приказывает он.
Артур не торопится заговорить, вглядывается в его лицо. Он не найдет ответа в чертах, но, может быть, глаза скажут довольно — о невыносимо острой тоске и мучительной нежности, о сожалении и отчаянии. О страхе, что этот миг не изменит ничего, что Мелегант вновь останется один во тьме собственного сердца — и выбором Артура будет покинуть его.
Он не посмеет его винить.
Артур накрывает ладонями его пальцы, сжимающие кубок, но по-прежнему не пьет.
— И что будет дальше? — спрашивает он мягко.
Мелегант предлагает ему единственный ответ, который может дать.
— Все, чего пожелаешь.
На губах Артура расцветает улыбка, и морщинки собираются в уголках его глаз — незнакомые, непривычные линии, что обрамляют столь родное тепло.
Он поднимает кубок и делает глоток.
...— Но... но что было потом? — нетерпеливо спрашивает Самый Крошечный.
— Потом, — утомленно вздыхает Горький, которому изрядно надоело рассказывать эту историю в сто первый раз, — они жили долго и счастливо. Очень долго и очень счастливо. И было у них много...
— Теней!
— Да. Их.
Фандом: La Légende du roi Arthur | Легенда о короле Артуре
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант
Рейтинг: PG-13
Жанр: романтика, ангст
Размер: миди | 16 600 слов
Статус:закончен
Саммари: Владыка мертвых, заточенный в Подземном царстве, отправляет верных Теней похитить обещанную ему в жены богиню Гвиневру. Вместо этого он получает Артура — смертного, вынужденного послужить ей заменой.
Части 1-4
Часть 5: ПринятиеЧасть 5: Принятие
Артур прислоняется лбом к двери и с трудом пытается восстановить сбившееся дыхание. Он позже, чем обещал: на клепсидре в главном зале уже миновали первые вечерние часы, — и слишком устал, чтобы быть хотя бы хорошим собеседником, не говоря о чем-то большем, но Мелегант ожидает его сегодня и редко прощает необязательность, так что поворачивать назад смысла нет. К тому же Артур не имеет ни малейшего желания проводить ночь в одиночестве.
Сделав глубокий вдох, он коротко стучит: створки дверей распахиваются тут же, послушные велению магии, пропускают его внутрь покоев.
Мелегант поднимается с кресла ему навстречу, откладывает в сторону какой-то объемный фолиант. Артур в несколько шагов сокращает расстояние между ними и тянется за привычным приветственным поцелуем — сглатывает невольное разочарование, когда оказывается остановлен упершейся в грудь ладонью.
Мелегант окидывает его с ног до головы критическим взглядом, вызывая смутное и в общем-то беспричинное смущение.
— Где ты был? — он убирает все еще влажные волосы со лба Артура, проводит большим пальцем по его щеке, будто пытаясь что-то стереть. — Ты весь грязный.
— Не весь, — возражает Артур и замечает не в первый раз: — Вода холодная.
— Артур.
— Я знаю, знаю, — он поднимает руки в защитном жесте.
Это всего лишь ребячество с его стороны — не попытка задеть, но, может быть, проверить в очередной раз, как много сойдет ему с рук, прежде чем мягкий упрек перерастет в неподдельное раздражение.
Он почти привык к холоду, знал его и раньше — в те несколько тяжелых зим в Тинтагеле, когда ресурсов не хватало даже на то, чтобы регулярно протапливать замок.
Ему известны и границы власти Мелеганта — что при всем могуществе даже он не может пойти против законов собственного царства, что ничто, кроме жара живого тела, не способно принести настоящее тепло в Подземный мир.
— Я тренировался с Болью, — наконец отвечает он на заданный ранее вопрос. — Потерял счет времени и не хотел заставлять тебя ждать еще дольше, так что вероятно был не слишком… внимателен.
Взгляд Мелеганта темнеет, но в нем — не то чувство, что хотелось бы видеть вновь.
— С Болью? — повторяет он сухо.
— Да, я… с одним из твоих Теней?
Артур не уверен, что именно хочет от него услышать Мелегант. Он не сомневался до сих пор, что их регулярные встречи в большом зале не были тайной.
Боль предложил ему первый тренировочный бой еще больше месяца назад, и Артур не раздумывал вовсе, прежде чем согласиться. Каким бы огромным ни был замок, все, что находилось за его пределами, оставалось для него недоступным — там лежали земли, где нечего делать живым. Запертый в четырех стенах, с течением дней он все острее ощущал, как требовала выхода копившаяся в теле энергия, и возможность выпустить пар хотя бы так казалась благословением.
К тому же, если верить Боли, тот был также хорош с мечом, как и его Мессир — что, по всей видимости, означало очень хорош. Протестующе ноющие мышцы Артура служили тому доказательством.
— С ним, — Мелегант недовольно хмурится. — Ты ведь знаешь, что они сами дали друг другу эти нелепые имена?
Артур молча кивает. Он не был уверен, но догадывался почти с самого начала — Мелегант никогда не выделял ни одного из Теней, будто не различал их вовсе.
— Впрочем, довольно об этом.
Мелегант делает шаг вперед, кладет ладонь на его затылок и наконец привлекает в поцелуй. Артур опускает ресницы и послушно приоткрывает рот, отдаваясь мгновению.
Он любит, как Мелегант целует его — нежно и тягуче-медленно, растягивая каждое мгновение наслаждения, и в то же время будто утверждая власть над ним. В каждом его прикосновении — равно ласка и клеймо обладания.
Артур не откажет ему ни в чем.
Он кладет ладони на его бедра, забираясь под тяжелую ткань туники, — притягивает еще ближе, очерчивает подушечками больших пальцев полоску кожи над поясом штанов. Ловит губами тихий выдох и крадет еще один, последний, поцелуй.
Артур отстраняется лишь немного, чтобы взглянуть на лицо Мелеганта — прочесть в нем только спокойную мягкость, уже не омраченную бессмысленной ревностью. Он прячет довольную улыбку в изгибе его шеи, а миг спустя — тщетно пытается сдержать зевок.
— Я порядком устал, — признается он, неохотно разрывая объятие и отходя на несколько шагов. — Могу я просто остаться на ночь?
— Конечно, — отвечает Мелегант, глядя на него почти снисходительно. — Ты все еще спрашиваешь.
Порой Артур убежден, что тот ценит такие ночи даже больше иных — наконец верит, что простой близости может быть довольно, чтобы он захотел остаться.
Он бросает взгляд в сторону спальни, поводит плечами, пытаясь прогнать напряжение в теле. Ложиться еще слишком рано, но даже спустя месяцы в Подземном царстве он по-прежнему плохо ощущает течение времени — когда остается один, нередко просыпается посреди ночи, а к вечеру неминуемо валится с ног.
Мелегант привычен к этому тоже: он кивает в сторону смежных комнат, давая безмолвное разрешение, и Артур не медлит и мгновения, прежде чем направиться прямиком к постели.
— Ты голоден? — доносится ему вслед.
Он оборачивается через плечо: Мелегант медлит у стола, не смотрит на него вовсе, вместо этого задумчиво разглядывая оставленную ранее книгу. Скорее всего, он знает ее содержимое наизусть, но, может, память богов столь же милосердна, как людская, и его воспоминания также гаснут со временем, сменяясь иными.
— Нет, не особенно, — отвечает он.
Пусть это наверняка изменится через пару часов, к тому времени Артур уже надеется уснуть.
Он снимает плащ, вешает его на спинку кресла и тянет завязки рубашки, но передумывает в последний момент. Даже в этой комнате слишком мало тепла, хотя она уютнее, приветливее прочих.
И все же причина, отчего Артур предпочитает ее собственной спальне, совсем в другом. Он не проводит здесь каждую ночь, не уверен, что хотел бы — бесконечные перепады настроения Мелеганта утомляют его порой, но в то же время — он спит крепче в его объятиях, просыпается легче и никогда не спешит их разорвать.
Артур садится на постель, свешивает руки между коленей — бездумно смотрит на слепое окно напротив. Оно, пожалуй, единственная деталь спальни, что вызывает у него неприятие. Напоминание, что он заперт здесь — они оба заперты.
В иные дни, как ни старается, он не может отогнать ощущение, что его посадили в клетку, подобно диковинной птице — обрезали крылья, когда он был рожден для полета.
Чувствует ли Мелегант то же? Проходит ли это ощущение с течением лет или становится лишь острее?..
Артур шумно выдыхает и трет лицо ладонями. Он почти может представить за окном предместья родного замка — как солнце садится за горизонт, подсвечивает последними лучами осенний лес и отражается дрожащим мерцанием на глади озера.
Он вновь опускает руки и судорожно сглатывает. Тоска по дому — по поверхности — сжимает сердце неожиданно сильной хваткой, становится поперек горла и не дает вдохнуть.
Артур отдал бы так много — не все, не плату за нарушенное обещание, — чтобы увидеть это вновь.
— Мелегант, — зовет он хрипло; не получив ответа, повторяет имя вновь.
Он не хочет больше оставаться один, и еще — та мысль, что непрошенной приходит ему в голову, пока еще кажется удачной. Стоящей хотя бы того, чтобы ее озвучить.
— Да? — Мелегант наконец приходит на его голос, останавливается на пороге и смотрит почти обеспокоенно. — В чем дело?
— Ты не мог бы…
Артур замолкает на мгновение, поднимается на ноги и подходит к окну — очерчивает кончиками пальцев чуть влажный камень.
— Ты не мог бы создать… иллюзию, хотя бы образ земного мира? — он полуоборачивается, слабо улыбается в насмешке над самим собой. — Я уже устал видеть эту стену.
Возможно, в этом — очередной негласный запрет, который не обойти даже самой сильной магии, но Мелегант не отвечает мгновенным отказом, лишь задумчиво наклоняет голову набок и подходит ближе, становясь у него за спиной.
Артур отступает на полшага в сторону, открывая обзор.
Мелегант медленно поднимает ладонь: тьма льнет к нему тут же, подобно прирученному зверю, как будто неохотно стекает с пальцев и устремляется к проему окна, заполняя его непроглядным, клубящимся туманом.
Артур завороженно смотрит, как постепенно из мглы проступают едва приглушенные краски: глубокая зелень блестит золотыми отсветами, просвечивает лазурью, а затем — еще неоформившиеся очертания пропитывается густо алый — слишком темный даже для закатных лучей, слишком…
Картина не держится и мига: дрожит, и растекается, и вновь исчезает, так и не сложившись до конца.
— Я не могу, — произносит Мелегант, но не опускает руку; его лицо напряжено и взгляд устремлен в одну точку. — Я не помню.
Артур беспомощно прикрывает глаза, проклинает себя за очередную ошибку, за вновь причиненное страдание. Он делает решительный шаг вперед, закрывает собой окно и осторожно перехватывает запястье Мелеганта — вынуждает его опустить руку и переплетает их пальцы.
Тот переводит на него взгляд: в его глазах боль мешается с разочарованием и первыми искрами гнева — на время, на предательскую память и собственную участь, но, если только это будет в его силах, Артур не позволит этим чувствам взять верх.
Подобные моменты по-прежнему нередки, как бы он ни пытался их избежать. Он все еще не знает, где может оступиться — случайным словом или действием нарушить хрупкое равновесие.
— Все в порядке, — говорит он тихо. — Прости, что спросил. Оно того не стоит.
Мелегант выдыхает и прислоняется лбом к его плечу. Артур опускает ладонь на его затылок, успокаивающе перебирает пряди волос — терпеливо ждет, пока все пройдет.
Еще месяц назад это закончилось бы совсем по-другому — по-прежнему могло. В иные дни Мелегант отвергал любую попытку утешения, использовал собственный гнев как оружие — как защиту.
Уязвимость ему ненавистна, но боль лишь обнажает чувства, заставляет терять контроль и показывать слишком много. Он боится этого — быть осужденным, непонятым и отвергнутым. Возможно, небеспричинно вовсе.
— Мне все еще не нравится это окно, — осторожно нарушает молчание Артур. — Может, мы его просто… завесим чем-нибудь?
Он чувствует, как Мелегант тихо смеется куда-то в его плечо, коротко сжимает пальцы, прежде чем отпустить — отступить назад, разрывая объятие.
На этот раз того, что мог предложить Артур, оказалось довольно. Он хотел бы, чтобы так просто было всегда, но сейчас — рад и тому, что Мелегант вовсе подпускает его близко, позволяет видеть столь пугающую его уязвимость. Не только бессилие, не только обиду и гнев — любые неподдельные чувства, все то, что выбивается из в совершенстве выстроенного образа Владыки мертвых.
Редкие искренние улыбки Мелеганта по-прежнему заставляют дыхание Артура замирать в горле. Быть может, это нелепо и абсурдно, но в эти мгновения он не замечает разложения вовсе — только мельчайшие морщинки, собирающиеся в уголках глаз, как его взгляд становится теплее, линия рта — мягче, вызывая непреодолимое желание коснуться его поцелуем.
Сейчас на лице Мелеганта лишь тень этой улыбки, но Артур целует его все равно: совсем легко, на миг прижимаясь лбом к его лбу, не торопясь отстраниться.
Ему хотелось бы верить, что когда-нибудь все станет только лучше — что постепенно таких моментов будет все больше, пока не останется ничего другого, но даже его наивность не столь безгранична. И все же он не оставляет надежды, что способен помочь хоть в чем-то — разделить одиночество, выслушать и утешить, пусть ненадолго заставить забыть о бремени.
Большинство дней это не в тягость вовсе, иные — оставляют свой след. Порой терпение Артура истончается тоже, когда вспышки гнева и невольная жестокость Мелеганта, его капризы вызваны не болью и не подступающим безумием, но всего лишь дурным характером.
Он учится мириться с этим тоже — не потакать, но принимать.
— Слишком глубоко задумался, — насмешливо замечает Мелегант; подняв руку, разглаживает невольно залегшую складку между его бровей. — Тебе не идет.
Артур коротко смеется и качает головой, но даже не пытается спорить. Он всегда действовал чаще, чем думал, и порой — платил за это высокую цену. Возможно, поэтому он не хочет повторять ошибок сейчас, не когда боится разрушить нечто по-настоящему ценное.
Он смотрит на Мелеганта — на то, как тот стоит по-прежнему близко, не торопясь отходить, как взгляд его спокоен и покровительственно-нежен, а на губах не гаснет совсем незлая усмешка. И Артур не может отогнать совсем иную мысль, чувство — то, что всегда было с ним последние недели, неосознанным до конца, но от того не менее реальным.
Он счастлив здесь. Запертый в темном и неприветливом замке, в окружении пронизывающего холода стен — счастлив. Не может оставаться слеп к единственной причине, что имеет смысл.
Возможно, Артур спешит, но неспособен изменить то, каким был всегда — слишком скорым в суждениях, легко бросающимся в омут с головой, упрямым в своих чувствах.
Он сомневался поначалу, пытался убедить себя, что в вынужденном одиночестве принимал влечение и симпатию за нечто неизмеримо большее, и все же… Никогда раньше он не чувствовал так глубоко, так сильно — только сильнее с каждым минувшим днем.
Он любит Мелеганта.
Знает так же твердо, что, как бы ни сложилась его судьба, это чувство не угаснет еще очень долго — быть может, никогда.
И этого довольно для его счастья — любить бога во всей его невозможной сложности, с его болью и раненой, бесконечно терзаемой душой, и…
— И вот опять, — выдыхает Мелегант.
— Тихо, — говорит Артур. — Это важная мысль.
— В самом деле?
— Да.
— Так поделись ею.
Артур наконец ловит взгляд Мелеганта и улыбается мягко и открыто. Эту мысль он и не думал держать в себе.
— Я люблю тебя, — произносит он просто.
Какую-то долю мгновения Мелегант выглядит удивленным, сбитым с толку и как будто потерянным, но затем — качает головой и тихо смеется, не пытаясь спрятать блеск неприкрытого удовлетворения в глазах.
— Глупец, — говорит он негромко и почти нежно.
Смех остается на его губах одной из тех редких и ценных улыбок, и Артур отвечает ему тем же — улыбается только шире, как последний глупец, которым бесспорно является.
Мелегант смотрит на него еще миг, затем вздыхает.
— Иди спать, — говорит он. — Ты в самом деле выглядишь усталым.
Артур не спорит: молча кивает и возвращается к постели. Опустившись на самый край, наконец распутывает завязки рубашки и стягивает ее через голову. Мелегант, поджав губы, переводит взгляд на слепое окно — небрежно поводит в воздухе ладонью, вновь призывая тьму, в считанные мгновения сплетает из призрачных нитей тяжелый, богато расшитый занавес, плотно закрывающий проем.
И пусть предложение Артура было лишь шуткой, неловкой попыткой хоть как-то развеять напряжение, так — в самом деле лучше. Как будто они всего лишь задернули шторы, прячась от света — как будто это был их выбор.
— Выглядит неплохо, — зевает он.
— Спасибо.
Мелегант подходит к нему и садится рядом, медленно проводит кончиками пальцев по его руке — недовольно сводит брови, заметив ссадину на локте. Артур кривится: он умудрился пропустить ее тоже, и теперь даже легкое прикосновение к чувствительной коже отзывается отголоском боли.
Впрочем, она исчезает быстро — растворяется вместе с мельчайшими частицами грязи, поглощенная чужой магией. Ее след остается ощущением вязкого, отчего-то влажного холода, и он не может сдержать невольной дрожи.
— По-прежнему неприятно, — жалуется Артур.
— Прости, — говорит Мелегант, но в его голосе не звучит и тени сожаления.
Он коротко целует его обнаженное плечо и поднимается на ноги, чтобы раздеться. Артур следует его примеру: стягивает сапоги, затем штаны; отложив их подальше, забирается под покрывала.
— Я тебе рассказывал, почему так ненавижу холодную воду? — спрашивает он, рассеянно наблюдая, как плащ Мелеганта растворяется во тьме.
Иногда он убежден, что тот вполне намеренно демонстрирует свою силу, а иногда — что не задумывается об этом вовсе.
Мелегант полуоборачивается к нему, поднимает брови, призывая продолжить. Он не обнажается полностью, остается в белье и свободной рубашке, и отчего-то так — неизменно выглядит ближе и доступнее.
Артур не торопится с ответом: дожидается, пока Мелегант вернется к постели, устроится рядом — поверх покрывала, очевидно не собираясь спать в ближайшие часы. Скорее всего, сон не нужен ему вовсе, но, может быть, с ним проще — течение времени, отсчет прожитых дней. Может быть, он так же любит просыпаться вместе.
— Когда мне было года четыре, — наконец говорит Артур, — Моргана попыталась принести меня в жертву Нимуэ. В благодарность за дарованную ей магию.
Он не помнит тот день сам, только чужие рассказы годы спустя, но почти не шутит об оставшемся с тех лет подспудном страхе перед водой — разумеется, не в кадке для умывания. Если бы мать не подоспела вовремя, у этой истории был бы совсем иной финал, и все же — он никогда не держал зла за тот случай. Моргана сама была всего лишь ребенком и плохо понимала, что ее младший брат — не игрушка, а живое существо.
— Она бы оценила, — замечает Мелегант.
— Она бы может, — усмехается Артур. — А вот наша мать была, прямо скажем, не в восторге.
— Даже представить не могу, отчего.
Артур закатывает глаза и плотнее закутывается в покрывало; чувствует, как Мелегант придвигается ближе — жар его тела и успокаивающий вес ладони на голове, зарывающиеся в волосы пальцы. Он тихо вздыхает и льнет к прикосновению.
— У тебя есть… — он медлит мгновение, но тепло и усталость снимают барьеры сомнений. — У тебя есть братья или сестры?
В историях, что известны смертному миру, слишком мало правды — они не сохранили и имен.
— Была сестра, — отвечает Мелегант; его голос ровен и ласка не замирает ни на миг. — Она не пережила войну. Оставалась верной отцу до самого конца.
Артур пытается сморгнуть усталость, приподнимает голову, чтобы посмотреть на Мелеганта. На его лице — задумчивость, быть может, сожаление, но и только.
— Мне жаль.
— Не стоит, — Мелегант переводит на него взгляд и слабо улыбается. — Мы не были близки. Не как вы с Морганой.
Артур вновь опускается на подушки и молча кивает. Он никогда не скрывал своих чувств к сестре, привязанности, что испытывает к ней. Они были близки — пусть ссорились часто и бурно, но мирились легко и никогда, ни на миг не сомневались в преданности друг другу.
Он любит Моргану — ее острый ум и не менее острый язык, несгибаемую волю и упрямство, ее прямоту — пускай она не всегда приятна или уместна.
— Тебе и правда не хватает ее, — тихо произносит Мелегант.
— Да, — выдыхает Артур.
Он скучает по ней больше, чем по теплу и солнечному свету, больше, чем по свободе.
— Может быть, я мог бы…
Артур моргает в потолок, останавливается на мгновение, пытаясь побороть сомнение, и все же продолжает:
— Может быть, я мог бы навестить ее на Самайн, хотя бы на день...
Они ни разу не обсуждали заключенную месяцы назад сделку, не после того, как все изменилось между ними. Казалось неправильным спрашивать об этом теперь — был ли он достаточно хорош, чтобы стать заменой Гвиневре.
Он не боится того, что может услышать, и все же…
— Может быть, — говорит Мелегант, не давая ответа вовсе.
Артур вздыхает и снова закрывает глаза.
Он слушает звук чужого дыхания, мгновениями позже — шорох книжных страниц.
Постепенно, совсем скоро, сон забирает его в свои объятия.
На следующее утро он просыпается в одиночестве.
Часть 6: Свобода
Часть 6: Свобода
Невидящим взглядом Артур смотрит на мерное течение воды за узорчатым стеклом клепсидры: как с каждой каплей идет отсчет последних мгновений вечера, приближая наступление ночи.
Ночи Самайна.
Все закончится сегодня: полгода в Подземном царстве, шесть месяцев, что пролетели слишком быстро, отняли слишком много, а то, что дали взамен… Артур не знает, как нести эту ношу.
Он думал, пребывание в мире мертвых обернется для него пыткой, но ошибся — был счастлив здесь, как никогда за все годы жизни на поверхности.
Он смел надеяться, что сможет сохранить это счастье, но ошибся вновь.
Артур не видел Мелеганта ни мгновения за минувшую неделю: с тех самых пор, как проснулся в одиночестве, в пустой постели, уже не помнящей чужого тепла. Он был растерян, сбит с толку, обеспокоен, и все же не мог и представить тогда, что все закончится вот так.
Он ждал Мелеганта, отчаявшись, искал по бессчетным залам и коридорам замка, звал, но в ответ слышал лишь эхо собственного голоса. C каждым мгновением страх — осознание, что произошло нечто дурное, — подбирался все ближе, скользкими щупальцами сжимал сердце.
И пусть в нем тлела слабая, бессильная тревога за Мелеганта, в глубине души он знал, что дело в ином: в них, в нем самом — причина, и объяснение, и вина.
Артур силился понять, что могло пойти не так: что он сделал или сказал, о чем промолчал. Не находил ничего. Ничто не могло оправдать такого исхода: ни глупое, но искреннее признание, ни мольба хоть единожды увидеться с сестрой. Если это было милосердие в глазах Мелеганта, Артур не просил о нем. Не стал бы, даже если бы сделки между ними не было вовсе. Мелегант должен был это знать.
Он должен был дать ему хотя бы объяснение.
Но даже Тени не принесли ответа, только горькое подтверждение того, что Артур принял и так: Мелегант отказывался видеть его. Потерял интерес — быть может, получил, чего добивался, и не видел смысла продолжать игру.
Артур был зол сперва — поглощен отчаянием, и гнева, и болью. Не раз терял самообладание, срываясь на Тенях: за то, что те упрямо хранили молчание, беспрекословно подчиняясь приказам Мессира.
Он отказывался от еды, отвращенный самой мыслью о том, что Мелегант создавал ее — что по-прежнему беспокоился о нем достаточно, но не мог сказать в лицо, что произошло, чем он заслужил быть покинутым, оставленным в одиночестве с разбитым сердцем.
Артур не ждал любви, никогда не надеялся на ответные чувства, и все же… В своей наивности посмел решить, что был небезразличен Мелеганту. Что тот ценил мгновения, проведенные вместе, выбрал бы их взамен пустоты — взамен утешения обещанной когда-то супруги.
Артур прижимает руку к груди, к гулко, почти болезненно бьющемуся сердцу, и закрывает глаза.
Неужто ревность отравляет его душу?
Неужто мысль о том, что Мелегант может быть счастлив в чужих объятиях, так невыносима для него?
Или в своем высокомерии, в отчаянной надежде, он по-прежнему верит, что может дать больше — любить сильнее, чем способна Гвиневра?
Артур сжимает пальцы, комкая ткань рубашки, как будто надеется вырвать, уничтожить мучительно-острое желание все вернуть.
Он выбрал бы гнев вместо этого чувства, но тот оставил его с течением дней: когда вспышки ярости не приносили ничего, кроме опустошенной усталости, когда после — Тени казались столь же приниженными, послушными и запуганными, как перед лицом их Мессира.
Ему тошно от этой мысли до сих пор, но не она заставила его остановиться.
В нем попросту больше не осталось сил: боль отнимала их все.
Артур сглатывает подступающую к горлу желчь, опускает между коленей едва заметно дрожащие руки. Его кожа слишком бледная, холодная и липкая от нездорового пота, и он не чувствует себя живым — лишь мертвецом, что чудом ходит, дышит, поддерживает никому ненужную иллюзию.
Ему должно быть здесь самое место, но даже в этом он получил отказ.
Ненавистная свобода совсем близко.
— Артур, — зовет его Боль. — Время почти пришло.
— Я вижу, — говорит он безучастно.
Артур поднимает голову и смотрит на Теней: на Крошечного, Горького и Боль, собравшихся вывести его прочь из Подземного царства.
Он хочет, чтобы Мелегант был здесь — ради слов прощания, если ничего иного, но желание неспособно изменить действительность.
— Что будет с нашими землями? — спрашивает он. — С богиней Гвиневрой? Если…
Артур замолкает. Гадает, зачем говорит все это. Разве есть ему дело до судьбы Британии? Разве он способен еще думать о ней?
Но даже в этот миг он знает в глубине души, что никогда не перестанет беспокоиться о благе своего народа, никогда не выберет безразличие, как бы сложно ни было найти в душе хоть что-то кроме обиды и боли.
Так чувствовал Мелегант все это время?..
Артур шумно выдыхает и запускает пальцы в волосы, отчаянно пытаясь отогнать эти мысли. Он не может больше думать о нем: о его боли, безумии и одиночестве, но чувства не желают уходить, не меркнут и не гаснут, пусть уже не приносят тепла.
Если бы только он способен был их отпустить, избавиться так же просто, как избавились от него, возможно, стало бы легче, но… Артур знает, знал с самых первых мгновений и первых робких искр любви: для него никогда не имело значения, чего Мелегант заслуживал, был ли нежен или груб, внимателен или небрежен.
Он не может лелеять надежду оставить здесь это чувство.
— Мессир хотел, чтобы ты знал, он… — Боль колеблется миг, едва ли не впервые изменяя нередко жестокой прямоте. — Он получил, чего хотел, и больше не заинтересован в браке. Пока что. Ты должен быть…
— Счастлив?
— М… — начинает Крошечный, делая шаг вперед, но Артур не дает ему договорить:
— Не надо, — он усилием воли заставляет себя подняться на ноги: прямо держит спину, даже если тело кажется слабым и непослушным. — Не называй меня так.
Последняя капля воды в клепсидре падает вниз, накренивая уровень: наступает полночь.
Он видит вспышку обиды на лице Крошечного, как опускаются его плечи, но отказывается чувствовать себя виноватым. Ему небезразличны Тени, они — часть Мелеганта, живые существа, что заботились о нем как умели, только сейчас чужая щенячья преданность почти нестерпима.
— Пора, — говорит Горький.
Он и Боль подходят к Артуру ближе, становятся от него по обе стороны и мертвой хваткой сжимают плечи. С их пальцев сочится вязкая и густая магия, прикосновение которой столь томительно знакомо.
Артур плотно зажмуривает глаза, на мгновение позволяя себе представить, что это Мелегант открывает путь, невидимый среди клубящейся в зале мглы, и все же рядом — так близко, что можно было бы в последний раз…
Тьма поглощает их.
Всего миг спустя свежий воздух ударяет в ноздри.
Артур чувствует, как кружится голова и слабеют колени — едва удерживает равновесие, когда Тени отпускают его и отступают прочь.
Он часто моргает, тщетно пытаясь прогнать пелену с глаз, но даже сквозь нее без труда узнает поросшие редким лесом холмы Тинтагеля и извилистую дорогу к дому.
Полгода назад здесь горели костры Белтейна.
Тени не исчезают сразу, не торопятся оставить его в одиночестве, и их присутствие в мире живых кажется странным и неуместным — почти столь же, сколь чувствует себя Артур, но это пройдет.
У него впереди не шесть месяцев: вся жизнь.
— Передайте Крошечному, что я… — хрипло произносит он, чтобы хоть как-то разорвать тишину, — не желал его обидеть.
Он мог бы сказать что-то еще: не Крошечному, Мелеганту, но что оставалось? Признания, или сожаления, или обвинения?.. Они потеряли смысл.
Боль молча кивает, но Горький медлит. Наклоняет голову набок и постукивает пальцами по бедру, произносит коротко и ядовито:
— Он трус.
Боль кидает в его сторону предупреждающий взгляд и все-таки молчит. Не обрывает непрошеное откровение, как случилось бы раньше.
Раньше Артуру было не все равно.
— Я знаю.
Будь это иначе, Мелегант не лишил бы его объяснений, правды, сколь бы тяжелой она ни была.
Руки невольно сжимаются в кулаки: не в гневе, но в отчаянной попытке не распасться на части, стоять прямо, когда все, чего он жаждет — спрятаться от мира и позволить себе быть слабым.
Теням не чуждо понимание: они исчезают в ночном воздухе без слов прощания — не оставляют и следа, как будто их не было вовсе. Как будто минувшие месяцы были лишь бредом горячечного сознания, безумными видениями, принесенными затянувшейся лихорадкой.
Артур хотел бы поверить в это: что слабость, и боль, и подступающая к горлу тошнота — не более чем болезнь, которая пройдет, оставит его в покое.
Его ноги подгибаются. Он тяжело опускается на колени, на влажную от прошедшего дождя землю и упирается кулаками в бедра. Дыхание дается с трудом, но воздуха все равно слишком много: от него по-прежнему кружится голова, а тело дрожит… от холода? Он разучился чувствовать его как раньше. Осенняя ночь слишком тепла, слишком ярка, и жива, и милосердна.
Артур не знает, сколько времени проводит вот так: быть может, всего несколько минут или же часы, — прежде чем оклик вырывает его из транса:
— Артур! Артур, слава богам!
Его губы дергаются в слабой попытке сложиться в усмешку от иронии слов, но миг спустя он узнает голос: вздергивает голову и пытается встать — не может, предан больным, задеревеневшим телом.
Он беспомощно смотрит, как Моргана, возлюбленная сестра, спешит ему навстречу вверх по холму. Ее волосы растрепанны, и подол платья мокрый от грязи, глаза — встревоженные и почти напуганные.
Артур никогда не видел ее такой.
Она сбивается с шага, буквально падает перед ним на землю и крепко сжимает плечи.
— Артур! — повторяет она почти требовательно. — Ты слышишь меня? Ты в порядке?
Он с трудом встречает ее взгляд и выдыхает единственный возможный ответ:
— Нет. Нет, я не в порядке.
Глаза щиплет от непролитых слез, и он не может сдерживать их больше — как будто слова разрушают последний, самый хрупкий барьер.
Артур сдается. Он плачет навзрыд, судорожно цепляясь за Моргану и пряча лицо у нее на груди — как плакал мальчишкой, зная, что сестра обязательно утешит, успокоит боль и излечит любые раны.
Перед этой ее магия бессильна.
Моргана только прижимает его ближе и шепчет бессмысленные слова утешения, гладит по голове и качает на руках — пока не иссякают слезы и не затихают всхлипы, пусть тело еще дрожит и дыхание срывается с губ влажным хрипом.
Она разрывает объятия и обхватывает ладонями его лицо, проводит большими пальцами по его впалым щекам, по неровной, отросшей щетине.
Ее взгляд — темный и тяжелый, и губы сжаты в тонкую линию.
— Где ты был все это время? — спрашивает она без тени былой мягкости. — Я искала тебя, не оставляла поиски ни на миг, но только сегодня волшба дала ответ. До этого… Артур, до этого не выходило ничего, как будто тебя вовсе не было в этом мире.
Артур тяжело сглатывает.
— Ты была права, — говорит он хрипло и едва слышно, — в том, что боги существуют, что их царство столь же реально, как и наши земли.
Он не в силах добавить чего-то еще, но Моргане довольно и этого.
— Кто это был? Кто сотворил это с тобой?!
— Мелегант.
Его голос звучит тверже, увереннее и сильнее, даже если имя по-прежнему причиняет муку. Имя, что было забыто людьми.
Он закрывает глаза и выдыхает:
— Владыка мертвых.
— Он, — шипит Моргана.
Ему кажется, в одном этом слове сосредотачивается вся ненависть, которую она ощущает в этот миг, обещание возмездия, какой бы ни оказалась цена.
— Это не… — Артур накрывает ладонями руки Морганы, вынуждая наконец опустить их. — Это не его вина. Я сам сотворил это с собой.
Когда отказывался от еды и не спал ночами, позволил болезни взять верх, не заботясь об исходе.
Когда позволил себе надежду, что все может обернуться иначе.
— Чушь!
Ярость искажает лицо Морганы, меняя его почти до неузнаваемости, и Артур должен заставить ее понять.
Она не может лелеять планы мести богу, сколь бы безумной и бессмысленной ни была эта затея.
Она не может ненавидеть его, когда Артур по-прежнему…
— Я люблю его, — произносит он признание, что дается все так же легко. — Я люблю его, это не… Я по ошибке, по нелепой случайности попал в его царство и оказался заперт в нем, но я полюбил его за эти полгода и надеялся… Надеялся, он не отошлет меня прочь.
Его объяснение слишком путанное, слишком невнятное, но в мыслях и чувствах порядка нет тоже, и он не может предложить иного.
Короткий миг во взгляде Морганы мелькает удивление, почти шок — его довольно, чтобы прогнать гнев.
За ним приходит жалость.
— О, Артур, наивный глупец, — произносит она тихо, ее слова — почти эхо тех, что сказал Мелегант, единственного ответа, встретившего его признание, и все же… — Тебе и правда больше некого винить.
…он помнит, какими ясными казались глаза Мелеганта в тот миг, помнит удовлетворенный изгиб его рта и столь редкую нежность во взгляде.
Быть может, он был глупцом, полюбив — еще большим, посмев поверить, что знает хоть что-то о чувствах бога, что может читать его эмоции так же легко, как человеческие, но… Его сердце верит до сих пор: все это не было ложью или умелой манипуляцией.
Ему кажется, именно поэтому боль так сильна.
— Тобою воспользовались и бросили, когда наскучила игра.
Моргана жестока, пускай не хочет ранить — только заставить его увидеть истину, но, даже если глаза Артура в самом деле закрыты перед нею, он выбирает слепоту.
— Нет, — говорит он с непоколебимой твердостью. — Нет.
Не видит смысла добавлять что-то еще, когда знает, что слова не возымеют действия.
Моргана выдыхает сквозь зубы и качает головой: не пытается разубедить так же, лучше многих зная его упрямство.
— Пойдем, — она поднимается на ноги. — Пора возвращаться домой. Мама места себе не находила от беспокойства, наотрез отказывалась верить, что…
Она обрывает фразу и поджимает губы.
Артур поднимает на нее взгляд. Его мысли почти ясные в этот миг, как будто слезы, признание, принятие хотя бы немного ослабили тиски, сжимающие сердце, но… Так было и раньше: минуты и часы обманчивой легкости, когда казалось, он может двигаться дальше и оставить все позади.
Он больше не тешит себя надеждой.
Артур вновь пытается встать — почти падает, но на этот раз способен удержаться на ногах. Моргана протягивает ему руку, улыбается невесело и слабо.
— Первая любовь редко бывает счастливой, братик, — говорит она подчеркнуто легко — о том, о чем не имеет понятия. — Все пройдет. Ты ведь знаешь, как говорят: время лечит любые раны. У тебя еще вся жизнь впереди.
И даже если слова не звучат утешением, лишь приговором, Артур кивает — сжимает ее ладонь и делает первый шаг в сторону дома.
Его жизнь продолжается.
Часть 7: Смерть короля
Часть 7: Смерть короля
Артур умирает.
Он не чувствует боли, даже если должен — быть может, ее заглушает жар сражения, что по-прежнему не угас в теле, быть может, она попросту утратила значение.
Кровь сочится сквозь зажимающие рану пальцы, алая, густая и горячая. Артур ощущает ее солоноватый вкус во рту, в глазах мутится и темнеет, и время замедляется до бездействия — замирает в преддверии конца.
Он уверен без тени сомнения: ему не выжить.
Осознание не приносит ничего, кроме облегчения. Он не искал смерти минувшие годы, не жаждал ее, но теперь — примет с покорной благодарностью.
Он прожил достойную жизнь в глазах многих. Жизнь, что была отдана на благо людей — единственный выбор, что ему оставался. Его разум, его сердце и душа принадлежали другим, кто бы ни нуждался в нем.
Его народ нуждался, и он не мог им отказать.
Артур гадает, знал ли он хоть когда-то, как жить для себя.
В его воспоминаниях прошедшие годы по-прежнему разделены шестью месяцами, проведенными в Подземном царстве, и он едва помнит мальчишку, каким был раньше, к чему тот стремился и чего желал.
Должно быть, когда-то он хотел простой жизни: унаследовать земли отца, влюбиться в прекрасную женщину, что стала бы его женой, завести детей.
Должно быть, он был бы счастлив тогда, если бы только смог сохранить эти мечты, посмел бы отказаться от иной любви, мучительной, и все же его.
Артур отдал Мелеганту все, положил на жертвенный алтарь и то, о чем его никогда не просили, но не мог отыскать в душе сожаления. Он остался бы с ним до конца своих дней — для него... для себя тоже.
Возможно, судьба наказала его за это желание.
Он цеплялся за него слишком, непозволительно долго: годами тешил себя бессмысленной надеждой, что однажды Мелегант вернется за ним, заберет обратно в Подземное царство и не отпустит больше никогда.
Он ждал этого в каждый из великих праздников, каждую священную ночь искал взглядом в толпе Теней — казалось, видел их не раз, лишь краем глаза успевая уловить знакомые силуэты, но, даже если это не было насмешкой разума, они неизменно оставались в стороне. Владыка мертвых так и не отдал приказа его вернуть.
И все же… Артур не знает, перестал бы надеяться хоть когда-нибудь, оставил бы свое тщетное ожидание, если бы не пришло время, когда он не мог позволить себе этого больше.
Когда пришли саксы.
Их набеги становились все более частыми, все более разрушительными, оставляли за собой лишь смерть — выжженные поля, пропитанные кровью бриттов, и никто из них уже не мог оставаться в стороне.
В тот год, когда отец слег от тяжелой болезни, Артур взял на себя командование его воинами, объединив последние, жалкие силы с герцогами и королями, чьи титулы почти потеряли значение.
Ответственность грузом легла на его плечи, но он нашел в ней спасение — облегчение, что принес наконец обретенный путь.
Бритты были слабы: прижатые когда-то тяжелой пятою Рима, они давно забыли, как сражаться за родные земли, как бороться самим, когда разрушающейся империи не оставалось дела до слишком далеких колоний.
Артур не мог найти силу там, где простыл и ее след. Он знал стратегию и тактику — из книг отца и пыльных томов Подземного царства, умело обращался с мечом, не позабыв уроков Боли, но этого не могло быть достаточно.
И все же стало.
На поле боя он чувствовал силу, что наполняла его тело, свет, что обжигал, но не грел, и в то же время — заставлял чувствовать себя живым среди смерти. Каждое сражение могло стать последним, и каждому он отдавал всего себя: обрушивал праведный гнев клинка на головы врагов, чтобы их жизнями вернуть ту, что была отнята у его земель, выпита досуха непрекращающейся войной.
Годы, бесчисленные сражения спустя, была одержана первая крупная победа.
Артур болезненно ярко помнит тот день: как его плащ и тунику насквозь пропитала кровь врагов, как руки дрожали от силы каждого нового удара, что приносил смерть — десятки, сотни смертей. Он так и не узнал, как много.
Он помнит, как в ушах звучали предсмертные крики его людей и оглушающий рев варваров, звон клинков и сломанных копий.
Как он остался последним на поле боя, кто был еще в силах стоять. Как его имя впервые шептали в благоговейном трепете.
Одни говорили, он был любимцем богов. Другие шутили, быть может, Владыка мертвых не желал видеть его в своем царстве. Со временем Артур научился скрывать горечь, что приносили эти слова — неизменно, пускай он знал, что, даже если его судьба оставалась небезразлична Мелеганту, им не суждено было встретиться вновь: живым, даже богам, нет места в Озере Душ.
За первой победой пришли и иные, одержанные Артуром — избранным военачальником бриттов. Они славили его и поклонялись ему, возлагали свои клинки к его ногам, а взамен — он отдавал им все, что у него оставалось. Свой разум, и меч, и жизнь. Не жалел ничего для людей.
И люди не забыли.
Он получил корону из рук народа, стал во главе когда-то разрозненных герцогств, впервые за долгое время вернув мир на их земли. И пусть трон не принес Артуру счастья, он принял его: свой долг и свое предназначение.
Год спустя умер отец — сдался затяжной болезни, оставив любые попытки бороться. Потеря сломила мать, и даже Моргана не могла скрыть глубокой скорби, что принесла его смерть.
Артур отпускал его с легким сердцем.
В день похорон, в миг, когда лодка уносила тело отца вдаль к водам Подземного царства, он шептал самые старые молитвы, которые только мог найти: пожелания легкого пути и милости за гранью. Повинуясь зову сердца, вплетал в них имя — то, что впервые за десять лет посмел произнести вслух, что по-прежнему оставалось столь знакомым и родным.
И после — с властью, данной ему людьми, Артур сделал все, чтобы вернуть в народ ритуалы прошлого, утраченную когда-то память о Владыке мертвых.
Потому что сам он так и не смог забыть Мелеганта. Он не хотел, чтобы тот был забыт.
В этом была клятва, что он так и не посмел дать себе, но, может, исполнив ее, надеялся избавиться от вины, глубоко пустившей корни в его сердце, успокоить память об ином обещании — безмолвном, и опрометчивом, и самонадеянном — оставаться рядом с Мелегантом, пока нужен ему.
Он слишком долго пытался сбежать от мысли, от знания, что изгнание не освободило его от данного слова, что не в его силах было сдержать его, как бы сильно, как бы преданно он ни любил.
Но он любил, пусть это потеряло смысл — все отпущенные ему годы, не в силах отпустить этого чувства, даже если оно давно не приносило ни счастья, ни тепла, только боль.
Оно казалось раной, что так и не смогла затянуться: так просто было разбередить ее вновь, заставить кровоточить до пустоты, пока не оставалась лишь тоска столь острая, будто времени не прошло вовсе.
Когда-то Артур лелеял свою любовь, отдал бы все, чтобы сохранить ее в сердце; теперь, больше всего прочего, жаждал покоя. Не забыть, но забыться самому.
Его желание исполнится совсем скоро.
Артур умирает.
Близ Камлана, на поле битвы, что станет его последний, смертельно, предательски раненый мальчишкой в его собственных цветах: мальчишкой с темными кудрями и ненавистью во взгляде — завистью, и презрением, и раненым самолюбием.
Артур не знает, чем заслужил все эти чувства, и у него нет времени гадать.
В его руках еще осталась сила, чтобы нанести ответный удар — убить предателя и забрать с собой его жизнь, но отчего-от он медлит. Быть может, мальчишка напоминает ему кого-то, быть может, он хочет быть милосердным еще хоть раз.
В последние мгновения жизни он думает о Мелеганте.
О холодном, но ласковом и столь желанном объятии смерти, о вечном покое в водах Озера Душ.
Непослушными губами Артур шепчет молитву, что не будет услышана: просит о милости и легком пути, просит прощения за обещание, что не сдержал.
Артур умирает.
ЭпилогЭпилог
— Мессир, — произносит Тень, отвешивая глубокий поклон. — Пир уже начался. Вам следует…
— Не смей указывать, что мне следует делать.
Мелегант едва сдерживает раздражение — нервное напряжение, что забирается под кожу и не желает уходить.
Сегодня он наконец-то покинет Подземное царство, отплатит Утеру за нанесенное оскорбление — вкусит гнев и досаду в его глазах, как только тот осознает, что его план провалился.
Но, может быть, это лишь иллюзия триумфа. Может быть, Утер с самого начала готовил ему иную участь, иное наказание — отчаяние, которое разглядел в его будущем.
Отчаяние, преследующее его до сих пор.
Мелегант кривит рот в гримасе неудовольствия, оправляет тяжелые парадные одежды и отказывается встречаться взглядом с отражением в зеркале — ненавидит его, как никогда раньше, даже когда проклятие по-прежнему имело силу.
Это кажется еще более жестоким: извечное напоминание о чувствах, что он испытывает к Артуру — о том, что они живы до сих пор.
Мелегант знает, когда накренилась чаша весов, сменяя один приговор другим: помнит это мгновение так ясно, будто времени не прошло вовсе — не годы, проведенные в сожалении.
Он помнит, как смотрел на Артура, мирно спящего в его объятиях, — на глупого влюбленного мальчишку, ребенка не только по меркам богов, — и силился понять: когда успел так привязаться? К искренним улыбкам и ласковым прикосновениям, к объятиям, что казались сильными и надежными, пускай принадлежали смертному, к принятию — к любви.
Быть может, одиночество довело его до грани отчаяния.
Мелегант не желал отказываться от Артура, променять человеческое тепло на высокомерную холодность богов, и даже если Гвиневра по-прежнему оставалась желанной наградой — у него была вечность, чтобы ее забрать.
У Артура не было. Только короткий смертный век, который он отдал бы до последнего мига — оставил позади закаты и рассветы, будущее, семью. Все, только чтобы подарить мимолетное утешение истерзанной душе позабытого всеми бога.
И лишь на миг — на мгновение, что не длилось и секунды, — Мелегант готов был отпустить. Ради Артура, который заслуживал большего — свободы, жизни. Не медленного гниения в Царстве мертвых.
Жадность его прогнившего сердца оказалась сильнее, и все же — проклятие пало.
Мелегант не знает, что стало ответом: столь чуждое ему бескорыстие или же чувства, что он испытывал к Артуру — неназванные, но признанные.
Их сила испугала его.
Отражение в зеркале — его собственное лицо, вновь, как и столетия назад, нетронутое разложением, — не принесло ему облегчения, только страх.
Если шести месяцев было довольно, чтобы изменить это — изменить его — что ждало дальше?
Что стоила любовь смертных, еще более мимолетная, чем их жизни?
И когда Мелегант принял решение — изгнать Артура, не видеть его ни мига больше, — в нем не оставалось и тени бескорыстия. Только трусость.
Он гадает, было ли милосердие в проклятии Утера или всего лишь жестокая насмешка.
«Ты останешься пленником своего царства, покуда тьма правит твоим сердцем».
Что правит им теперь?
Тоска?..
— Мессир, — вновь смеет позвать его Тень, но в этот раз Мелегант закрывает глаза на дерзость — назойливый скрежет чужого голоса прерывает ненавистные мысли, бессмысленные сожаления, что не желают уходить.
К тому же — ему в самом деле не стоит задерживаться слишком уж сильно: он еще надеется испортить тот праздник, ради которого Утер собрал пантеон.
Мелегант отступает от зеркала, закрывает глаза и призывает тьму — послушную и успокаивающую, льнущую к нему как возлюбленное дитя. Она легко принимает его в свои объятия, поглощает целиком, а затем — он чувствует лишь падение, отсутствие малейшего сопротивления, барьера, о который бился десятилетиями, пока не сдался.
Тьма выпускает его мгновения спустя, шипит и отступает в ненависти к слепящей яркости залов Камелота.
Мелегант нацепляет усмешку превосходства и направляется к ведущим в главный зал дверям, из-за которых доносится шум голосов.
Они затихают, стоит ему войти.
Его шаги, тяжелые и ровные, эхом разносятся по залу.
Он останавливается в самом его центре и обводит взглядом собравшихся — с неудовольствием отмечает, что многие ему незнакомы. Мелегант не уделяет им ни капли интереса, но тратит миг, чтобы встретиться глазами с Лодегрансом — не отворачивается прочь, пока тот не опускает голову, пряча страх и презрение.
Последняя очередь достается верховному богу Камелота.
— Мелегант, — Утер поднимается со своего трона.
Его лицо подчеркнуто бесстрастно, и только вздувшаяся вена на виске выдает раздражение. Должно быть, прославленный дар предвидения не открыл ему этого момента.
Улыбка дрожит на губах Мелеганта, и застарелая ярость поднимает голову в его душе, но он еще способен держать себя в руках.
— Утер, — он и не думает кланяться. — Давно не виделись.
— Ты свободен, — так же сухо произносит Утер. — Мои поздравления. Прошу, займи свое место за столом.
Он широким жестом указывает на кресло в самом дальнем и темном углу зала — единственное, что остается свободным.
— Мы собрались здесь поприветствовать моего сына…
— Мне плевать, — резко прерывает Мелегант.
Он не чувствует ожидаемого удовлетворения, не чувствует ничего. Почти жалеет, что пришел — позволил себе вернуться в этот рассадник лицемерия.
— Прояви уважение, — Утер ударяет кулаком по столу, уже не пытаясь сдержать ни раздражения, ни гнева — неизменно праведного в его глазах. — Он был достойным мужем, великим королем и заслуживает…
— Мне плевать, — повторяет Мелегант.
Ему нет дела до ублюдка Утера, до повода, по которому собрались боги — как им нет дела до него, свободен он или заперт в стенах собственного царства, продолжает ли влачить свое жалкое существование.
Разочарование ядом растекается по телу.
Мелегант переводит взгляд с Утера на Гвиневру, сидящую по правую руку от отца, смотрит на нее холодно и равнодушно. Она хороша собой — одарена той хрупкой и светлой красотой, что будет столь приятно запятнать.
Он все еще имеет на нее право, в любой миг может потребовать исполнения обещания. Стены Подземного царства не держат его больше, и Гвиневра будет свободна тоже — Артуру не о чем беспокоиться, он…
Мелегант сжимает пальцы в кулаки, резко разворачивается на пятках и направляется к предложенному ему месту.
У него еще будет время заполучить свою невесту.
Мучительное ожидание станет сладкой местью Лодегрансу.
Мелегант садится за стол, и гул голосов вновь наполняет зал — как будто не произошло ничего значимого, как будто само его появление оказывается забыто в тот же миг.
Он подносит к губам кубок с вином, пытаясь сдержать гневную дрожь, что проходит по его телу; на короткий миг встречается взглядом с Нимуэ — единственной, кого способен терпеть из всей божественной своры. Ее тонкие брови поднимаются в немом вопросе, но он не позволяет ни единой эмоции отразиться на его лице. Нимуэ картинно закатывает глаза.
— Лодегранс, — легко перекрывая чужие голоса произносит Утер. — Время пришло. Приведи его.
Мелегант кривится от очередного напоминания, зачем — из-за кого устроен этот пир. Еще один бог. Мальчишка Утера. Воин, павший на поле боя, раз Лодегрансу выпала участь забрать его душу. Король, пускай в Британии никогда не было королей — лишь герцоги и рексы, неспособные ни на миг прекратить свои распри.
Этого недостаточно, чтобы Мелегант почувствовал хоть каплю интереса.
Лодегранс поднимается из-за стола и медленно, чеканя каждый шаг, проходит в центр зала. Замирает на миг с излишней, показной торжественностью — призывает свое копье и ударяет древком в пол, искажая реальность.
На несколько мгновений зал наполняют звон клинков, тяжелый запах металла и крики умирающих людей, но картина распадается и исчезает, вновь оставляя лишь бога войны. Его — и человека в запятнанной кровью броне, что стоит подле него на коленях, зажимая пальцами уже несуществующую рану.
Человека, которого Мелегант узнает.
— Артур, — не его губы произносят это имя, но Утера. — Сын мой.
Артур — и это он, сомнений быть не может, — поднимает голову, чтобы взглянуть на своего отца.
На его лице нет ни удивления, ни страха — только усталость. Он выглядит старше — его взгляд, если не черты, — как будто прожил целую жизнь за то мгновение, что их разделило…
За тринадцать лет Артур прожил жизнь.
— Это правда, я твой отец, — отвечает Утер на вопрос, что не был задан. — В тот день, когда ты был зачат, я возлег с твоей прекрасной матерью, зная, что наш союз даст плоды — что наше дитя однажды совершит великие деяния.
В его голосе звучат гордость, почти отеческое тепло, и Мелегант сглатывает подступающую к горлу желчь. Он не сомневается, что Игрейна понятия не имела, кого приняла в свою постель.
— Ты не разочаровал меня, — продолжает Утер. — Ты был великим королем, и имя твое не будет забыто. Своими подвигами ты заслужил место в Камелоте, среди богов. Бессмертие и…
— Зачем? — хрипло прерывает его Артур.
Он судорожно сжимает пальцы и наконец опускает руку. Не поднимается на ноги, даже если годы назад не преклонил бы колени ни перед кем.
— Зачем мне бессмертие? — спрашивает он, и Мелегант отдал бы многое, чтобы видеть лицо Утера в этот миг, но не может оторвать взгляда от Артура — от тоски в его глазах, от гримасы боли, что искажает его черты. — Я не прожил счастливой жизни, и я не… я хочу покоя.
Липкий страх поднимается в душе Мелеганта, от неправильности этих слов — от ошибки, что свершится вот-вот, и которой нельзя допустить.
— Мне жаль слышать это, — с неискренним, наигранным сочувствием произносит Утер, — но ты еще можешь найти свое счастье здесь. Я обещаю тебе это! Прими от меня дар, что скрасит твои дни: руку прекрасной Гвиневры, богини плодородия и весны.
На миг тишина замирает в воздухе и разбивается на тысячи осколков: Артур шумно выдыхает и закрывает глаза.
Мелегант должен чувствовать ярость от выбора Утера, — от того, что тот посмел обещать его невесту кому-то другому, — и она есть, вскипает глубоко внутри, грозит вырваться наружу, но страх оказывается сильнее.
Артур откажется, и тогда…
— Возьми этот кубок, — Утер указывает на золоченую инкрустированную чашу, что стоит перед Гвиневрой. — Испей напиток бессмертия. Он скрепит и обещание вашего союза.
Мелегант тяжело сглатывает и резко поднимается на ноги.
— Не так быстро, — говорит он, едва сдерживая дрожь в голосе.
Он чувствует на себе взгляд Артура, что тот замечает его наконец, но не позволяет смотреть в ответ.
Не сейчас.
Он медленно проходит к столу, за которым восседает Гвиневра, встречая взгляды каждого из богов — пускай считают, что он в гневе за нарушенное обещание, за то, что ему было отказано в супруге.
В иной раз это принесло бы ему ни с чем несравнимое удовольствие: опасение и стыд в глазах Лодегранса, беспомощная ярость на лице Утера.
Когда Мелегант останавливается перед Гвиневрой, она смотрит на него иначе — открыто и вопрошающе, с невинным непониманием.
Он наклоняется и поднимает заветную чашу, в которой плещется нектар бессмертия, — чувствует напряжение, что наполняет зал.
Никто из богов не знает, как он поступит теперь.
Если Мелегант позволит Гвиневре поднести кубок Артуру, если тот примет его, их союз станет нерушим.
Если выберет испить нектар сам, не ради бессмертия, но ради символа, — привяжет ее к себе так крепко, что ни Лодегранс, ни Утер не смогут ничего изменить.
Если разобьет чашу…
Его губы складываются в усмешку, и этого достаточно, чтобы непонимание Гвиневры сменилось подозрением и почти неприкрытой неприязнью. Она не знает его, но хорошо выучила навязанный отцом урок.
Мелегант сжимает кубок и, развернувшись, делает первый шаг навстречу Артуру.
Тот не двигается с места, смотрит только на него — неотрывно, завороженно, с неверием и облегчением, немым вопросом и надеждой… с любовью. Мелегант оценил ее так низко.
В зале стоит звенящая, напряженная тишина.
Мелегант подходит к Артуру и опускается перед ним на колени: признает равенство, что было невозможно раньше.
— Пей, — приказывает он.
Артур не торопится заговорить, вглядывается в его лицо. Он не найдет ответа в чертах, но, может быть, глаза скажут довольно — о невыносимо острой тоске и мучительной нежности, о сожалении и отчаянии. О страхе, что этот миг не изменит ничего, что Мелегант вновь останется один во тьме собственного сердца — и выбором Артура будет покинуть его.
Он не посмеет его винить.
Артур накрывает ладонями его пальцы, сжимающие кубок, но по-прежнему не пьет.
— И что будет дальше? — спрашивает он мягко.
Мелегант предлагает ему единственный ответ, который может дать.
— Все, чего пожелаешь.
На губах Артура расцветает улыбка, и морщинки собираются в уголках его глаз — незнакомые, непривычные линии, что обрамляют столь родное тепло.
Он поднимает кубок и делает глоток.
...— Но... но что было потом? — нетерпеливо спрашивает Самый Крошечный.
— Потом, — утомленно вздыхает Горький, которому изрядно надоело рассказывать эту историю в сто первый раз, — они жили долго и счастливо. Очень долго и очень счастливо. И было у них много...
— Теней!
— Да. Их.
@музыка: Florence + The Machine — Cosmic Love
@темы: фикло, La legende du roi Arthur, артургант пендрагорский, роскошное удовлетворение, In the Darkness (With You)
среда, 09 мая 2018
roci's bitch
Фандом: La Légende du roi Arthur | Легенда о короле Артуре
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант, Артур/Гвиневра
Рейтинг: R
Жанр: драма
Размер: драббл | 1000 слов
Статус: закончен
Саммари: «В своих воспоминаниях, раз за разом, Артур представляет Мелеганта на месте Гвиневры — безумие это или же единственная возможность его избежать». вбоквел к фику «Двор Теней»
Предупреждение: сомнительное согласие
...Артур замирает у порога спальни, колеблется не одно мгновение, прежде чем постучать. Он больше не чувствует себя желанным в покоях Гвиневры, но после минувшей ночи — после страха, что испытал от одной мысли потерять ее, он неспособен отказать себе в желании быть ближе. Быть может, она не отвечает на его страсть — чувствует иначе, но их любовь сильнее плотского. Должна быть.
Дверь распахивается с тихим скрипом петель, обрывая его мысли.
Гвиневра встречает его за порогом: ее волосы растрепаны, незашнурованная ночная рубашка сползает на одно плечо. И пусть Артур не может разгадать выражение ее глаз — мерещится ли ему сомнение за ставшей привычной покорностью, один ее образ — чего-то теплого и близкого и домашнего, — заставляет его забыть осторожность.
Едва лишь дверь закрывается за ним, он притягивает Гвиневру к себе и целует так, как не целовал давно — жадно и долго, и горячо. И, может быть, ей не хватало этого тоже, потому что впервые за бессчетное время ему вторит ответная страсть.
Артур отстраняется, лишь когда перестает хватать воздуха, и несколько долгих мгновений просто смотрит на Гвиневру: на яркие, припухшие от поцелуев губы и горящие желанием глаза, на заливающий ее щеки румянец.
(Этот образ — первый, с которым он пытается примириться, даже если воспоминания зыбки и утекают сквозь пальцы. Он силится воскресить в памяти надменный изгиб рта Мелеганта, его высокие скулы и глаза… они были светлыми и холодными, но цвет ускользает от него.
И все же — это проще, чем он боялся или, может быть, надеялся. Ему почти несложно представить черные локоны вместо мягких светлых прядей, совсем иную, капризную линию губ, а горячечный блеск во взгляде, что он посмел принять за страсть... он столь уместен на чужом и еще незнакомом лице.)
Гвиневра не спрашивает его, зачем он пришел, но она молчала и раньше. Принимала ласки, как принимает сейчас: запрокидывает голову назад и закрывает глаза, позволяя приникнуть поцелуем к бьющейся жилке на шее, к изгибу плеча и выступающей косточке ключицы.
Ее рубашка соскальзывает ниже, обнажая молочно-белую кожу, и Артур бесстыдно, неприкрыто возбужден. Его руки забираются под тонкую ткань, оглаживают почти приглашающе раздвинутые бедра, устремляясь выше...
Гвиневра останавливает его: до боли сжимает пальцами запястья, заставляя отстраниться — отпрянуть с незаданным вопросом на губах.
Он не получает ответа, не может прочесть ничего во взгляде неожиданно ясных глаз, но затем — улыбка расцветает на лице Гвиневры, меняя его почти до неузнаваемости.
(Артур воображает эту улыбку тоже: дразнящую, лукавую, обещающую… лживую, змеиную, издевательски-насмешливую. В воспоминаниях нет правды.)
Разжав пальцы, она медленно опускается на пол, неотрывно смотрит на него. В ее глазах вновь разгораются угасшие было искры: почти-нетерпения, почти-предвкушения. А, может быть, Артур лишь видит то, во что так хочет верить.
(Когда он представляет Мелеганта подле себя, острое возбуждение мешается со стыдом. Тот — знать, рыцарь, и не должен становиться на колени не перед кем, кроме Бога.
Этот разделенных грех — лишь один из многих.)
Дрожащие руки распутывают завязки его штанов, спускают их с бедер, обнажая налитый кровью член, и мимолетное удивление Артура сменяет почти мальчишеское смущение. Пусть это не первая их ночь, впервые между ними все так — откровенно, непристойно, распутно.
Мысль об этом не задерживается надолго — исчезает без следа, когда пальцы Гвиневры обхватывают его член, когда ее губы касаются чувствительной головки, а язык дразнит уздечку, срывая невольный полустон-полувсхлип. Артур ощущает лишь всепоглощающий, лихорадочный жар, и не думает — не в этот момент, ни даже позже — почему сейчас. Почему так.
(С кем он был до того? Перед сколькими опускался на колени? Имеет ли Артур право на ревность, когда его душа по-прежнему в смятении, когда он по-прежнему не знает, чего хочет… кого хочет.)
Артур закрывает глаза и сжимает руки в кулаки; ища опоры, тяжело прислоняется к двери. Резные петли впиваются в его спину, но он не чувствует боли — только наслаждение.
Его бедра непроизвольно дергаются навстречу ласкам — стыд придет потом, сейчас он едва владеет своим телом, и вовсе не владеет разумом — дыхание сбивается, заставляя жадно глотать воздух ртом.
Он теряет ощущение времени, — не отдает себе отчета ни в чем, кроме влажного жара чужих губ, — и удовольствие волной поднимается в его теле, пока не достигает пика: ослепляет его на мгновение, вырывается хриплым стоном, но оставляет за собой лишь пустоту и растерянность.
Артур смотрит сверху вниз, как Гвиневра стирает с лица потеки его семени рукавом рубашки, как скользит языком по губам, собирая последние капли.
И в этом образе есть нечто неправильное и постыдное, что хочется стереть из памяти, но это невозможно — оно забирается все глубже, оставаясь в его мыслях навсегда.
(Только изменяется позже — перестает быть чем-то грязным, становясь откровением. Жарким, запретным, недоступным.)
Артур тяжело сглатывает, неловко и отчего-то поспешно натягивает штаны и оправляет рубашку. А после — совершенно неуместно протягивает ладонь Гвиневре. Она смотрит на него несколько мгновений, затем улыбается — непривычно ласково и как будто снисходительно. Сжимает его пальцы и поднимается на ноги.
Они по-прежнему совсем близко, но Артур хочет быть еще ближе — прижать ее к себе, зарыться пальцами в волосы и коснуться губами виска. Он хочет вернуть то наслаждение, что было ему подарено, но… Гвиневра уже дала свой ответ, забрала власть из его рук, и Артур не смеет просить ее возвращения.
Не смеет он и просить остаться.
Он уходит, не сказав ни слова — не услышав ни слова в ответ. С каждым днем их все меньше между ними: слов и взглядов и прикосновений. Артур не знает, как их вернуть.
(Как вернуть любовь, что была отдана другому? Он больше не уверен, к кому обращен этот вопрос.)
Он придет снова: в последующую ночь и в ту, что настанет после. Пока ему еще позволено, пока он может убедить себя, что чувства в глазах Гвиневры — нежность и страсть — не иллюзия и не обман.
(В страсть он верит до сих пор — что Мелегант хотел его, упивался добровольно отданной властью и его беспомощностью.
Но страсть не оправдает их обоих.
Быть может, однажды он найдет это оправдание: в другом воспоминании, разбитом и восстановленном по кусочкам. Не сейчас.
Сейчас он все также сломлен и потерян, сбит с толку равно разумом и сердцем.
Сейчас он выбирает неведение.)
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант, Артур/Гвиневра
Рейтинг: R
Жанр: драма
Размер: драббл | 1000 слов
Статус: закончен
Саммари: «В своих воспоминаниях, раз за разом, Артур представляет Мелеганта на месте Гвиневры — безумие это или же единственная возможность его избежать». вбоквел к фику «Двор Теней»
Предупреждение: сомнительное согласие
...Артур замирает у порога спальни, колеблется не одно мгновение, прежде чем постучать. Он больше не чувствует себя желанным в покоях Гвиневры, но после минувшей ночи — после страха, что испытал от одной мысли потерять ее, он неспособен отказать себе в желании быть ближе. Быть может, она не отвечает на его страсть — чувствует иначе, но их любовь сильнее плотского. Должна быть.
Дверь распахивается с тихим скрипом петель, обрывая его мысли.
Гвиневра встречает его за порогом: ее волосы растрепаны, незашнурованная ночная рубашка сползает на одно плечо. И пусть Артур не может разгадать выражение ее глаз — мерещится ли ему сомнение за ставшей привычной покорностью, один ее образ — чего-то теплого и близкого и домашнего, — заставляет его забыть осторожность.
Едва лишь дверь закрывается за ним, он притягивает Гвиневру к себе и целует так, как не целовал давно — жадно и долго, и горячо. И, может быть, ей не хватало этого тоже, потому что впервые за бессчетное время ему вторит ответная страсть.
Артур отстраняется, лишь когда перестает хватать воздуха, и несколько долгих мгновений просто смотрит на Гвиневру: на яркие, припухшие от поцелуев губы и горящие желанием глаза, на заливающий ее щеки румянец.
(Этот образ — первый, с которым он пытается примириться, даже если воспоминания зыбки и утекают сквозь пальцы. Он силится воскресить в памяти надменный изгиб рта Мелеганта, его высокие скулы и глаза… они были светлыми и холодными, но цвет ускользает от него.
И все же — это проще, чем он боялся или, может быть, надеялся. Ему почти несложно представить черные локоны вместо мягких светлых прядей, совсем иную, капризную линию губ, а горячечный блеск во взгляде, что он посмел принять за страсть... он столь уместен на чужом и еще незнакомом лице.)
Гвиневра не спрашивает его, зачем он пришел, но она молчала и раньше. Принимала ласки, как принимает сейчас: запрокидывает голову назад и закрывает глаза, позволяя приникнуть поцелуем к бьющейся жилке на шее, к изгибу плеча и выступающей косточке ключицы.
Ее рубашка соскальзывает ниже, обнажая молочно-белую кожу, и Артур бесстыдно, неприкрыто возбужден. Его руки забираются под тонкую ткань, оглаживают почти приглашающе раздвинутые бедра, устремляясь выше...
Гвиневра останавливает его: до боли сжимает пальцами запястья, заставляя отстраниться — отпрянуть с незаданным вопросом на губах.
Он не получает ответа, не может прочесть ничего во взгляде неожиданно ясных глаз, но затем — улыбка расцветает на лице Гвиневры, меняя его почти до неузнаваемости.
(Артур воображает эту улыбку тоже: дразнящую, лукавую, обещающую… лживую, змеиную, издевательски-насмешливую. В воспоминаниях нет правды.)
Разжав пальцы, она медленно опускается на пол, неотрывно смотрит на него. В ее глазах вновь разгораются угасшие было искры: почти-нетерпения, почти-предвкушения. А, может быть, Артур лишь видит то, во что так хочет верить.
(Когда он представляет Мелеганта подле себя, острое возбуждение мешается со стыдом. Тот — знать, рыцарь, и не должен становиться на колени не перед кем, кроме Бога.
Этот разделенных грех — лишь один из многих.)
Дрожащие руки распутывают завязки его штанов, спускают их с бедер, обнажая налитый кровью член, и мимолетное удивление Артура сменяет почти мальчишеское смущение. Пусть это не первая их ночь, впервые между ними все так — откровенно, непристойно, распутно.
Мысль об этом не задерживается надолго — исчезает без следа, когда пальцы Гвиневры обхватывают его член, когда ее губы касаются чувствительной головки, а язык дразнит уздечку, срывая невольный полустон-полувсхлип. Артур ощущает лишь всепоглощающий, лихорадочный жар, и не думает — не в этот момент, ни даже позже — почему сейчас. Почему так.
(С кем он был до того? Перед сколькими опускался на колени? Имеет ли Артур право на ревность, когда его душа по-прежнему в смятении, когда он по-прежнему не знает, чего хочет… кого хочет.)
Артур закрывает глаза и сжимает руки в кулаки; ища опоры, тяжело прислоняется к двери. Резные петли впиваются в его спину, но он не чувствует боли — только наслаждение.
Его бедра непроизвольно дергаются навстречу ласкам — стыд придет потом, сейчас он едва владеет своим телом, и вовсе не владеет разумом — дыхание сбивается, заставляя жадно глотать воздух ртом.
Он теряет ощущение времени, — не отдает себе отчета ни в чем, кроме влажного жара чужих губ, — и удовольствие волной поднимается в его теле, пока не достигает пика: ослепляет его на мгновение, вырывается хриплым стоном, но оставляет за собой лишь пустоту и растерянность.
Артур смотрит сверху вниз, как Гвиневра стирает с лица потеки его семени рукавом рубашки, как скользит языком по губам, собирая последние капли.
И в этом образе есть нечто неправильное и постыдное, что хочется стереть из памяти, но это невозможно — оно забирается все глубже, оставаясь в его мыслях навсегда.
(Только изменяется позже — перестает быть чем-то грязным, становясь откровением. Жарким, запретным, недоступным.)
Артур тяжело сглатывает, неловко и отчего-то поспешно натягивает штаны и оправляет рубашку. А после — совершенно неуместно протягивает ладонь Гвиневре. Она смотрит на него несколько мгновений, затем улыбается — непривычно ласково и как будто снисходительно. Сжимает его пальцы и поднимается на ноги.
Они по-прежнему совсем близко, но Артур хочет быть еще ближе — прижать ее к себе, зарыться пальцами в волосы и коснуться губами виска. Он хочет вернуть то наслаждение, что было ему подарено, но… Гвиневра уже дала свой ответ, забрала власть из его рук, и Артур не смеет просить ее возвращения.
Не смеет он и просить остаться.
Он уходит, не сказав ни слова — не услышав ни слова в ответ. С каждым днем их все меньше между ними: слов и взглядов и прикосновений. Артур не знает, как их вернуть.
(Как вернуть любовь, что была отдана другому? Он больше не уверен, к кому обращен этот вопрос.)
Он придет снова: в последующую ночь и в ту, что настанет после. Пока ему еще позволено, пока он может убедить себя, что чувства в глазах Гвиневры — нежность и страсть — не иллюзия и не обман.
(В страсть он верит до сих пор — что Мелегант хотел его, упивался добровольно отданной властью и его беспомощностью.
Но страсть не оправдает их обоих.
Быть может, однажды он найдет это оправдание: в другом воспоминании, разбитом и восстановленном по кусочкам. Не сейчас.
Сейчас он все также сломлен и потерян, сбит с толку равно разумом и сердцем.
Сейчас он выбирает неведение.)
@музыка: Florence + The Machine — Bedroom Hymns
@темы: фикло, La legende du roi Arthur, артургант пендрагорский, роскошное удовлетворение
03:11
Доступ к записи ограничен
roci's bitch
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
02:56
Доступ к записи ограничен
roci's bitch
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
понедельник, 07 мая 2018
roci's bitch
Название: Двор Теней
Фандом: La Légende du roi Arthur | Легенда о короле Артуре
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант
Рейтинг: R
Жанр: драма
Размер: 6 900 слов
Статус: закончен
Саммари: Любовь — не что иное, как предательство.
Предупреждение: сомнительное согласие
1.
1.
Мелегант неспокоен. Его пальцы стучат по подлокотнику кресла, выбивая бессмысленный рваный ритм, а в ушах по-прежнему эхом раздается плач Гвиневры — желанный, сладкий звук.
Нервное возбуждение — предвкушение — пульсирует под кожей. Кажется, стоит протянуть руку, и он наконец сможет дотянуться до заветного приза.
Это обман. Иллюзия, но такая заманчивая.
Ведьма в них хороша.
— Ты обещала…
— Я помню, что обещала, — взгляд Морганы темный и пронизывающий насквозь, и в нем не отражается ничего, кроме абсолютной уверенности в победе. — И половина дела уже сделана. Гвиневре не остается ничего иного, как ждать своего спасителя.
Мелегант чувствует, как подрагивают его губы, невольно складываясь в усмешку, как в горле рождается смех, но... Рано. Еще слишком рано.
Он с трудом сдерживает себя.
— И тогда я окажу ему достойную встречу.
— Я окажу, — прерывает его Моргана.
Новорожденное ликование вспыхивает и гаснет, рассыпается пеплом, уступая место замешательству.
— Ты? Отчего ты? — он знает, что изумление слишком явственно отражается на его лице, и стыд привычно — помня свое место — забирается под кожу; даже иллюзорный контроль ускользает сквозь пальцы. — У нас был иной уговор.
Моргана вздергивает бровь в пренебрежении его словами, любыми возражениями, что он может представить. Она задает правила игры, она хозяйка положения.
Она ведет себя так, будто она хозяйка его замка тоже, единоличная властительница всего, до чего только способна дотянуться. Мелегант не смеет ей возразить.
Он сглатывает немую, беспомощную ярость.
Ведьма нужна ему, убеждает он себя. Пока еще нужна.
— Планы изменились, — говорит Моргана. — Артур не придет.
Артур не придет.
Он не сразу осознает сказанное, только на долю мгновения кажется, будто зияющая пустота разрастается в том месте, где должно биться его сердце — будто ведьма своими чарами вырвала его, не пронзив плоти. Чувство исчезает быстро, а на смену ему вновь приходит гнев.
— Он должен прийти! Он любит ее, — презренное — желанное — слово сочится ядом. — И тогда я смогу бросить ему вызов, тогда я убью его, и трон будет моим, и…
— Трон будет твоим, — Моргана не повышает голос, чтобы его оборвать; ее тон спокоен и насмешливо-покровительственен. — И ты получишь свою любовь. Но иначе.
Она замолкает на несколько долгих, тягучих мгновений. Выдерживает паузу, тишиной притягивая внимание также, как словами.
В ее темных глазах лихорадочная искра разгорается в пламя, и Мелегант против воли оказывается заворожен им. Ее идеей, какой бы та ни была.
— Ланселот получил весть о похищении, но Артур еще ничего не знает. И не узнает — пока не станет слишком поздно. Об этом мы позаботимся.
— Но разве не в этом был весь смысл? — спрашивает Мелегант. — Чтобы он узнал?
И что бы он ни сделал тогда: решился ли спасти королеву лично и погиб, угодив в расставленную ловушку, или же выбрал бы бездействие и рано или поздно сломался бы под гнетом собственной беспомощности — так, что забрать все, что ему еще осталось, стало бы до смешного просто, — исход от этого не менялся. Победа была за ними.
— Весь смысл? — Моргана хрипло смеется. — Весь смысл в том, чтобы уничтожить Артура, растоптать его. Ему не достанется роль спасителя, рыцаря в сияющих латах. Нет — нет, ее заберет другой. Попытается забрать.
Моргана сжимает пальцы в кулаки, и огонь в ее взгляде разгорается только сильнее.
— Ланселот, храбрый, верный Ланселот рискнет своей жизнью, чтобы спасти его возлюбленную, пока Артур будет сидеть в неведении, в мнимой безопасности, уверенный, что его дражайшая супруга с ним. И когда обман раскроется, когда все, что ему останется — это стыд и сожаление… Тогда мы одержим победу.
Она не хочет смерти Артура, понимает Мелегант. Не так просто. В своей утробе растит для этого иное оружие. Но Моргана нетерпелива, не готова только ждать, ей нужно причинить боль сейчас, растоптать — сейчас. Для этого она нашла идеальный план.
И если Мелегант еще способен читать между строк, если слухи о том, как было зачато дитя ее мести, не лгут…
— Ты хочешь вновь занять ее место, как в ту самую ночь…
В ту ночь, когда Артур дрожал в сладкой агонии под ее пальцами, когда шептал чужое имя — Гвиневра, Гвиневра.
Вспышка жгучей ревности ослепляет его, затмевает иные чувства и мысли, оставляя ему лишь болезненный, навязчивый образ.
Мелегант ненавидит его. Ненавидит каждую мельчайшую деталь, нарисованную его воображением, ненавидит свою ненависть — что ему не все равно, но…
Это он должен шептать имя Гвиневры.
Очередное право, отнятое у него Артуром.
— Нет, — резкий голос Морганы развеивает морок. — Нет, никогда больше.
Ее лицо искажено презрением и нескрываемым отвращением, а пальцы судорожно сжимают ткань платья, обтягивающего живот. Впервые на памяти Мелеганта самообладание изменяет ей, срывая иллюзию безразличия и обнажая чувства столь же острые и настоящие, как его собственные.
И в это мгновение он осознает с абсолютной уверенностью: Моргана пойдет на все, чтобы осуществить свой план — чтобы уничтожить Артура. В этом он может ей доверять.
Она быстро берет себя в руки: гримаса сменяется привычной насмешкой, огонь в ее глазах — не более чем предвкушение.
— Я ведь сказала тебе, — произносит она с прежней елейной мягкостью, — я окажу достойный прием спасителю Гвиневры. Место королевы займешь ты.
Значение слов доходит до него с запозданием, оставляя короткий миг растерянности, прежде чем неконтролируемая волна ярости накрывает его с головой, и стыд жаром скручивается внизу живота. Кровь приливает к лицу Мелеганта, выставляя все чувства напоказ — ей на потеху.
Моргана смеялась над ним все это время, пока он пресмыкался перед ней, надеясь вымолить все то, что провал за провалом не мог получить сам. Как жалок он был.
Мелегант сжимает руки в кулаки и скалит зубы, намереваясь выплюнуть отказ в лицо ведьме, послать ее к дьяволу, где ей самое место. Он поднимает голову, встречая ее взгляд… и слова, так и не высказанные, замирают в горле.
Потому что во взгляде Морганы нет ни тени насмешки: только ничем не прикрытая, фанатичная жажда мести — та самая, которой он готов был довериться еще мгновения назад.
— Я обещала тебе трон, — говорит она, и вслед за уверением бросает вызов: — Так возьми его.
2.
2.
Мелегант отпускает лошадь у реки, когда неприступные стены Камелота наконец проступают сквозь заросли леса. Дальше он отправляется пешком — как и положено даме.
Ткань платья слишком тонкая, и даже меховой плащ не спасает от холода, пробирающего до костей. Мелеганту отвратителен весь этот маскарад; магия Морганы не меняет его облик, только дурманит чувства окружающих, заставляет их видеть и слышать то, чего она пожелает. Он знает это, чувствует на коже липкий покров волшбы, и все-таки не может избавиться от ощущения, что его раскроют в первые же мгновения. Что перед взором толпы предстанет не королева Гвиневра, но падший рыцарь в женских одеждах.
Разоблачение — позор — страшит его больше всего иного. Больше, чем необходимость играть чужую роль, день за днем скрывать отвращение, терпеть прикосновения Артура — лечь под него.
Ему нет дела до чести и морали, до гниения собственной души. Цель, столь близкая и столь желанная, оправдывает любые методы.
Если план увенчается успехом, их обман не станет достоянием публики: Моргане не нужен скандал, а Артур не рискнет обнаружить правду — он скрыл зачатие Мордреда, не отлучил сестру от двора, хотя мог бы — должен был бы.
Но если Мелегант оступится на полпути, если карты будут раскрыты иначе чем на их условиях — это станет концом всему. Позором, от которого он не сможет отмыться. Клеймом, навсегда закроющим ему путь к трону.
Поворачивать назад поздно.
Ворота Камелота возвышаются перед его глазами, своим величием вызывая благоговейный трепет — и дикое, клокочущее глубоко внутри желание. Желание обладать.
— Моя королева, — охранник прикладывает руку к сердцу и отвешивает глубокий поклон, прежде чем отдать сигнал открыть проход.
На его лице не отражается ни подозрения, ни отвращения, ни насмешки. Только молчаливое почтение.
Створки распахиваются с протяжным скрипом, пропуская Мелеганта в город: впервые позволяя вступить на землю, что совсем скоро будет принадлежать ему. Как и легендарный меч, Камелот — символ абсолютной власти Артура. Владеть им будет сладкой наградой.
Улыбка дрожит на губах Мелеганта, и он нервно сжимает онемевшими пальцами плащ у горла.
Его шаги поспешны: взгляды редких прохожих забираются под кожу, в каждом шепоте чудится изобличающий приговор. И все же он замечает и иное: достаток и процветание, беспечность жителей, что приходит только с абсолютной уверенностью в безопасности.
Мелегант никогда не утруждал себя вопросом, каким правителем был Артур; не слушал равно хвалебных речей и едких доносов. Теперь непрошеный ответ сам предстает перед его глазами, и, может быть, он должен быть благодарен за все это благополучие — за наследие, что вскоре достанется ему, но в душе разрастаются лишь зависть и смутное, неоформившееся раздражение.
Когда городские улицы остаются позади, сменяясь садами королевского замка, он ощущает лишь облегчение. И на мгновение оно делает его беспечнее тех неразумных горожан.
— Гвиневра! — голос Артура — его появление — застает Мелеганта врасплох.
Король спешит ему навстречу сквозь тенистую аллею, ведущую от замковых ворот. Его волосы растрепаны ветром, на плечи небрежно наброшен подбитый мехом плащ, шаг быстр и легок. Мелегант читает на его лице след беспокойства, но его легко затмевает искренняя, почти мальчишеская радость.
И в этот момент он вспоминает не того Артура, с которым скрестил мечи в Камелиарде — не война, ведомого праведным гневом и решительностью, не противника, достойного уважения. Он вспоминает их самую первую встречу: юнца без имени и титула, растерянного перед лицом свалившейся на него ответственности.
И Мелегант осознает неожиданно ясно: что бы ни изменилось за минувшие годы, в глубине души Артур по-прежнему всего лишь мальчишка — слишком незрелый, слишком неопытный во всем, кроме искусства войны, ради которой был рожден.
— Гвиневра, — уже тише повторяет Артур, когда расстояние между ними истончается до шага.
Он берет его руки в свои, заключает замерзшие пальцы в ладонях широких и горячих, шершавых от оставленных мечом мозолей. Мелегант не знает, чувствует ли он его дрожь, оправдывает ли ее холодом.
Перед ним испытание самое важное, последняя проверка наложенных чар. Увидит ли Артур чужое лицо под маской возлюбленной королевы? Раскроет ли обман?
Ответ кажется очевидным.
Мелеганту не спрятаться за приглушенным светом королевских покоев, не одурманить чувства пряным элем. После месяцев супружеской жизни Артур не может не заметить подмены.
Все, к чему Мелегант шел и стремился всю свою жизнь, поставлено на кон. Он чувствует себя слабым и отвратительно беспомощным перед худшим из исходов.
Но… в лучах полуденного солнца глаза Артура сияют огнем янтаря, незамутненные тяжестью презрения и ненависти, что всегда доставались ему. И это значит лишь одно: его здесь нет. Только королева Гвиневра.
Мысль не приносит должного облегчения.
— Артур, — Мелегант с трудом проталкивает имя сквозь вставший в горле ком; хриплый и чуждый даже для собственного слуха, его голос совсем не похож на нежные речи той, за кого он пытается себя выдать.
И все же Артур не меняется в лице, не видит подвоха даже тогда. Возможно, волшба Морганы и в самом деле совершенна.
Он наконец отпускает его руки, и Мелегант сжимает и разжимает пальцы, пытаясь сохранить остатки тепла.
— Я искал тебя все утро, но никто не видел тебя со вчерашнего вечера, — в словах Артура нет ни обвинения, ни подозрения, лишь искреннее беспокойство.
Мелегант прячет кривую усмешку за слабой и неубедительной улыбкой.
— Мне нужно было побыть одной.
Он видит, как тут же гаснет свет в глазах Артура, как уголок его губ дергается в тщетной попытке сложиться в ответную улыбку, и задается невольным вопросом: как часто тот слышал эти слова? Как часто Гвиневра проводила часы в объятиях другого, прикрываясь желанием одиночества?
— Но теперь я здесь, — говорит он как можно мягче, отгоняя тень пустыми уверениями.
Пока что — этого достаточно. Артур кивает едва заметно, делает шаг ближе, сжигая последние крупицы расстояния между ними. Он обхватывает ладонями его лицо, очерчивает скулы подушечками больших пальцев, ища в его глазах ответ на неизвестный и незаданный вопрос.
Мелегант с трудом сдерживает трепет собственного тела. Слишком давно его касались вот так, возможно — никогда вовсе. Не с любовью вместо похоти.
— Теперь ты здесь, — эхом повторяет Артур, и улыбка наконец расцветает на его лице: искренняя и открытая.
Она завораживает Мелеганта всего на долю мгновения, отнимая последнюю возможность отступить, повернуть назад… или хотя бы продолжать верить в эту возможность.
Чужие губы накрывают его в рот в поцелуе коротком и нежном, в приветствии привычном и повторенном десятки раз. С кем-то другим.
— Ты дома.
Дома.
Мелегант опускает глаза, за ресницами пряча взгляд, способный выдать слишком много. Он думает о Горре: о темных коридорах его замка и холоде покоев, о пыльных, пропахших смертью владениях отца.
Камелот — надежный, защищенный от всех напастей, залитый солнцем и пропитанный запахом яблок и гвоздики, — еще не его дом, но то место не было им тоже.
И потому он клянется себе, что слова Артура станут пророчеством, которое будет исполнено.
Не важно, какой ценой.
3.
3.
В тронном зале замка еще тлеет йольское полено, когда Мелегант начинает привыкать к заимствованной им жизни.
Он не знает, как долго продлится обман. Моргана отказывается назвать срок, готова ждать дни и недели и месяцы, если только это будет значить для Артура пытку более изощренную, боль — глубокую.
Мелеганту нужно иное, но и он способен на терпение — когда желанная награда столь близка, что так легко поверить в обладание ею.
Моргана не появляется при дворе, и все же недооценивать ее осведомленность глупо. Она следит за ними десятками глаз: волшбой и доносами шпионов. Едва ли не каждое утро Мелегант наблюдает тень Лии на высочайшей из башен замка, где обитают послушные ей птицы, но хотя бы ее письма остаются скудны: он позаботился об этом, отлучив наглую девку от королевских покоев. Его не отличает наивность Гвиневры: в плотоядных взглядах и знающих ухмылках нет ничего, кроме желания поглумиться. Он не собирается доставлять ей удовольствие стать свидетельницей его унижения.
Иные взгляды — рыцарей и придворных дам, и прислуги — преследуют его тоже. В каждом из них мерещится недоверие и плохо скрываемое презрение.
Мелегант убеждает себя, что это лишь плод его воображения, что если Артур до сих пор пребывает в блаженном неведении, остальные не видят сквозь маску тоже.
Порой он развлекает себя другой мыслью: быть может, это Гвиневра заслужила все эти чувства. Объяснение кажется не хуже прочих.
Мелеганту нет места за круглым столом, а во время приемов он выбирает молчание добровольно. Лишь единожды озвучивает свое мнение: подбирая слова осторожно, и все же не пытаясь приуменьшить ценности совета. Ему необходимо процветание Камелота, но больше того — он не в силах и дальше терпеть чужую глупость, полнейшую неосведомленность в делах не войны, а политики. Даже женщина — высокородная, каковой является королева, — должна знать истины столь простые.
Предложение оказывается встречено ропотом и невысказанным предубеждением, но среди гула голосов мелькает и удивленный интерес. Готовность слушать.
И все же это взгляд Артура выбивает почву из-под его ног: в нем гордость за него, тепло и искреннее восхищение.
Решение не подвергается сомнению вовсе.
Мелегант не привык к одобрению: к беспрекословному подчинению — бесспорно, но и отец, и его двор всегда искали подвох в его словах, предложение заведомо бесчестное. И, может быть, он сам дал им все основания, а, может, еще раньше, они — повод.
Гвиневра — неверная супруга и клятвопреступница — получает доверие за бесценок, заслуживая его ничуть не больше.
Теперь Мелегант берет то, что когда-то доставалось ей.
Все, что когда-то доставалось ей.
Улыбки Артура и его прикосновения, порой мимолетные, иногда — тяжелые и собственнические, те, что оставляют невидимое клеймо на коже и от которых по-прежнему хочется отмыться. Сбежать, пока не поздно, потому что иначе он может забыть…
…возможно, забыл уже.
Артур приходит в его покои каждую ночь, и каждую ночь Мелегант принимает его, не в силах найти повода для отказа.
Он не отказывает Артуру, когда тот зарывается пальцами в его волосы, когда целует жадно, и долго, и горячо, до боли в припухших губах.
А когда поцелуи спускаются ниже, он запрокидывает голову и закрывает глаза, пытаясь спрятаться от горящего любовью взгляда.
Мелегант был со многими: женщинами и мужчинами, не придавая значения выбору. Он знает желание и страсть, но никогда не занимался любовью. Никогда не был с тем, кто бы любил его.
Не его.
Гвиневру.
И нечто темное и вязкое, что поднимается в его душе при этой мысли, сильнее возбуждения и похоти, сильнее ненависти, и зависти, и ревности.
Сильнее, потому что оно все это — и больше.
Он останавливает Артура только когда тот забирается ладонью под полы его ночной рубашки, очерчивает кончиками пальцев колено и ласкает тонкую кожу бедра. Останавливает, даже если ему хочется податься навстречу, шире раздвинуть ноги и принять его в себя целиком.
Пусть он воочию убедился в силе магии Морганы, даже у нее есть свои границы.
Мысли об этом — о ней — всегда достаточно, чтобы вернуть себе остатки разума.
Он перехватывает запястье Артура, отстраняется лишь настолько, чтобы можно было опуститься перед ним на колени, дрожащими — неизменно дрожащими — пальцами распутать завязки на его штанах.
Артур выглядит удивленным в первую ночь, жадно-нетерпеливым — в последующие. Во вторую и в третью… сколько еще осталось?
Сколько осталось до конца игры?
Мелегант не скупится на ласки, с готовностью обхватывает губами горячую возбужденную плоть, позволяет иметь себя в рот, как дешевую шлюху. Как если бы этим клеймил не себя — ее.
Артур не смотрит на него тогда, слишком поглощенный страстью: зажмурившись и сжав руки в кулаки, он дышит часто и тяжело, и если ее имя и рождается на его губах, у него не хватает воздуха, чтобы вымолвить его. Мелегант делает для этого все, на что только способен.
Артур никогда не остается до утра, уходит, едва получив свое. Иногда Мелеганту кажется, что тот хочет остаться, что в его глазах мелькает отчего-то робкая мольба, и вопрос почти рождается на губах, но все это гаснет слишком быстро, оставляя за собой лишь растерянность. И любовь.
Любовь Артура не гаснет никогда.
Как только дверь закрывается за ним, возвращая одиночество, Мелегант стягивает с себя ненавистную женскую рубашку, стягивает чужой образ, и, прислонившись спиной к холодной каменной стене, обхватывает пальцами свой член.
Он ласкает себя быстро, почти поспешно, не думая ни о чем и ни о ком, пока не кончает — удовлетворяя плоть, но не душу.
Мелегант начинает привыкать и к этому тоже.
4.
4.
Дни, проведенные в Камелоте, похожи один на другой, и вечера неотличны тоже. Артур все также нетерпелив, все также жаден до мельчайших проявлений нежности — благодарен за каждое из них. Мелегант счел бы это жалким, если бы сам не упивался любым мимолетным прикосновением и легчайшим из поцелуев, неловкими, но искренними попытками вернуть подаренное наслаждение.
Он не позволяет многого, не дает переступить невидимую границу, за которой морок распадется на части, вот только иная черта — та, что была проведена не им, — стирается быстро.
В одну из ночей еще длящейся зимы.
Артур откидывается на подушки и убирает со лба влажные от пота пряди волос. Его взгляд затуманен неушедшей страстью, мышцы живота подрагивают от последних угасающих искр удовольствия, а приоткрытые губы кажутся непристойно яркими от бессчетных поцелуев.
Мелегант смотрит на него неотрывно, отпечатывая в памяти сладчайшую из картин, образ, не отравленный горечью поражения, — образ врага, соперника, любовника, беспомощного и побежденного, целиком в его власти.
Мгновение растягивается, но Артур не спешит подняться — собрать свои вещи и уйти без слов прощания, как раз за разом до того. Вместо этого он ищет его взгляд, задает безмолвный и робкий вопрос — тот, что так и не решается озвучить.
О, его храбрый король.
Жар возбуждения не угасает в теле Мелеганта, жаждет выхода, что не найдется в чужом присутствии, и все же… Он молча садится на край постели и прикрывает глаза, слышит за спиной тихий облегченный выдох и улыбается почти невольно. Этот дар — тот, которого Гвиневра лишила Артура, — не стоит ему ничего. Его нетрудно вернуть назад.
Когда все закончится, он заберет гораздо больше.
Мелегант ложится на постель поверх тяжелого покрывала, ненужного в хорошо протопленной комнате, и поворачивается на бок лицом к Артуру. Придвинувшись ближе, кладет голову ему на грудь — как сделала бы королева. Как сделал бы возлюбленный.
Пальцы Артура зарываются в его волосы — иные, чем у Гвиневры, короче и мягче. Неужели он не замечает разницы? Даже не догадывается о подмене? Магия путает его чувства, но неспособна скрыть все.
Она неспособна скрыть тон голоса, и мимику, и жесты. Изменившиеся прикосновения. Мелегант знает точно и без сомнения: Гвиневра никогда не касалась его так.
Никогда не коснется.
И все же Артур по-прежнему не выказывает ни тени подозрения, только не в нем. Влюбленный взгляд все так же мягок и нежен, и сердце бьется сильно и ровно под его ладонью.
В спальне воцаряется тишина, успокаивающая и почти уютная, но Мелегант не может заснуть. В полумраке комнаты, освещенной лишь пламенем камина, он изучает черты Артура: тень его ресниц на коже, едва заметную родинку на щеке, изгиб губ и линию горла; смотрит, как в такт дыханию вздымается и опускается его грудь. Его тело сильное, почти нетронутое шрамами, и это Мелегант оставил самый глубокий из них — тот, что еще непобледневшим клеймом пересекает его бок. Он позволяет себе проследить его кончиками пальцев, почти невесомо касаясь кожи.
В его памяти день, когда он нанес этот удар, по-прежнему болезненно ярок. Мелегант возвращается к нему даже слишком часто. Каким Артур видел его тогда? Злодеем в собственной истории, чудовищем, от которого нужно было спасти прекрасную даму?..
Не тем, кто всего лишь боролся за то, что принадлежало ему по праву.
— Ты ненавидишь его? — спрашивает он прежде, чем успевает себя остановить.
Он не хочет знать ответа на этот вопрос, не должен был задавать его вовсе, но сказанного уже не вернуть.
— Хм? — Артур приоткрывает глаза. — Кого?
Мелегант резко садится на постели — отворачивается прочь, только чтобы избежать чужого взгляда, чтобы Артур не увидел… боль. И гнев, что искажает его черты в выражении столь омерзительно неуместном на хорошеньком личике Гвиневры.
Он сжимает руки в кулаки и дышит через нос, пытаясь успокоиться, но тщетно — клокочущая в душе ярость не желает уходить. Артур не помнит — даже не думает о нем, тогда как сам он в мыслях Мелеганта каждое сущее мгновение: в мечтаниях о грядущем триумфе, о боли поражения в его глазах, когда он осознает потерю возлюбленной королевы — когда поймет, что отдавал каждое прикосновение, каждую ласку, и поцелуи, и сладкие обещания не ей — ему.
И пусть его нет в этой комнате — не для Артура — это не значит, что он позволит так просто забыть о своем существовании, что позволит…
За его спиной раздается шорох покрывала, скрип постели и тихий вздох.
— Нет, — говорит Артур, но не просит обернуться, не ищет его взгляда.
Он способен чувствовать изменившееся настроение, не закрывает глаза на несдержанность, что все чаще берет над ним верх, так отчего до сих пор не видит иной правды?..
— Нет, не ненавижу, — продолжает он тихо. — Ты считаешь, я должен — презираешь его за все, что он сделал, но я… Он не был не прав. Я не хотел этого трона, не сделал ничего, чтобы его получить… и именно поэтому обязан сейчас доказать, что достоин короны. Что судьба не ошиблась, выбрав меня.
Мелегант расслабляет руки и выдыхает. Гнев покидает его — опустошает, оставляя за собой лишь беспомощность. Он всегда… всегда был беспомощен перед Артуром. Ничего не мог противопоставить его наивной вере в добро и справедливость. В то, что его справедливость одинакова для всех.
Артур не чувствует к нему ненависти. Мелегант не знает, ожидал ли услышать иное — хотел ли. Что ему остается, если не ненависть? Сочувствие? Безразличие?..
Но разве сам он ненавидит Артура? Еще недавно ответ казался столь очевидным. Мелегант не знал ничего иного — был переполнен ненавистью, задыхался ею, только сейчас…
Артур наконец придвигается ближе. Мелегант ощущает жар его тела сквозь тонкие слои одежды, когда сильные руки заключают его в объятие и прижимают к груди; губы легко, почти дразняще касаются шеи. Ему мерещится извинение в этом жесте — наивная попытка использовать язык, с которым он едва знаком.
Мелегант закрывает глаза.
Сейчас в нем так мало ненависти, и точно не к Артуру. Возможно, она никогда не предназначалась ему — только судьбе, что всегда обделяла его, всегда забирала, не отдавая ничего взамен…
— Давай не будем об этом, — говорит Артур; его горячие пальцы вычерчивают неясные узоры на животе Мелеганта, вновь разжигая почти погасшее пламя. — Не сейчас, когда мы вдвоем. Нам никто больше не нужен…
В улыбке, что расцветает на губах Мелеганта, равно горечь и торжество, и он не пытается ее сдержать — только скрыть; обернувшись, прячет в поцелуе отчаянном и жадном, заставляя Артура узнать ее вкус.
Быть может, тот еще не видит правды, но он почувствует ее.
Им в самом деле больше никто не нужен.
5.
5.
Минует Имболк, но от Морганы по-прежнему нет вестей.
Мелегант не слышит ни шепота, ни домысла о ее затянувшемся отсутствии, будто никто не замечает его вовсе. Только улыбки Лии становятся все более широкими и хищными, блеск в глазах — голодным. Он не смеет задавать ей вопросов: как долго им осталось, что ведьма припасла для неизбежного финала?
Вот только те отказываются покидать его мысли, где бы он ни находился: на собраниях двора, в тенистых садах замка или же в одиночестве личных покоев — до тех пор, пока не приходит Артур. В его объятиях он забывается порой, и только тогда исчезают невидимые часы, по крупицам отсчитывающие последние мгновения. Их назойливый образ всегда возвращается слишком скоро.
Мелегант не в силах больше сдерживать напряжение, что сонмом насекомых роится под кожей. Он раздражителен и резок, часто срывает злость на прислуге, хотя знает — ожидает — реакцию Артура: как тот сводит брови у переносицы в безмолвном неодобрении, как неизменно спешит сгладить ситуацию в глазах других.
Мелегант отказывается чувствовать вину.
И все же Артур не говорит ничего, не призывает его к ответу — ни за это, ни за десятки иных ошибок. Тех, что никогда не допустила бы Гвиневра.
Он не может быть слеп, ни при внимательности и чуткости, что Мелегант успел узнать в нем, и если закрывает глаза, то добровольно — как и на все, что не вписывается в идеально выстроенную картину его мира.
Но даже он неспособен притворяться вечно: первым разрушает иллюзию, за которую держались они оба.
— Ты изменилась.
Артур неотрывно смотрит в потолок; его профиль кажется слишком резким в свете луны, пробивающимся сквозь окна спальни, но голос звучит неуверенно и тихо — будто он не хочет произносить слов, но и молчать не в силах.
Мелегант замирает. Мгновение не дышит вовсе, пытаясь вспомнить, как. Страх липким холодом расползается по телу, но нечто иное оказывается сильнее — давит, вытесняя все прочие чувства.
Пустота.
— Порой мне кажется, я совсем тебя не знал.
Артур поворачивает к нему голову, и в полутьме Мелеганту все же удается поймать его взгляд. В нем тень сомнения, и стыд, и мольба простить — за боль, что может причинить словами, за чувства, которые ему неподвластны. Он видит и любовь тоже, болезненно обнаженную и отчего-то кажущуюся куда реальнее уже знакомой теплоты.
Мелегант выдыхает панику и страх, но они отказываются уходить — упрямо цепляются за него изнутри и шепчут о чем-то большем, чем угроза быть раскрытым. О чем-то, что он так отчаянно не хочет признавать.
— Ты отдалилась после нашей свадьбы, и порой… порой мне казалось, та магия, что связала нас когда-то, исчезла без следа, — губы Артура кривятся в гримасе, от собственных слов или же чувств, и он вновь отводит взгляд к потолку. — Я не хотел признавать этого, наивно надеялся, что рано или поздно все пройдет, что тебе лишь нужно привыкнуть к новой роли, к тому, как все стало иначе…
— А теперь? — произносит Мелегант едва громче шепота.
Артур тяжело сглатывает: его кадык дергается и замирает.
— А теперь… — в голосе сквозят неуверенность и смятение, но и надежда тоже. — Теперь я думаю, возможно, тебе и правда нужно было время, чтобы найти себя, и я…
Он запинается и снова сглатывает. Мелегант едва сдерживает дрожь, когда холодные пальцы находят и сжимают его ладонь, будто ища поддержки.
— Я люблю тебя, — шепчет Артур, как если бы иного не оставалось. — Я люблю тебя.
Мелегант закрывает глаза. Он слышал признание и раньше — приторной сладостью остающееся на чужих губах, очаровательное в своей бесполезности. Теперь оно звучит иначе. Слабым, и хрупким, и уязвимым — каким он чувствует себя в этот миг.
Оно для него, потому что, пусть глаза Артура по-прежнему видят ложь, его сердце знает правду — ту, что он все же посмел принять, что не отвратила его как всех других.
И нечто жалкое и дрожащее в душе Мелеганта ликует от этой мысли, жаждет забрать и нежность, и тепло, и все, чего он оказался лишен, вот только… все не должно было закончиться вот так. Артур не должен был чувствовать ничего к притворщику под маской возлюбленной королевы, не должен был замечать ее вовсе.
Но Мелегант был опрометчив: оставил навязанную роль даже до того, как началась сама игра, никогда не пытался подражать ее манерам, ее жестам, ее речи. Никогда не пытался быть кем-то, кроме себя самого. И кто бы захотел это?
Когда иллюзия держалась столь надежно, казалось неважным, что чувствовал Артур — любил бы Гвиневру до самого конца или же разочаровался в ней — итог оставался один.
Остается по-прежнему.
Он захлебнется местью Морганы, и пусть Мелегант давно потерял контроль над игрой, Артуру будет больно все равно.
Им обоим будет.
Артур всегда значил для него слишком много — в одержимости, что терзала его сердце, в желании быть признанным, вырвать победу любой ценой. Но он был лишь символом раньше — воплощением всего того, что отняла судьба. Его так просто было ненавидеть.
Без ненависти — без пелены, застилающей взор, Мелегант наконец видит его таким, каков тот есть и был всегда. Он видит человека мягкого и справедливого, сильного и упрямого, наивного, возможно, но столь щедрого в своей любви…
И перед этим Мелегант слаб. Это то, чего он жаждал всегда — подобно тому, как жаждет глотка воды умирающий в пустыне. С тем чувством, что Артур отдал ему так беспечно, он получил все, что когда-то хотел забрать у Гвиневры — что было обещано с ее рукой.
Любовь Артура ему никто не обещал. Ее он не заслуживал, но, запретная и украденная, она кажется лишь слаще.
Он не хочет отказываться от нее.
И с этим признанием страх, что засел в нем слишком глубоко, наконец обретает форму.
Когда наступит неминуемый конец обману, правда сломает Артура, вот только и Мелегант заплатит свою цену. Он проиграет тоже, и долгожданный вкус победы обернется пеплом на губах.
Артур снова заберет у него все, на этот раз не оставив даже ненависти.
По телу Мелеганта проходит невольная дрожь, не от холода вовсе, и все же он неосознанно ищет тепла; выдыхает беззвучно, когда Артур наконец отпускает его ладонь и привлекает к себе, мягко касается губами виска. Так лучше, но в то же время — его объятия слишком нежны и осторожны, прикосновения совсем невинны, и этого недостаточно.
Мелегант отказывал ему так часто — желанию в глазах, совсем иным ласках, попыткам не только брать, но отдавать взамен. Он боялся разоблачения и собственной слабости, отпустить контроль и позволить Артуру забраться ему под кожу, только теперь…
Теперь эти страхи потеряли смысл.
Мелегант разрывает объятия и первым целует Артура — долго, и горячо, и грязно, возвращая желание в его глаза и прогоняя тени последних сомнений. Он седлает его бедра и притягивает в новый поцелуй, ловит губами рваный выдох, чувствует, как судорожно впиваются в тело чужие пальцы.
Он не останавливает Артура, когда тот прижимается еще ближе, позволяя почувствовать возбуждение, не останавливает его вовсе этой ночью — только направляет, заставляя забыться в фантазии, выстроенной столь искусно. Их страсти почти довольно, а в остальном он смеет довериться волшбе.
Мелегант растягивает себя пальцами, скользкими от масла, мучительно медленно опускается на напряженную плоть — почти легко после вечеров, проведенных в фантазиях совсем иных, и в то же время неотличных вовсе.
Он позволяет Артуру многое, но не власть над собой — движется почти неспешно, упиваясь трепетом его тела, болезненной чувственностью мгновений и первыми стонами, срывающимися с губ. Пока и этого не становится мало.
И тогда Мелегант сдается: отдает себя без остатка и отказывается от сожалений; принимает все — и боль, и желание, и то, что между.
Пальцы Артура оставляют синяки на его бедрах, его губы жестоки в своей нежности, и с каждым мгновением удовольствие становится все ярче, почти нестерпимым. Пот стекает по его вискам и мышцы мелко дрожат. Мелегант встречает хаотичные толчки чужого тела, вторит каждому прерывистому вздоху, и стону, и всхлипу и сглатывает в поспешных поцелуях едва оформившиеся слова.
Он кончает, ни разу не прикоснувшись к себе: лишь от жара, запертого между их телами, от томительного наслаждения, поднимающегося из глубины. От наслаждения Артура — острее сейчас, чем когда-либо раньше.
Мелегант оставляет тепло постели только чтобы смыть семя с живота и бедер, а, вернувшись, позволяет себе расслабиться в объятиях сильных и надежных. Его тело наполняет тяжесть усталости, мысли — благословенно пусты. В эти мгновения для страха нет места вовсе, и потому — он повторит эту ночь. Столько раз, сколько им отпущено.
До наступления конца Мелегант заберет все, что ему осталось.
Он заберет воспоминания.
6.
6.
Моргана приходит, когда Мелегант позволяет себе хрупкую надежду, что она оставила их навсегда.
Она появляется в дверях тронного зала на исходе одного из приемов, мгновенно притягивает к себе внимание. На ее губах играет жестокая усмешка, а в глазах — предвкушение затмевает нескрываемый триумф.
Ей неинтересны собравшиеся. Только король, только королева. Она находит его взгляд и усмехается шире.
В этот миг Мелегант больше не чувствует себя подельником — всего лишь очередной жертвой. В голове вновь бьется непрошеная, почти забытая мысль, что, может быть, ведьма лишь глумилась над ним — что ловушка была для него тоже.
Ловушка была для него, хотела того Моргана или нет.
Она смотрит на него еще мгновение, затем отворачивается к Артуру — уже открывает рот, чтобы заговорить, но Мелегант успевает прервать:
— Оставьте нас, — обращается он ко всем, кто еще остался в зале. — Королю следует поговорить с сестрой наедине.
Он отмечает вопросительный шепот голосов, едва прикрытый интерес и короткий обмен взглядами, но никто не смеет перечить: Артур молчит, а в глазах двора Мелегант все еще — ненадолго — их королева.
Зал пустеет за считанные минуты.
На лицо Морганы набегает тень неудовольствия. Он лишил ее спектакль зрителей, ради Артура или себя самого, или их обоих — не имеет значения. Это призрачная победа, не стоящая ничего, кроме мимолетного удовлетворения последними мгновениями власти.
Со зрителями или без ведьма все равно получит свое.
Мелегант наконец позволяет себе смотреть на Артура: его брови сведены у переносицы, взгляд тяжелый и беспокойный, и все-таки — по-прежнему — он обращается к нему с немым вопросом: «что происходит?».
Он знает, что что-то не так — не доверяет Моргане, как не должен доверять ему.
Мелеганту нечего предложить, кроме кривой усмешки, остающейся горечью яда на губах, и что-то ломается в глазах Артура, будто он уже осознает — может, только предчувствует — предательство.
— Надеюсь, ты хорошо провел этот месяц, любезный братец, — говорит Моргана голосом густым и тягучим, как мед; она замолкает ненадолго, держит паузу, прежде чем вынести приговор: — Пока твоя возлюбленная томилась в моей клетке, пока рыдала и звала на помощь… конечно, не тебя.
Она смеется коротко и истерично, но Мелегант едва обращает на нее внимание. Его взгляд прикован к Артуру — к его лицу, искаженному смятением и непониманием и страхом.
— Что ты несешь? — цедит Артур сквозь зубы, до побелевших костяшек сжимая подлокотники трона. — Отвечай, ведьма!
— О, Артур, — сквозь наносную елейную нежность без труда пробивается ликование. — Ты так ничему и не научился, а ведь я старалась преподать тебе урок в ту ночь.
Моргана щелкает пальцами: Мелегант чувствует, как растворяется ее магия, стекает с него, подобно дешевой краске, и когда Артур оборачивается к нему — за поддержкой или, может быть, за подтверждением…
Мелегант закрывает глаза, только чтобы не видеть его в этот миг. Чтобы не знать, какие чувства отражаются в его глазах — ярость, или боль, или ненависть. Все вместе.
— Что ты наделала, ведьма?! — голос Артура дрожит от едва сдерживаемого гнева. — Как долго все это продолжалось?! Где Гвиневра?!
— Ты и сам знаешь, как долго, — хрипло говорит Мелегант, и в этот момент почти верит, что все еще заодно с Морганой. — Даже ты не можешь быть настолько глуп.
Но за жестокостью слов, за неискренней насмешкой, он прячет мольбу и глупое, бессмысленное «прости». Артур не слышит — вновь выбирает неведение, но…
Не Моргана. Моргана замечает все, что осталось несказанным, и, кажется, это только разжигает ее ликование.
Она подходит к нему медленно, подобно хищному зверю, подкрадывающемуся к жертве.
Артур поднимается с трона, его рука ложится на рукоять меча — как если бы глаза все еще обманывали его, и это Гвиневру он готов был защищать от любой угрозы.
— Это могло бы быть очаровательно, если бы не было так жалко, — Моргана наклоняется близко, шепча насмешку ему на ухо. — Я говорила тебе: любовь не что иное, как предательство.
— Что ты сделала с Гвиневрой? — вновь требует Артур.
Он устремляется к Моргане, протягивает руку, чтобы схватить ее — чтобы вытрясти всю правду, но она лишь со смешком отступает назад, ускользает без малейшего труда и без толики магии.
— Я? — в ее голосе звучит наигранное, глумливое негодование. — Ровным счетом ничего. Он, — она указывает на Мелеганта, — похитил ее. Я освободила. От плена… и нежеланного брака. Не сомневаюсь, она и ее возлюбленный Ланселот уже очень далеко отсюда, там, где до них не дотянутся руки оскорбленного короля.
— Ты сказала, что убьешь Ланселота, — говорит Мелегант.
Не знает, зачем. Судьба первого рыцаря Камелота ему безразлична. Она — но не боль в глазах Артура, слишком острая и обнаженная, задевающая его тоже.
— Я сказала, что окажу ему достойный прием, — говорит Моргана. — И я оказала! Что может быть достойнее самого доблестного рыцаря, чем рука спасенной дамы? Чем сердце его возлюбленной? О, как счастлива она была его видеть, с какой радостью бросилась ему на шею…
— Ты лжешь, ведьма! — срывается Артур; он дергается вперед, но Моргана ловко прячется за спиной Мелеганта, и это — преграда, которую ему не преодолеть. — Этого не может быть!
— Не может? Как не может быть, что ты ночами упивался обществом своего злейшего врага, ни на мгновение не сомневаясь, что перед тобой — под тобой — дражайшая королева? Неудивительно, что Гвиневра выбрала Ланселота. Неудивительно, что он предпочел ее вассальной клятве.
И в этот мгновение — Мелегант видит даже слишком ясно — Артур верит.
Он верит в правду: в то, что Гвиневра полюбила Ланселота, что была любима им в ответ, и верит в ложь: что это была его вина. Что он заслужил все это.
— Как ты мог… — он замолкает, сглатывает тяжело, как если бы каждое слово причиняло ему боль. — Я дал бы тебе бой, но это…
— Артур, — беспомощно произносит Мелегант.
Лицо Артура искажает гримаса, будто он не хочет — не может слышать свое имя из его уст, сказанное его голосом, — наконец его, не Гвиневры.
Моргана получила то, чего хотела.
Она сломила Артура, нанесла рану куда более глубокую чем та, которую когда-то перенесла сама. Ей не было дела до судьбы королевства, до Гвиневры и Ланселота, до собственных обещаний. Она дала Мелеганту трон и любовь, только он был наивным глупцом, надеясь, что сможет все это сохранить.
— Убирайся прочь, — хрипит Артур, обращаясь к нему или к Моргане, или к ним обоим. — Убирайся и не возвращайся никогда, потому что если ты только посмеешь… если ты только посмеешь, я своими руками вырву твое сердце.
«Как ты вырвал мое» — не добавляет он, но эти слова мерещатся Мелеганту все равно.
Моргана вновь заливается смехом, неискренним и жестоким, отравленным знакомой пустотой, что заменяет удовлетворение от свершившейся мести. Мгновение спустя Мелегант чувствует обжигающий всполох магии за спиной, чары, подвластные единицам.
Ведьма исчезает без следа, оставляя за собой руины.
Мелегант остается на месте. На троне королевы, в ее переливчатом золотистом платье, но он не чувствует стыда — не от этого.
Наконец Артур смотрит на него прямо, и его взгляд горит не ненавистью, но все той же невыносимо острой болью.
Когда Мелегант делает вдох, его дыхание срывается с губ тихим смешком, хриплым и истеричным. И после этого он уже не может себя остановить: он смеется и смеется, пока живот не сводит спазмом, а на глазах не выступают слезы. Смеется, пока тело не предает его, и он тряпичной куклой не оседает на кресле.
— Слишком поздно, Артур, — говорит он, лишь только обретя воздух.
Его пальцы судорожно царапают кожу на груди, где еще бьется сердце.
Лицо Артура бескровно бледное, и пусть его руки не дрожат на рукояти меча, он с трудом вынимает его из ножен, будто в один миг тот стал слишком тяжелым.
С кривой усмешкой Мелегант думает о том, что под конец осуществит еще одно свое желание: получит Экскалибур.
Трон, и любовь, и меч. Все, о чем он мечтал, но, извращенное и вывернутое наизнанку, оно кажется наказанием.
Наверное, это он в самом деле заслужил.
Мелегант устало опускает руку и закрывает глаза, прислоняется затылком к резной спинке кресла, обнажая горло. Тяжелые шаги звучат все ближе, и холод стали касается его кожи. Мелегант тяжело сглатывает.
Он слушает дыхание Артура, глубокое и ровное, вторящий рваный вдох-выдох, срывающийся с собственных губ.
Затем —
Звон металла о камень разрывает молчание.
Шаги звучат снова, становятся тише.
Тяжелая дверь скрипит петлями и захлопывается с оглушительным грохотом, эхом раздающимся по всему залу.
Мелегант не открывает глаза. Он горбится и запускает пальцы в волосы, вписывается ногтями в скальп, тщетно пытаясь заглушить физической болью ту, что терпеть не в силах — ту, что вырывается наружу глухим звериным воем.
До хрипоты и сорванных связок, до рези в сухих глазах.
До тех пор, пока больше не остается ничего.
Фандом: La Légende du roi Arthur | Легенда о короле Артуре
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант
Рейтинг: R
Жанр: драма
Размер: 6 900 слов
Статус: закончен
Саммари: Любовь — не что иное, как предательство.
Предупреждение: сомнительное согласие
1.
1.
Мелегант неспокоен. Его пальцы стучат по подлокотнику кресла, выбивая бессмысленный рваный ритм, а в ушах по-прежнему эхом раздается плач Гвиневры — желанный, сладкий звук.
Нервное возбуждение — предвкушение — пульсирует под кожей. Кажется, стоит протянуть руку, и он наконец сможет дотянуться до заветного приза.
Это обман. Иллюзия, но такая заманчивая.
Ведьма в них хороша.
— Ты обещала…
— Я помню, что обещала, — взгляд Морганы темный и пронизывающий насквозь, и в нем не отражается ничего, кроме абсолютной уверенности в победе. — И половина дела уже сделана. Гвиневре не остается ничего иного, как ждать своего спасителя.
Мелегант чувствует, как подрагивают его губы, невольно складываясь в усмешку, как в горле рождается смех, но... Рано. Еще слишком рано.
Он с трудом сдерживает себя.
— И тогда я окажу ему достойную встречу.
— Я окажу, — прерывает его Моргана.
Новорожденное ликование вспыхивает и гаснет, рассыпается пеплом, уступая место замешательству.
— Ты? Отчего ты? — он знает, что изумление слишком явственно отражается на его лице, и стыд привычно — помня свое место — забирается под кожу; даже иллюзорный контроль ускользает сквозь пальцы. — У нас был иной уговор.
Моргана вздергивает бровь в пренебрежении его словами, любыми возражениями, что он может представить. Она задает правила игры, она хозяйка положения.
Она ведет себя так, будто она хозяйка его замка тоже, единоличная властительница всего, до чего только способна дотянуться. Мелегант не смеет ей возразить.
Он сглатывает немую, беспомощную ярость.
Ведьма нужна ему, убеждает он себя. Пока еще нужна.
— Планы изменились, — говорит Моргана. — Артур не придет.
Артур не придет.
Он не сразу осознает сказанное, только на долю мгновения кажется, будто зияющая пустота разрастается в том месте, где должно биться его сердце — будто ведьма своими чарами вырвала его, не пронзив плоти. Чувство исчезает быстро, а на смену ему вновь приходит гнев.
— Он должен прийти! Он любит ее, — презренное — желанное — слово сочится ядом. — И тогда я смогу бросить ему вызов, тогда я убью его, и трон будет моим, и…
— Трон будет твоим, — Моргана не повышает голос, чтобы его оборвать; ее тон спокоен и насмешливо-покровительственен. — И ты получишь свою любовь. Но иначе.
Она замолкает на несколько долгих, тягучих мгновений. Выдерживает паузу, тишиной притягивая внимание также, как словами.
В ее темных глазах лихорадочная искра разгорается в пламя, и Мелегант против воли оказывается заворожен им. Ее идеей, какой бы та ни была.
— Ланселот получил весть о похищении, но Артур еще ничего не знает. И не узнает — пока не станет слишком поздно. Об этом мы позаботимся.
— Но разве не в этом был весь смысл? — спрашивает Мелегант. — Чтобы он узнал?
И что бы он ни сделал тогда: решился ли спасти королеву лично и погиб, угодив в расставленную ловушку, или же выбрал бы бездействие и рано или поздно сломался бы под гнетом собственной беспомощности — так, что забрать все, что ему еще осталось, стало бы до смешного просто, — исход от этого не менялся. Победа была за ними.
— Весь смысл? — Моргана хрипло смеется. — Весь смысл в том, чтобы уничтожить Артура, растоптать его. Ему не достанется роль спасителя, рыцаря в сияющих латах. Нет — нет, ее заберет другой. Попытается забрать.
Моргана сжимает пальцы в кулаки, и огонь в ее взгляде разгорается только сильнее.
— Ланселот, храбрый, верный Ланселот рискнет своей жизнью, чтобы спасти его возлюбленную, пока Артур будет сидеть в неведении, в мнимой безопасности, уверенный, что его дражайшая супруга с ним. И когда обман раскроется, когда все, что ему останется — это стыд и сожаление… Тогда мы одержим победу.
Она не хочет смерти Артура, понимает Мелегант. Не так просто. В своей утробе растит для этого иное оружие. Но Моргана нетерпелива, не готова только ждать, ей нужно причинить боль сейчас, растоптать — сейчас. Для этого она нашла идеальный план.
И если Мелегант еще способен читать между строк, если слухи о том, как было зачато дитя ее мести, не лгут…
— Ты хочешь вновь занять ее место, как в ту самую ночь…
В ту ночь, когда Артур дрожал в сладкой агонии под ее пальцами, когда шептал чужое имя — Гвиневра, Гвиневра.
Вспышка жгучей ревности ослепляет его, затмевает иные чувства и мысли, оставляя ему лишь болезненный, навязчивый образ.
Мелегант ненавидит его. Ненавидит каждую мельчайшую деталь, нарисованную его воображением, ненавидит свою ненависть — что ему не все равно, но…
Это он должен шептать имя Гвиневры.
Очередное право, отнятое у него Артуром.
— Нет, — резкий голос Морганы развеивает морок. — Нет, никогда больше.
Ее лицо искажено презрением и нескрываемым отвращением, а пальцы судорожно сжимают ткань платья, обтягивающего живот. Впервые на памяти Мелеганта самообладание изменяет ей, срывая иллюзию безразличия и обнажая чувства столь же острые и настоящие, как его собственные.
И в это мгновение он осознает с абсолютной уверенностью: Моргана пойдет на все, чтобы осуществить свой план — чтобы уничтожить Артура. В этом он может ей доверять.
Она быстро берет себя в руки: гримаса сменяется привычной насмешкой, огонь в ее глазах — не более чем предвкушение.
— Я ведь сказала тебе, — произносит она с прежней елейной мягкостью, — я окажу достойный прием спасителю Гвиневры. Место королевы займешь ты.
Значение слов доходит до него с запозданием, оставляя короткий миг растерянности, прежде чем неконтролируемая волна ярости накрывает его с головой, и стыд жаром скручивается внизу живота. Кровь приливает к лицу Мелеганта, выставляя все чувства напоказ — ей на потеху.
Моргана смеялась над ним все это время, пока он пресмыкался перед ней, надеясь вымолить все то, что провал за провалом не мог получить сам. Как жалок он был.
Мелегант сжимает руки в кулаки и скалит зубы, намереваясь выплюнуть отказ в лицо ведьме, послать ее к дьяволу, где ей самое место. Он поднимает голову, встречая ее взгляд… и слова, так и не высказанные, замирают в горле.
Потому что во взгляде Морганы нет ни тени насмешки: только ничем не прикрытая, фанатичная жажда мести — та самая, которой он готов был довериться еще мгновения назад.
— Я обещала тебе трон, — говорит она, и вслед за уверением бросает вызов: — Так возьми его.
2.
2.
Мелегант отпускает лошадь у реки, когда неприступные стены Камелота наконец проступают сквозь заросли леса. Дальше он отправляется пешком — как и положено даме.
Ткань платья слишком тонкая, и даже меховой плащ не спасает от холода, пробирающего до костей. Мелеганту отвратителен весь этот маскарад; магия Морганы не меняет его облик, только дурманит чувства окружающих, заставляет их видеть и слышать то, чего она пожелает. Он знает это, чувствует на коже липкий покров волшбы, и все-таки не может избавиться от ощущения, что его раскроют в первые же мгновения. Что перед взором толпы предстанет не королева Гвиневра, но падший рыцарь в женских одеждах.
Разоблачение — позор — страшит его больше всего иного. Больше, чем необходимость играть чужую роль, день за днем скрывать отвращение, терпеть прикосновения Артура — лечь под него.
Ему нет дела до чести и морали, до гниения собственной души. Цель, столь близкая и столь желанная, оправдывает любые методы.
Если план увенчается успехом, их обман не станет достоянием публики: Моргане не нужен скандал, а Артур не рискнет обнаружить правду — он скрыл зачатие Мордреда, не отлучил сестру от двора, хотя мог бы — должен был бы.
Но если Мелегант оступится на полпути, если карты будут раскрыты иначе чем на их условиях — это станет концом всему. Позором, от которого он не сможет отмыться. Клеймом, навсегда закроющим ему путь к трону.
Поворачивать назад поздно.
Ворота Камелота возвышаются перед его глазами, своим величием вызывая благоговейный трепет — и дикое, клокочущее глубоко внутри желание. Желание обладать.
— Моя королева, — охранник прикладывает руку к сердцу и отвешивает глубокий поклон, прежде чем отдать сигнал открыть проход.
На его лице не отражается ни подозрения, ни отвращения, ни насмешки. Только молчаливое почтение.
Створки распахиваются с протяжным скрипом, пропуская Мелеганта в город: впервые позволяя вступить на землю, что совсем скоро будет принадлежать ему. Как и легендарный меч, Камелот — символ абсолютной власти Артура. Владеть им будет сладкой наградой.
Улыбка дрожит на губах Мелеганта, и он нервно сжимает онемевшими пальцами плащ у горла.
Его шаги поспешны: взгляды редких прохожих забираются под кожу, в каждом шепоте чудится изобличающий приговор. И все же он замечает и иное: достаток и процветание, беспечность жителей, что приходит только с абсолютной уверенностью в безопасности.
Мелегант никогда не утруждал себя вопросом, каким правителем был Артур; не слушал равно хвалебных речей и едких доносов. Теперь непрошеный ответ сам предстает перед его глазами, и, может быть, он должен быть благодарен за все это благополучие — за наследие, что вскоре достанется ему, но в душе разрастаются лишь зависть и смутное, неоформившееся раздражение.
Когда городские улицы остаются позади, сменяясь садами королевского замка, он ощущает лишь облегчение. И на мгновение оно делает его беспечнее тех неразумных горожан.
— Гвиневра! — голос Артура — его появление — застает Мелеганта врасплох.
Король спешит ему навстречу сквозь тенистую аллею, ведущую от замковых ворот. Его волосы растрепаны ветром, на плечи небрежно наброшен подбитый мехом плащ, шаг быстр и легок. Мелегант читает на его лице след беспокойства, но его легко затмевает искренняя, почти мальчишеская радость.
И в этот момент он вспоминает не того Артура, с которым скрестил мечи в Камелиарде — не война, ведомого праведным гневом и решительностью, не противника, достойного уважения. Он вспоминает их самую первую встречу: юнца без имени и титула, растерянного перед лицом свалившейся на него ответственности.
И Мелегант осознает неожиданно ясно: что бы ни изменилось за минувшие годы, в глубине души Артур по-прежнему всего лишь мальчишка — слишком незрелый, слишком неопытный во всем, кроме искусства войны, ради которой был рожден.
— Гвиневра, — уже тише повторяет Артур, когда расстояние между ними истончается до шага.
Он берет его руки в свои, заключает замерзшие пальцы в ладонях широких и горячих, шершавых от оставленных мечом мозолей. Мелегант не знает, чувствует ли он его дрожь, оправдывает ли ее холодом.
Перед ним испытание самое важное, последняя проверка наложенных чар. Увидит ли Артур чужое лицо под маской возлюбленной королевы? Раскроет ли обман?
Ответ кажется очевидным.
Мелеганту не спрятаться за приглушенным светом королевских покоев, не одурманить чувства пряным элем. После месяцев супружеской жизни Артур не может не заметить подмены.
Все, к чему Мелегант шел и стремился всю свою жизнь, поставлено на кон. Он чувствует себя слабым и отвратительно беспомощным перед худшим из исходов.
Но… в лучах полуденного солнца глаза Артура сияют огнем янтаря, незамутненные тяжестью презрения и ненависти, что всегда доставались ему. И это значит лишь одно: его здесь нет. Только королева Гвиневра.
Мысль не приносит должного облегчения.
— Артур, — Мелегант с трудом проталкивает имя сквозь вставший в горле ком; хриплый и чуждый даже для собственного слуха, его голос совсем не похож на нежные речи той, за кого он пытается себя выдать.
И все же Артур не меняется в лице, не видит подвоха даже тогда. Возможно, волшба Морганы и в самом деле совершенна.
Он наконец отпускает его руки, и Мелегант сжимает и разжимает пальцы, пытаясь сохранить остатки тепла.
— Я искал тебя все утро, но никто не видел тебя со вчерашнего вечера, — в словах Артура нет ни обвинения, ни подозрения, лишь искреннее беспокойство.
Мелегант прячет кривую усмешку за слабой и неубедительной улыбкой.
— Мне нужно было побыть одной.
Он видит, как тут же гаснет свет в глазах Артура, как уголок его губ дергается в тщетной попытке сложиться в ответную улыбку, и задается невольным вопросом: как часто тот слышал эти слова? Как часто Гвиневра проводила часы в объятиях другого, прикрываясь желанием одиночества?
— Но теперь я здесь, — говорит он как можно мягче, отгоняя тень пустыми уверениями.
Пока что — этого достаточно. Артур кивает едва заметно, делает шаг ближе, сжигая последние крупицы расстояния между ними. Он обхватывает ладонями его лицо, очерчивает скулы подушечками больших пальцев, ища в его глазах ответ на неизвестный и незаданный вопрос.
Мелегант с трудом сдерживает трепет собственного тела. Слишком давно его касались вот так, возможно — никогда вовсе. Не с любовью вместо похоти.
— Теперь ты здесь, — эхом повторяет Артур, и улыбка наконец расцветает на его лице: искренняя и открытая.
Она завораживает Мелеганта всего на долю мгновения, отнимая последнюю возможность отступить, повернуть назад… или хотя бы продолжать верить в эту возможность.
Чужие губы накрывают его в рот в поцелуе коротком и нежном, в приветствии привычном и повторенном десятки раз. С кем-то другим.
— Ты дома.
Дома.
Мелегант опускает глаза, за ресницами пряча взгляд, способный выдать слишком много. Он думает о Горре: о темных коридорах его замка и холоде покоев, о пыльных, пропахших смертью владениях отца.
Камелот — надежный, защищенный от всех напастей, залитый солнцем и пропитанный запахом яблок и гвоздики, — еще не его дом, но то место не было им тоже.
И потому он клянется себе, что слова Артура станут пророчеством, которое будет исполнено.
Не важно, какой ценой.
3.
3.
В тронном зале замка еще тлеет йольское полено, когда Мелегант начинает привыкать к заимствованной им жизни.
Он не знает, как долго продлится обман. Моргана отказывается назвать срок, готова ждать дни и недели и месяцы, если только это будет значить для Артура пытку более изощренную, боль — глубокую.
Мелеганту нужно иное, но и он способен на терпение — когда желанная награда столь близка, что так легко поверить в обладание ею.
Моргана не появляется при дворе, и все же недооценивать ее осведомленность глупо. Она следит за ними десятками глаз: волшбой и доносами шпионов. Едва ли не каждое утро Мелегант наблюдает тень Лии на высочайшей из башен замка, где обитают послушные ей птицы, но хотя бы ее письма остаются скудны: он позаботился об этом, отлучив наглую девку от королевских покоев. Его не отличает наивность Гвиневры: в плотоядных взглядах и знающих ухмылках нет ничего, кроме желания поглумиться. Он не собирается доставлять ей удовольствие стать свидетельницей его унижения.
Иные взгляды — рыцарей и придворных дам, и прислуги — преследуют его тоже. В каждом из них мерещится недоверие и плохо скрываемое презрение.
Мелегант убеждает себя, что это лишь плод его воображения, что если Артур до сих пор пребывает в блаженном неведении, остальные не видят сквозь маску тоже.
Порой он развлекает себя другой мыслью: быть может, это Гвиневра заслужила все эти чувства. Объяснение кажется не хуже прочих.
Мелеганту нет места за круглым столом, а во время приемов он выбирает молчание добровольно. Лишь единожды озвучивает свое мнение: подбирая слова осторожно, и все же не пытаясь приуменьшить ценности совета. Ему необходимо процветание Камелота, но больше того — он не в силах и дальше терпеть чужую глупость, полнейшую неосведомленность в делах не войны, а политики. Даже женщина — высокородная, каковой является королева, — должна знать истины столь простые.
Предложение оказывается встречено ропотом и невысказанным предубеждением, но среди гула голосов мелькает и удивленный интерес. Готовность слушать.
И все же это взгляд Артура выбивает почву из-под его ног: в нем гордость за него, тепло и искреннее восхищение.
Решение не подвергается сомнению вовсе.
Мелегант не привык к одобрению: к беспрекословному подчинению — бесспорно, но и отец, и его двор всегда искали подвох в его словах, предложение заведомо бесчестное. И, может быть, он сам дал им все основания, а, может, еще раньше, они — повод.
Гвиневра — неверная супруга и клятвопреступница — получает доверие за бесценок, заслуживая его ничуть не больше.
Теперь Мелегант берет то, что когда-то доставалось ей.
Все, что когда-то доставалось ей.
Улыбки Артура и его прикосновения, порой мимолетные, иногда — тяжелые и собственнические, те, что оставляют невидимое клеймо на коже и от которых по-прежнему хочется отмыться. Сбежать, пока не поздно, потому что иначе он может забыть…
…возможно, забыл уже.
Артур приходит в его покои каждую ночь, и каждую ночь Мелегант принимает его, не в силах найти повода для отказа.
Он не отказывает Артуру, когда тот зарывается пальцами в его волосы, когда целует жадно, и долго, и горячо, до боли в припухших губах.
А когда поцелуи спускаются ниже, он запрокидывает голову и закрывает глаза, пытаясь спрятаться от горящего любовью взгляда.
Мелегант был со многими: женщинами и мужчинами, не придавая значения выбору. Он знает желание и страсть, но никогда не занимался любовью. Никогда не был с тем, кто бы любил его.
Не его.
Гвиневру.
И нечто темное и вязкое, что поднимается в его душе при этой мысли, сильнее возбуждения и похоти, сильнее ненависти, и зависти, и ревности.
Сильнее, потому что оно все это — и больше.
Он останавливает Артура только когда тот забирается ладонью под полы его ночной рубашки, очерчивает кончиками пальцев колено и ласкает тонкую кожу бедра. Останавливает, даже если ему хочется податься навстречу, шире раздвинуть ноги и принять его в себя целиком.
Пусть он воочию убедился в силе магии Морганы, даже у нее есть свои границы.
Мысли об этом — о ней — всегда достаточно, чтобы вернуть себе остатки разума.
Он перехватывает запястье Артура, отстраняется лишь настолько, чтобы можно было опуститься перед ним на колени, дрожащими — неизменно дрожащими — пальцами распутать завязки на его штанах.
Артур выглядит удивленным в первую ночь, жадно-нетерпеливым — в последующие. Во вторую и в третью… сколько еще осталось?
Сколько осталось до конца игры?
Мелегант не скупится на ласки, с готовностью обхватывает губами горячую возбужденную плоть, позволяет иметь себя в рот, как дешевую шлюху. Как если бы этим клеймил не себя — ее.
Артур не смотрит на него тогда, слишком поглощенный страстью: зажмурившись и сжав руки в кулаки, он дышит часто и тяжело, и если ее имя и рождается на его губах, у него не хватает воздуха, чтобы вымолвить его. Мелегант делает для этого все, на что только способен.
Артур никогда не остается до утра, уходит, едва получив свое. Иногда Мелеганту кажется, что тот хочет остаться, что в его глазах мелькает отчего-то робкая мольба, и вопрос почти рождается на губах, но все это гаснет слишком быстро, оставляя за собой лишь растерянность. И любовь.
Любовь Артура не гаснет никогда.
Как только дверь закрывается за ним, возвращая одиночество, Мелегант стягивает с себя ненавистную женскую рубашку, стягивает чужой образ, и, прислонившись спиной к холодной каменной стене, обхватывает пальцами свой член.
Он ласкает себя быстро, почти поспешно, не думая ни о чем и ни о ком, пока не кончает — удовлетворяя плоть, но не душу.
Мелегант начинает привыкать и к этому тоже.
4.
4.
Дни, проведенные в Камелоте, похожи один на другой, и вечера неотличны тоже. Артур все также нетерпелив, все также жаден до мельчайших проявлений нежности — благодарен за каждое из них. Мелегант счел бы это жалким, если бы сам не упивался любым мимолетным прикосновением и легчайшим из поцелуев, неловкими, но искренними попытками вернуть подаренное наслаждение.
Он не позволяет многого, не дает переступить невидимую границу, за которой морок распадется на части, вот только иная черта — та, что была проведена не им, — стирается быстро.
В одну из ночей еще длящейся зимы.
Артур откидывается на подушки и убирает со лба влажные от пота пряди волос. Его взгляд затуманен неушедшей страстью, мышцы живота подрагивают от последних угасающих искр удовольствия, а приоткрытые губы кажутся непристойно яркими от бессчетных поцелуев.
Мелегант смотрит на него неотрывно, отпечатывая в памяти сладчайшую из картин, образ, не отравленный горечью поражения, — образ врага, соперника, любовника, беспомощного и побежденного, целиком в его власти.
Мгновение растягивается, но Артур не спешит подняться — собрать свои вещи и уйти без слов прощания, как раз за разом до того. Вместо этого он ищет его взгляд, задает безмолвный и робкий вопрос — тот, что так и не решается озвучить.
О, его храбрый король.
Жар возбуждения не угасает в теле Мелеганта, жаждет выхода, что не найдется в чужом присутствии, и все же… Он молча садится на край постели и прикрывает глаза, слышит за спиной тихий облегченный выдох и улыбается почти невольно. Этот дар — тот, которого Гвиневра лишила Артура, — не стоит ему ничего. Его нетрудно вернуть назад.
Когда все закончится, он заберет гораздо больше.
Мелегант ложится на постель поверх тяжелого покрывала, ненужного в хорошо протопленной комнате, и поворачивается на бок лицом к Артуру. Придвинувшись ближе, кладет голову ему на грудь — как сделала бы королева. Как сделал бы возлюбленный.
Пальцы Артура зарываются в его волосы — иные, чем у Гвиневры, короче и мягче. Неужели он не замечает разницы? Даже не догадывается о подмене? Магия путает его чувства, но неспособна скрыть все.
Она неспособна скрыть тон голоса, и мимику, и жесты. Изменившиеся прикосновения. Мелегант знает точно и без сомнения: Гвиневра никогда не касалась его так.
Никогда не коснется.
И все же Артур по-прежнему не выказывает ни тени подозрения, только не в нем. Влюбленный взгляд все так же мягок и нежен, и сердце бьется сильно и ровно под его ладонью.
В спальне воцаряется тишина, успокаивающая и почти уютная, но Мелегант не может заснуть. В полумраке комнаты, освещенной лишь пламенем камина, он изучает черты Артура: тень его ресниц на коже, едва заметную родинку на щеке, изгиб губ и линию горла; смотрит, как в такт дыханию вздымается и опускается его грудь. Его тело сильное, почти нетронутое шрамами, и это Мелегант оставил самый глубокий из них — тот, что еще непобледневшим клеймом пересекает его бок. Он позволяет себе проследить его кончиками пальцев, почти невесомо касаясь кожи.
В его памяти день, когда он нанес этот удар, по-прежнему болезненно ярок. Мелегант возвращается к нему даже слишком часто. Каким Артур видел его тогда? Злодеем в собственной истории, чудовищем, от которого нужно было спасти прекрасную даму?..
Не тем, кто всего лишь боролся за то, что принадлежало ему по праву.
— Ты ненавидишь его? — спрашивает он прежде, чем успевает себя остановить.
Он не хочет знать ответа на этот вопрос, не должен был задавать его вовсе, но сказанного уже не вернуть.
— Хм? — Артур приоткрывает глаза. — Кого?
Мелегант резко садится на постели — отворачивается прочь, только чтобы избежать чужого взгляда, чтобы Артур не увидел… боль. И гнев, что искажает его черты в выражении столь омерзительно неуместном на хорошеньком личике Гвиневры.
Он сжимает руки в кулаки и дышит через нос, пытаясь успокоиться, но тщетно — клокочущая в душе ярость не желает уходить. Артур не помнит — даже не думает о нем, тогда как сам он в мыслях Мелеганта каждое сущее мгновение: в мечтаниях о грядущем триумфе, о боли поражения в его глазах, когда он осознает потерю возлюбленной королевы — когда поймет, что отдавал каждое прикосновение, каждую ласку, и поцелуи, и сладкие обещания не ей — ему.
И пусть его нет в этой комнате — не для Артура — это не значит, что он позволит так просто забыть о своем существовании, что позволит…
За его спиной раздается шорох покрывала, скрип постели и тихий вздох.
— Нет, — говорит Артур, но не просит обернуться, не ищет его взгляда.
Он способен чувствовать изменившееся настроение, не закрывает глаза на несдержанность, что все чаще берет над ним верх, так отчего до сих пор не видит иной правды?..
— Нет, не ненавижу, — продолжает он тихо. — Ты считаешь, я должен — презираешь его за все, что он сделал, но я… Он не был не прав. Я не хотел этого трона, не сделал ничего, чтобы его получить… и именно поэтому обязан сейчас доказать, что достоин короны. Что судьба не ошиблась, выбрав меня.
Мелегант расслабляет руки и выдыхает. Гнев покидает его — опустошает, оставляя за собой лишь беспомощность. Он всегда… всегда был беспомощен перед Артуром. Ничего не мог противопоставить его наивной вере в добро и справедливость. В то, что его справедливость одинакова для всех.
Артур не чувствует к нему ненависти. Мелегант не знает, ожидал ли услышать иное — хотел ли. Что ему остается, если не ненависть? Сочувствие? Безразличие?..
Но разве сам он ненавидит Артура? Еще недавно ответ казался столь очевидным. Мелегант не знал ничего иного — был переполнен ненавистью, задыхался ею, только сейчас…
Артур наконец придвигается ближе. Мелегант ощущает жар его тела сквозь тонкие слои одежды, когда сильные руки заключают его в объятие и прижимают к груди; губы легко, почти дразняще касаются шеи. Ему мерещится извинение в этом жесте — наивная попытка использовать язык, с которым он едва знаком.
Мелегант закрывает глаза.
Сейчас в нем так мало ненависти, и точно не к Артуру. Возможно, она никогда не предназначалась ему — только судьбе, что всегда обделяла его, всегда забирала, не отдавая ничего взамен…
— Давай не будем об этом, — говорит Артур; его горячие пальцы вычерчивают неясные узоры на животе Мелеганта, вновь разжигая почти погасшее пламя. — Не сейчас, когда мы вдвоем. Нам никто больше не нужен…
В улыбке, что расцветает на губах Мелеганта, равно горечь и торжество, и он не пытается ее сдержать — только скрыть; обернувшись, прячет в поцелуе отчаянном и жадном, заставляя Артура узнать ее вкус.
Быть может, тот еще не видит правды, но он почувствует ее.
Им в самом деле больше никто не нужен.
5.
5.
Минует Имболк, но от Морганы по-прежнему нет вестей.
Мелегант не слышит ни шепота, ни домысла о ее затянувшемся отсутствии, будто никто не замечает его вовсе. Только улыбки Лии становятся все более широкими и хищными, блеск в глазах — голодным. Он не смеет задавать ей вопросов: как долго им осталось, что ведьма припасла для неизбежного финала?
Вот только те отказываются покидать его мысли, где бы он ни находился: на собраниях двора, в тенистых садах замка или же в одиночестве личных покоев — до тех пор, пока не приходит Артур. В его объятиях он забывается порой, и только тогда исчезают невидимые часы, по крупицам отсчитывающие последние мгновения. Их назойливый образ всегда возвращается слишком скоро.
Мелегант не в силах больше сдерживать напряжение, что сонмом насекомых роится под кожей. Он раздражителен и резок, часто срывает злость на прислуге, хотя знает — ожидает — реакцию Артура: как тот сводит брови у переносицы в безмолвном неодобрении, как неизменно спешит сгладить ситуацию в глазах других.
Мелегант отказывается чувствовать вину.
И все же Артур не говорит ничего, не призывает его к ответу — ни за это, ни за десятки иных ошибок. Тех, что никогда не допустила бы Гвиневра.
Он не может быть слеп, ни при внимательности и чуткости, что Мелегант успел узнать в нем, и если закрывает глаза, то добровольно — как и на все, что не вписывается в идеально выстроенную картину его мира.
Но даже он неспособен притворяться вечно: первым разрушает иллюзию, за которую держались они оба.
— Ты изменилась.
Артур неотрывно смотрит в потолок; его профиль кажется слишком резким в свете луны, пробивающимся сквозь окна спальни, но голос звучит неуверенно и тихо — будто он не хочет произносить слов, но и молчать не в силах.
Мелегант замирает. Мгновение не дышит вовсе, пытаясь вспомнить, как. Страх липким холодом расползается по телу, но нечто иное оказывается сильнее — давит, вытесняя все прочие чувства.
Пустота.
— Порой мне кажется, я совсем тебя не знал.
Артур поворачивает к нему голову, и в полутьме Мелеганту все же удается поймать его взгляд. В нем тень сомнения, и стыд, и мольба простить — за боль, что может причинить словами, за чувства, которые ему неподвластны. Он видит и любовь тоже, болезненно обнаженную и отчего-то кажущуюся куда реальнее уже знакомой теплоты.
Мелегант выдыхает панику и страх, но они отказываются уходить — упрямо цепляются за него изнутри и шепчут о чем-то большем, чем угроза быть раскрытым. О чем-то, что он так отчаянно не хочет признавать.
— Ты отдалилась после нашей свадьбы, и порой… порой мне казалось, та магия, что связала нас когда-то, исчезла без следа, — губы Артура кривятся в гримасе, от собственных слов или же чувств, и он вновь отводит взгляд к потолку. — Я не хотел признавать этого, наивно надеялся, что рано или поздно все пройдет, что тебе лишь нужно привыкнуть к новой роли, к тому, как все стало иначе…
— А теперь? — произносит Мелегант едва громче шепота.
Артур тяжело сглатывает: его кадык дергается и замирает.
— А теперь… — в голосе сквозят неуверенность и смятение, но и надежда тоже. — Теперь я думаю, возможно, тебе и правда нужно было время, чтобы найти себя, и я…
Он запинается и снова сглатывает. Мелегант едва сдерживает дрожь, когда холодные пальцы находят и сжимают его ладонь, будто ища поддержки.
— Я люблю тебя, — шепчет Артур, как если бы иного не оставалось. — Я люблю тебя.
Мелегант закрывает глаза. Он слышал признание и раньше — приторной сладостью остающееся на чужих губах, очаровательное в своей бесполезности. Теперь оно звучит иначе. Слабым, и хрупким, и уязвимым — каким он чувствует себя в этот миг.
Оно для него, потому что, пусть глаза Артура по-прежнему видят ложь, его сердце знает правду — ту, что он все же посмел принять, что не отвратила его как всех других.
И нечто жалкое и дрожащее в душе Мелеганта ликует от этой мысли, жаждет забрать и нежность, и тепло, и все, чего он оказался лишен, вот только… все не должно было закончиться вот так. Артур не должен был чувствовать ничего к притворщику под маской возлюбленной королевы, не должен был замечать ее вовсе.
Но Мелегант был опрометчив: оставил навязанную роль даже до того, как началась сама игра, никогда не пытался подражать ее манерам, ее жестам, ее речи. Никогда не пытался быть кем-то, кроме себя самого. И кто бы захотел это?
Когда иллюзия держалась столь надежно, казалось неважным, что чувствовал Артур — любил бы Гвиневру до самого конца или же разочаровался в ней — итог оставался один.
Остается по-прежнему.
Он захлебнется местью Морганы, и пусть Мелегант давно потерял контроль над игрой, Артуру будет больно все равно.
Им обоим будет.
Артур всегда значил для него слишком много — в одержимости, что терзала его сердце, в желании быть признанным, вырвать победу любой ценой. Но он был лишь символом раньше — воплощением всего того, что отняла судьба. Его так просто было ненавидеть.
Без ненависти — без пелены, застилающей взор, Мелегант наконец видит его таким, каков тот есть и был всегда. Он видит человека мягкого и справедливого, сильного и упрямого, наивного, возможно, но столь щедрого в своей любви…
И перед этим Мелегант слаб. Это то, чего он жаждал всегда — подобно тому, как жаждет глотка воды умирающий в пустыне. С тем чувством, что Артур отдал ему так беспечно, он получил все, что когда-то хотел забрать у Гвиневры — что было обещано с ее рукой.
Любовь Артура ему никто не обещал. Ее он не заслуживал, но, запретная и украденная, она кажется лишь слаще.
Он не хочет отказываться от нее.
И с этим признанием страх, что засел в нем слишком глубоко, наконец обретает форму.
Когда наступит неминуемый конец обману, правда сломает Артура, вот только и Мелегант заплатит свою цену. Он проиграет тоже, и долгожданный вкус победы обернется пеплом на губах.
Артур снова заберет у него все, на этот раз не оставив даже ненависти.
По телу Мелеганта проходит невольная дрожь, не от холода вовсе, и все же он неосознанно ищет тепла; выдыхает беззвучно, когда Артур наконец отпускает его ладонь и привлекает к себе, мягко касается губами виска. Так лучше, но в то же время — его объятия слишком нежны и осторожны, прикосновения совсем невинны, и этого недостаточно.
Мелегант отказывал ему так часто — желанию в глазах, совсем иным ласках, попыткам не только брать, но отдавать взамен. Он боялся разоблачения и собственной слабости, отпустить контроль и позволить Артуру забраться ему под кожу, только теперь…
Теперь эти страхи потеряли смысл.
Мелегант разрывает объятия и первым целует Артура — долго, и горячо, и грязно, возвращая желание в его глаза и прогоняя тени последних сомнений. Он седлает его бедра и притягивает в новый поцелуй, ловит губами рваный выдох, чувствует, как судорожно впиваются в тело чужие пальцы.
Он не останавливает Артура, когда тот прижимается еще ближе, позволяя почувствовать возбуждение, не останавливает его вовсе этой ночью — только направляет, заставляя забыться в фантазии, выстроенной столь искусно. Их страсти почти довольно, а в остальном он смеет довериться волшбе.
Мелегант растягивает себя пальцами, скользкими от масла, мучительно медленно опускается на напряженную плоть — почти легко после вечеров, проведенных в фантазиях совсем иных, и в то же время неотличных вовсе.
Он позволяет Артуру многое, но не власть над собой — движется почти неспешно, упиваясь трепетом его тела, болезненной чувственностью мгновений и первыми стонами, срывающимися с губ. Пока и этого не становится мало.
И тогда Мелегант сдается: отдает себя без остатка и отказывается от сожалений; принимает все — и боль, и желание, и то, что между.
Пальцы Артура оставляют синяки на его бедрах, его губы жестоки в своей нежности, и с каждым мгновением удовольствие становится все ярче, почти нестерпимым. Пот стекает по его вискам и мышцы мелко дрожат. Мелегант встречает хаотичные толчки чужого тела, вторит каждому прерывистому вздоху, и стону, и всхлипу и сглатывает в поспешных поцелуях едва оформившиеся слова.
Он кончает, ни разу не прикоснувшись к себе: лишь от жара, запертого между их телами, от томительного наслаждения, поднимающегося из глубины. От наслаждения Артура — острее сейчас, чем когда-либо раньше.
Мелегант оставляет тепло постели только чтобы смыть семя с живота и бедер, а, вернувшись, позволяет себе расслабиться в объятиях сильных и надежных. Его тело наполняет тяжесть усталости, мысли — благословенно пусты. В эти мгновения для страха нет места вовсе, и потому — он повторит эту ночь. Столько раз, сколько им отпущено.
До наступления конца Мелегант заберет все, что ему осталось.
Он заберет воспоминания.
6.
6.
Моргана приходит, когда Мелегант позволяет себе хрупкую надежду, что она оставила их навсегда.
Она появляется в дверях тронного зала на исходе одного из приемов, мгновенно притягивает к себе внимание. На ее губах играет жестокая усмешка, а в глазах — предвкушение затмевает нескрываемый триумф.
Ей неинтересны собравшиеся. Только король, только королева. Она находит его взгляд и усмехается шире.
В этот миг Мелегант больше не чувствует себя подельником — всего лишь очередной жертвой. В голове вновь бьется непрошеная, почти забытая мысль, что, может быть, ведьма лишь глумилась над ним — что ловушка была для него тоже.
Ловушка была для него, хотела того Моргана или нет.
Она смотрит на него еще мгновение, затем отворачивается к Артуру — уже открывает рот, чтобы заговорить, но Мелегант успевает прервать:
— Оставьте нас, — обращается он ко всем, кто еще остался в зале. — Королю следует поговорить с сестрой наедине.
Он отмечает вопросительный шепот голосов, едва прикрытый интерес и короткий обмен взглядами, но никто не смеет перечить: Артур молчит, а в глазах двора Мелегант все еще — ненадолго — их королева.
Зал пустеет за считанные минуты.
На лицо Морганы набегает тень неудовольствия. Он лишил ее спектакль зрителей, ради Артура или себя самого, или их обоих — не имеет значения. Это призрачная победа, не стоящая ничего, кроме мимолетного удовлетворения последними мгновениями власти.
Со зрителями или без ведьма все равно получит свое.
Мелегант наконец позволяет себе смотреть на Артура: его брови сведены у переносицы, взгляд тяжелый и беспокойный, и все-таки — по-прежнему — он обращается к нему с немым вопросом: «что происходит?».
Он знает, что что-то не так — не доверяет Моргане, как не должен доверять ему.
Мелеганту нечего предложить, кроме кривой усмешки, остающейся горечью яда на губах, и что-то ломается в глазах Артура, будто он уже осознает — может, только предчувствует — предательство.
— Надеюсь, ты хорошо провел этот месяц, любезный братец, — говорит Моргана голосом густым и тягучим, как мед; она замолкает ненадолго, держит паузу, прежде чем вынести приговор: — Пока твоя возлюбленная томилась в моей клетке, пока рыдала и звала на помощь… конечно, не тебя.
Она смеется коротко и истерично, но Мелегант едва обращает на нее внимание. Его взгляд прикован к Артуру — к его лицу, искаженному смятением и непониманием и страхом.
— Что ты несешь? — цедит Артур сквозь зубы, до побелевших костяшек сжимая подлокотники трона. — Отвечай, ведьма!
— О, Артур, — сквозь наносную елейную нежность без труда пробивается ликование. — Ты так ничему и не научился, а ведь я старалась преподать тебе урок в ту ночь.
Моргана щелкает пальцами: Мелегант чувствует, как растворяется ее магия, стекает с него, подобно дешевой краске, и когда Артур оборачивается к нему — за поддержкой или, может быть, за подтверждением…
Мелегант закрывает глаза, только чтобы не видеть его в этот миг. Чтобы не знать, какие чувства отражаются в его глазах — ярость, или боль, или ненависть. Все вместе.
— Что ты наделала, ведьма?! — голос Артура дрожит от едва сдерживаемого гнева. — Как долго все это продолжалось?! Где Гвиневра?!
— Ты и сам знаешь, как долго, — хрипло говорит Мелегант, и в этот момент почти верит, что все еще заодно с Морганой. — Даже ты не можешь быть настолько глуп.
Но за жестокостью слов, за неискренней насмешкой, он прячет мольбу и глупое, бессмысленное «прости». Артур не слышит — вновь выбирает неведение, но…
Не Моргана. Моргана замечает все, что осталось несказанным, и, кажется, это только разжигает ее ликование.
Она подходит к нему медленно, подобно хищному зверю, подкрадывающемуся к жертве.
Артур поднимается с трона, его рука ложится на рукоять меча — как если бы глаза все еще обманывали его, и это Гвиневру он готов был защищать от любой угрозы.
— Это могло бы быть очаровательно, если бы не было так жалко, — Моргана наклоняется близко, шепча насмешку ему на ухо. — Я говорила тебе: любовь не что иное, как предательство.
— Что ты сделала с Гвиневрой? — вновь требует Артур.
Он устремляется к Моргане, протягивает руку, чтобы схватить ее — чтобы вытрясти всю правду, но она лишь со смешком отступает назад, ускользает без малейшего труда и без толики магии.
— Я? — в ее голосе звучит наигранное, глумливое негодование. — Ровным счетом ничего. Он, — она указывает на Мелеганта, — похитил ее. Я освободила. От плена… и нежеланного брака. Не сомневаюсь, она и ее возлюбленный Ланселот уже очень далеко отсюда, там, где до них не дотянутся руки оскорбленного короля.
— Ты сказала, что убьешь Ланселота, — говорит Мелегант.
Не знает, зачем. Судьба первого рыцаря Камелота ему безразлична. Она — но не боль в глазах Артура, слишком острая и обнаженная, задевающая его тоже.
— Я сказала, что окажу ему достойный прием, — говорит Моргана. — И я оказала! Что может быть достойнее самого доблестного рыцаря, чем рука спасенной дамы? Чем сердце его возлюбленной? О, как счастлива она была его видеть, с какой радостью бросилась ему на шею…
— Ты лжешь, ведьма! — срывается Артур; он дергается вперед, но Моргана ловко прячется за спиной Мелеганта, и это — преграда, которую ему не преодолеть. — Этого не может быть!
— Не может? Как не может быть, что ты ночами упивался обществом своего злейшего врага, ни на мгновение не сомневаясь, что перед тобой — под тобой — дражайшая королева? Неудивительно, что Гвиневра выбрала Ланселота. Неудивительно, что он предпочел ее вассальной клятве.
И в этот мгновение — Мелегант видит даже слишком ясно — Артур верит.
Он верит в правду: в то, что Гвиневра полюбила Ланселота, что была любима им в ответ, и верит в ложь: что это была его вина. Что он заслужил все это.
— Как ты мог… — он замолкает, сглатывает тяжело, как если бы каждое слово причиняло ему боль. — Я дал бы тебе бой, но это…
— Артур, — беспомощно произносит Мелегант.
Лицо Артура искажает гримаса, будто он не хочет — не может слышать свое имя из его уст, сказанное его голосом, — наконец его, не Гвиневры.
Моргана получила то, чего хотела.
Она сломила Артура, нанесла рану куда более глубокую чем та, которую когда-то перенесла сама. Ей не было дела до судьбы королевства, до Гвиневры и Ланселота, до собственных обещаний. Она дала Мелеганту трон и любовь, только он был наивным глупцом, надеясь, что сможет все это сохранить.
— Убирайся прочь, — хрипит Артур, обращаясь к нему или к Моргане, или к ним обоим. — Убирайся и не возвращайся никогда, потому что если ты только посмеешь… если ты только посмеешь, я своими руками вырву твое сердце.
«Как ты вырвал мое» — не добавляет он, но эти слова мерещатся Мелеганту все равно.
Моргана вновь заливается смехом, неискренним и жестоким, отравленным знакомой пустотой, что заменяет удовлетворение от свершившейся мести. Мгновение спустя Мелегант чувствует обжигающий всполох магии за спиной, чары, подвластные единицам.
Ведьма исчезает без следа, оставляя за собой руины.
Мелегант остается на месте. На троне королевы, в ее переливчатом золотистом платье, но он не чувствует стыда — не от этого.
Наконец Артур смотрит на него прямо, и его взгляд горит не ненавистью, но все той же невыносимо острой болью.
Когда Мелегант делает вдох, его дыхание срывается с губ тихим смешком, хриплым и истеричным. И после этого он уже не может себя остановить: он смеется и смеется, пока живот не сводит спазмом, а на глазах не выступают слезы. Смеется, пока тело не предает его, и он тряпичной куклой не оседает на кресле.
— Слишком поздно, Артур, — говорит он, лишь только обретя воздух.
Его пальцы судорожно царапают кожу на груди, где еще бьется сердце.
Лицо Артура бескровно бледное, и пусть его руки не дрожат на рукояти меча, он с трудом вынимает его из ножен, будто в один миг тот стал слишком тяжелым.
С кривой усмешкой Мелегант думает о том, что под конец осуществит еще одно свое желание: получит Экскалибур.
Трон, и любовь, и меч. Все, о чем он мечтал, но, извращенное и вывернутое наизнанку, оно кажется наказанием.
Наверное, это он в самом деле заслужил.
Мелегант устало опускает руку и закрывает глаза, прислоняется затылком к резной спинке кресла, обнажая горло. Тяжелые шаги звучат все ближе, и холод стали касается его кожи. Мелегант тяжело сглатывает.
Он слушает дыхание Артура, глубокое и ровное, вторящий рваный вдох-выдох, срывающийся с собственных губ.
Затем —
Звон металла о камень разрывает молчание.
Шаги звучат снова, становятся тише.
Тяжелая дверь скрипит петлями и захлопывается с оглушительным грохотом, эхом раздающимся по всему залу.
Мелегант не открывает глаза. Он горбится и запускает пальцы в волосы, вписывается ногтями в скальп, тщетно пытаясь заглушить физической болью ту, что терпеть не в силах — ту, что вырывается наружу глухим звериным воем.
До хрипоты и сорванных связок, до рези в сухих глазах.
До тех пор, пока больше не остается ничего.
@музыка: Tom Odell — Can't Pretend
@темы: фикло, La legende du roi Arthur, артургант пендрагорский, роскошное удовлетворение
roci's bitch
Название: In the Darkness (With you)
Фандом: La Légende du roi Arthur | Легенда о короле Артуре
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант
Рейтинг: PG-13
Жанр: романтика, ангст
Размер: миди | 16 600 слов
Статус: закончен
Саммари: Владыка мертвых, заточенный в Подземном царстве, отправляет верных Теней похитить обещанную ему в жены богиню Гвиневру. Вместо этого он получает Артура — смертного, вынужденного послужить ей заменой.
Часть 1: Царство МертвыхЧасть 1: Царство Мертвых
Артур просыпается от пульсирующей в висках боли и пронизывающего до костей холода. Он с трудом открывает глаза и тут же зажмуривается, пытаясь побороть подступающую к горлу панику.
Минувшей ночью он танцевал меж ритуальных костров, разгоряченный пряным элем и жаром чужих тел, целовал чьи-то губы, со смехом принимая цветочный венок… и засыпал под звездами, под бескрайним небом над головой.
Сейчас над ним только каменные своды, устремляющиеся вверх, освещенные холодным и потусторонним голубоватым светом — нездешним, не принадлежащим этому миру. Артур чувствует мелкую дрожь, пробирающуюся вверх по позвоночнику, и дышит чаще — так, что начинает кружиться голова.
Возможно, это всего лишь сон: видение горячечного разума, и он проснется вот-вот… но холод камня под ним кажется слишком реальным, спертый воздух забирается в ноздри, и глухая тянущая боль разливается по задеревеневшим мышцам.
— По-моему, он очнулся, — слышит Артур чей-то скрежещущий голос, затем чувствует тычок в плечо. — Эй, красавица. Подъем! Мессир ждать не любит.
— Ты аккуратнее, Боль, — отвечает другой голос — выше и мягче, но с теми же нечеловеческими металлическими нотами. — Помнешь товар.
Где-то сбоку раздается мерзкое хихиканье. Артур наконец заставляет себя вновь открыть глаза — и замирает, почти парализованный ужасом. Лица троих существ, что склонились над ним, едва напоминают человеческие: глаза горят все тем же потусторонним светом, что заливает залу, блестящая черная кожа обтягивает черепа — острые скулы и ввалившиеся носы.
Он слышал шепот суеверий: о Тенях, послушных хозяину Подземного Царства, рыскающих по земле в поисках заблудших душ, — но никогда не верил в них всерьез. Никогда не думал, что боги могут быть столь же реальны, как окружающий их мир.
Артур чтил старую религию, как чтили ее все. Зажигал ритуальные костры в честь Утера и просил благословения Гвиневры на урожайный год, шел в бой с именем Лодегранса на устах. Но в глубине души был убежден, что божества, которым они поклонялись — не более чем образ, символическое воплощение привычных явлений.
Моргана рассмеялась ему в лицо, стоило ему как-то заикнуться об этом. А после, потрепав по волосам, назвала наивным глупцом, ничего не знающем о мире. Возможно, Артуру стоило прислушаться к ней — возможно, магия, которой владела сестра, открывала ей глаза на недоступное простым смертным.
— С ним все в порядке? — один из Теней — кажется, тот, кому принадлежало то мерзкое хихиканье, — наклоняет голову набок и прожигает его немигающим взглядом горящих глаз. — Он выглядит каким-то… мертвым.
Тень снова заходится в мелком истерическом смехе, почти захлебываясь своими смешками. Страх Артура никуда не уходит, но онемение наконец спадает, возвращая ему контроль над телом — над разумом тоже.
Он упирается ладонями в каменный пол и пытается сесть — Тени тут отступают на шаг, даже не пытаясь препятствовать.
— Я мертв? — срывается с губ вопрос прежде, чем он успевает остановить себя.
Артур не находит иного объяснения: он в Царстве мертвых. Это место — просторные ледяные залы, наполненные клубящейся по углам тьмой, непроницаемой для блеклого потустороннего свечения — не может быть ничем иным.
— Ты жив, — в совершенно человеческом жесте скрестив руки на груди, отвечает другой Тень — его назвали Болью. — И будешь жить, пока это угодно Мессиру.
— Что может быть не очень долго.
— Мессир не отличается терпимостью.
Раздражающее хихиканье вновь разливается по залу.
— Уймись, Крошечный, — бросает Боль, затем вновь подходит к Артуру и сжимает пальцы на его плече, вызывая невольную дрожь отвращения. — Поднимайся.
Артур подчиняется только потому, что ему не остается иного выхода. Он не связан, но на нем лишь легкие праздничные одежды — доспех и меч и даже верный кинжал остались в замке. Да и помогло бы людское оружие против исчадий тьмы?
Его подталкивают в плечо по направлению к вычурным кованым дверям, ведущим прочь из зала — до них всего десяток-другой шагов, и каждый приближает Артура к еще неизвестной участи.
— Что ему нужно от меня? — рискует он озвучить вопрос и может поклясться, что на лице Боли мелькает гримаса неудовольствия.
— От тебя — ничего, — следует неохотный ответ. — Но молись, чтобы это изменилось.
— Что ты имеешь в виду? — Артур не знает, откуда берется в нем храбрость говорить с этими существами как с равными — впрочем, трусом он не был никогда.
— Да, что ты имеешь в виду? — встревает Крошечный.
Боль останавливается как вкопанный, так что Артур сбивается с шага и чуть не врезается ему в спину. Когда он оборачивается, огонь в его глазах почти обжигающе ярок.
— Это, — шипит он, указывая пальцем на Артура, — не Гвиневра.
Крошечный выглядит столь же сбитым с толку, сколь чувствует себя Артур. С каждой минутой происходящее начинает обретать все меньше смысла — напоминает фарс, но это не повод расслабляться. Не повод забывать о том, где он находится и что за сущности его окружают.
— То есть как? — бормочет Крошечный, затем оборачивается к Артуру, прожигая его обвинительным взглядом. — Ты не Гвиневра?!
— Нет, — отвечает он, с трудом сдерживая неуместный нервный смешок. — Я Артур.
— Боль! — почти взвизгивает Крошечный. — Мессир убьет нас!
— Или его, — вставляет Тень, чье имя так и не было названо.
— Или и нас, и его.
— Да замолчите уже! — рявкает Боль. — Если он услышит…
— Он и так все слышит.
Артур без труда различает каждое слово, доносящиеся из-за закрытой двери, хотя говорящий едва повышает голос. Нервная дрожь вновь пробегает по его телу, возвращая почти забытый страх. Он может поклясться, что, если бы Тени могли — они побледнели бы в этот миг.
Боль видимо сглатывает и спешно подходит к двери, чтобы распахнуть створки и позволить всем им пройти внутрь — не в очередной зал, но комнату почти небольшую в сравнении, еще более темную и мрачную, еще более холодную. Дыхание Артура вырывается облачком пара.
Но он едва обращает на это внимание: его взгляд прикован к фигуре на резном, похожем на трон кресле. Он знает, кто перед ним: Мессир, как назвали его Тени. Владыка Царства мертвых, чье имя затерялось в веках.
Тьма сгущается вокруг него, будто подвластная невидимому притяжению, скрывая детали, и все же Артур видит достаточно: бледные пальцы, усеянные перстнями, тяжелые черные локоны, спадающие на плечи — и узкое, гротескно обнаженное лицо, как будто кто-то сорвал с него кожу и мышцы, оставляя лишь белоснежную кость. Он сглатывает поступающую к горлу желчь.
— Что это? — светлые — человеческие — глаза смотрят на Артура, как на насекомое, и тонкий рот искажает гримаса.
— Мессир, — Боль буквально падает на колени, и остальные Тени тут же следуют его примеру.
Артур остается стоять, даже если голос где-то на границе его сознания шепчет о подчинении тоже.
— Мы сделали все, как вы приказывали: отправились на празднование Белтейна у замка Тинтагель и дождались рассвета, когда завершились пляски и погасли костры, но… — голос Боли звучит иначе — почти заискивающе. — Гвиневра не спустилась к смертным. Должно быть, они впали в немилость…
В этот год — голодный год — отец запретил подношения на Имболк, позволив крестьянам оставить остатки зерна и съежившиеся от холода фрукты. «Боги осудят нас на том свете, — сказал он тогда. — Но я отвечаю за благо своего народа на этом».
Посевы взошли в срок, и земля еще не знала равно засухи и заморозков, и все же... Гвиневра отвернулась от них. Артур не знает, какую цену заплатит за это — почему он.
— Я дал вам единственное задание! — Владыка Царства мертвых сжимает подлокотники своего трона и подается вперед; его лицо искажено яростью, а голос дрожит от гнева. — Я создал вас, неблагодарные твари, и чем вы платите мне?! Зачем вы притащили мальчишку?
— Мы не могли вернуться с пустыми руками, — едва слышно говорит Тень без имени. — Вам нужен был…
— Молчи, — шипит Боль, затем распрямляет спину, вновь принимая на себя роль лидера. — Мы упустили Гвиневру, и заперты здесь до Лугнасада. Мы решили, что до тех пор мальчишка послужит хорошей заменой. Он молод и красив…
— Мне плевать, что он красив!
Невольная краска заливает щеки Артура. Ему постыдно быть предметом обсуждений, товаром — как он был назван не столь давно. Отвергнутым и нежеланным — пусть. Участь, что ждет его иначе…
Какой она будет? Он все еще не понимает, что происходит, но неизвестность — смутные догадки, отравляющие разум, — страшат сильнее, чем возможная гибель.
Владыка — Мессир — Артур не знает, как называть его даже в собственных мыслях, поднимается на ноги и в несколько шагов оказывается рядом с Болью, хватает его за грудки, без труда поднимая на ноги.
— Гвиневра должна была стать моей женой! — шипит он ему в лицо. — Я вырвал согласие ее отца, ждал веками возможности получить свое. Мне не нужна замена.
Он разжимает пальцы, и Боль неловко падает на пол и замирает, будто не зная, что делать дальше — подняться, вновь встать на колени, не двигаться вовсе. Артур почти ощущает жалость, и все же… Это ему он обязан своим пребыванием здесь, его решению, его оплошности.
Но если он правильно понимает, о чем идет речь… Похищение невесты всегда, испокон веков было частью обряда венчания — должно быть, смертные когда-то заимствовали его у богов, — и если бы богиня Гвиневра сейчас была на месте Артура — если бы она спустилась на землю в эту ночь, это означало бы скрепление союза. Она оказалась бы заперта в Подземном Царстве — навеки связана с Владыкой мертвых.
Чем это обернулось бы для них, для простых людей, далеких от игр богов? Когда некому стало бы благословлять посевы и отводить засуху, посылать дожди и усмирять паводки?
Владыка мертвых отходит назад и тяжело опускается на свой трон. Кажется, будто ярость, еще несколько мгновений бурлящая в нем, иссякла без следа, оставляя лишь усталость. Бледные пальцы зарываются в волосы, а лицо искажает гримаса почти-отчаяния, почти-бессилия.
— Мы можем убить его, — неуверенно предлагает Крошечный. — Или Боль!
Боль наконец находит в себе смелость подняться на ноги, по ходу пиная Крошечного под ребра — тот сгибается пополам и жалобно скулит. Артур проводит предательски дрожащей ладонью по лицу. Он уже не пытается разобраться в той мешанине чувств и эмоций, что царят в его душе. Не пытается разобраться в том, что происходит вокруг — какая судьба его ждет.
— Мессир…
— Мы не можем убить его, — сухо перебивает Владыка мертвых. — Я не палач и не решаю судьбы смертных.
Его взгляд находит Артура, бесстрастный и холодный, лишенный малейшего интереса.
— Я отпущу тебя домой в ночь Самайна, — говорит он, не представляя иных объяснений. — А до тех пор просто… постарайся не попадаться мне на глаза. Вами, — относится уже к Теням, — я займусь позже. А теперь выметайтесь прочь — все вы!
Ему нет нужды повторять дважды. Крошечный и безымянный Тень моментально вскакивают на ноги, а Боль сжимает пальцы на плече Артура, буквально утаскивая его прочь из комнат.
Как только двери закрываются за ними, Артур позволяет себе выдохнуть. На его висках выступает липкий холодный пот, но страха нет. Нет и облегчения от дарованной жизни — от свободы, ограниченной лишь несколькими месяцами заточения.
— По-моему, прошло неплохо?.. — неуверенно замечает Крошечный.
— Заткни свою вонючую пасть, — огрызается безымянный Тень, затем поворачивается к Артуру. — Пойдем. Найдем тебе комнату. Я слышал, вам, смертным, без этого никак.
Артур едва находит в себе силы кивнуть.
Его пребывание в Царстве мертвых начинает свой отсчет.
Часть 2: Холод
Часть 2: Холод
Артур подтягивает ноги к груди и упирается лбом в колени, тщетно пытаясь согреться. Покои, отданные ему Тенями, по-королевски роскошны, но столь же темны, и пусты, и леденяще холодны, как и весь замок. Тонкое, искусно вышитое покрывало неспособно удержать тепло, и Артур почти боится засыпать — боится, что если поддастся сну, тот не отпустит его.
Желудок сводит от голода. Когда он ел последний раз? Как долго провел в Царстве мертвых? Без солнечного света — без окон в комнатах — Артур теряет ощущение времени.
Скорее всего, его уже хватились дома. Он не единственный наследник отца, но все еще любимый сын. Мать наверняка безутешна, а Моргана… Моргана не подаст виду, но будет беспокоиться не меньше, перевернет все земли Корнуолла, пытаясь отыскать его следы. Артур надеется, что ее поиски не приведут ни к чему: со всей своей силой она не сможет противопоставить ничего божественной власти.
Шесть месяцев.
Всего через полгода он будет свободен, если не погибнет раньше — не от злого умысла, но по небрежности его невольных надзирателей, не смыслящих ничего в нуждах смертных людей.
Артур выдыхает пар и дрожащими от холода руками растирает плечи.
Зачем ждать Самайна? Владыка мертвых ясно дал понять, что не желает его присутствия — что выгнал бы прочь, будь на то его воля.
Воля бога.
Кто мог ограничить ее?
Артура с детства готовили принять герцогский титул, он не был глуп и знал, как читать между строк и достраивать информацию по мельчайшим деталям. Сейчас их было более чем достаточно.
«Мы заперты здесь до Лугнасада».
Слова, оброненные Болью, не идут у него из головы. Белтейн, Лугнасад, Самайн — великие праздники, чтимые веками, и все их объединяет одно: согласно поверьям, именно в эти дни граница между миром смертных и потусторонним царством наиболее тонка. Что если в этом кроется ответ?
Что если не только Тени неспособны покинуть Подземное Царство иначе как в эти избранные дни, но и сам Владыка мертвых? Люди верили, что его отшельничество было добровольным — нежеланием вмешиваться в смертные дела, но истина могла оказаться совсем иной.
Артур вспоминает и другие слова, сказанные позже, — на пороге этих самых комнат, когда он посмел требовать от Теней ответов — не оправданий, которыми довольствовался их Мессир.
Они лишь подтверждают догадки.
— Зачем вы привели меня сюда? — спросил он тогда, надеясь добиться правды хотя бы от Боли. — Неужто в самом деле верили, что он сочтет меня подходящей заменой? Богине? Супруге?
Но не Боль ответил ему.
— Ему не нужна супруга, — голос Тени — того, чье имя так и оставалось неизвестным, — сочился ядом, а глаза горели неожиданно злым огнем.
Казалось, будто он ждал возможности заговорить об этом. Избавиться от накопившейся горечи.
— Ему нужен кто-то, кто развеет его одиночество. Мы всего лишь его создания. Нас ему недостаточно.
Боль не позволил ему добавить ничего больше, увел почти силой, оставляя Артура в одиночестве, и все же… сказанного было не стереть.
Одиночество могло быть тяжким бременем. Одиночество, длящееся так долго…
Артур встряхивает головой, отгоняя мысли об этом прочь. От них нет никакого толку. Они не согреют его и не утолят голода.
Он резко поднимается с постели, не в силах и дальше оставаться на одном месте, и переводит взгляд на дверь. Она не заперта — он проверял и раньше, но раньше не смел нарушить безмолвного приказа и выйти наружу.
Чем дальше, тем меньше стоит его беспокойство. Сколько времени пройдет, прежде чем он дождется очередного визита? Знают ли Тени вовсе, что люди нуждаются в пище и тепле, чтобы выжить? Владыка мертвых не отдал приказа убить его, но едва ли станет оплакивать смерть.
Артур решительно подходит к двери и, распахнув ее, выходит наружу. Его встречает пустой и темный коридор, едва освещенный негреющим пламенем вычурных кованых светильников, изображающих чьи-то костлявые руки. Каменные стены блестят скапливающейся влагой и пахнут плесенью и затхлостью, шаги раздаются гулким эхом и оставляют следы на толстом слое пыли на полу.
Полгода, что ожидают его впереди, кажутся пыткой — мучительной уже сейчас, когда она лишь началась. О чем думал Лодегранс, когда обещал руку дочери Владыке мертвых? Когда обрекал ее на вечность в подобном месте?..
Артур обрывает эти мысли, продолжает слепо идти вперед, не задавая направления и цели. Он не знает, на что надеется: найти источник тепла, или кухни, или хотя бы кого-то из Теней.
Проходы, залы и комнаты сменяют друг друга, одинаковые в своей безликости. Артур блуждает минуты или, быть может, часы, но ничего не меняется. Только кровь быстрее бежит по жилам, даруя мимолетное тепло, но этого слишком мало, к тому же…
Он неожиданно ясно осознает, что потерял путь назад — что не найдет обратной дороги.
— Мне кажется, я ясно озвучил свою просьбу...
Голос Владыки мертвых, раздающийся за спиной, заставляет Артура вздрогнуть всем телом. Еще мгновение назад в коридоре не было ни души.
— ...не попадаться мне на глаза.
Он медленно оборачивается, чтобы встретиться с Владыкой взглядом. Вблизи его облик все так же пугающ, но только теперь Артур замечает, что разложение не затронуло всего: что тонкая, мертвенно-бледная кожа вокруг его глаз еще не истлела, и нос по-прежнему очерчен прямо, и правая половина лица, полускрытая темными локонами волос, кажется почти человеческой.
Он не чувствует и запаха гнили, которого почти ожидал.
Артур тяжело сглатывает и тщетно пытается найти слова для ответа. Мысли лихорадочно скачут в голове, отказываясь укладываться в хоть какое-то подобие порядка.
— Постарайся, — наконец, находит он голос, озвучивая первое, что приходит на ум. — Ты сказал: «Постарайся не попадаться мне на глаза». Я старался.
Чужие глаза вспыхивают гневом, вынуждая Артура мысленно проклясть свой длинный язык и неумение держать его за зубами, и в то же время… Гнев — не единственная эмоция, которую вызывают его слова. Он может поклясться, что на какую-то долю мгновения рот Владыки складывается в невольную и неохотную усмешку.
— Что ты здесь забыл? — вопрос звучит почти беззлобно.
— Заблудился, — признается Артур. — Я искал…
Он замолкает на мгновение, возвращаясь к недавним мыслям. Что он пытался отыскать?
Впрочем, кажется, его оправдания не нужны вовсе.
— Идем.
Владыка подходит к нему ближе, сжимает пальцы на его плече, чтобы увлечь за собой — и Артур резко выдыхает, не в силах сдержать невольной дрожи. Прикосновение ощущается неожиданно горячим, почти обжигающим — и исчезает мгновение спустя. Владыка отпускает его тут же, отступает на шаг, как будто он получил ожог.
Артур переводит на него вопросительный взгляд, но в ответ получает лишь тщательно выверенное равнодушие.
— Идем, — повторяет Владыка. — Я отведу тебя обратно в комнаты.
Он больше не касается его, и Артур обнимает себя за плечи и зябко ежится. Холод ощущается только острее на контрасте. Он устал его терпеть.
— Мне холодно, — выпаливает он, заставляя Владыку замереть на полушаге.
— Холодно? — переспрашивает тот, как будто позабыл значение слова, но затем понимание и тень неудовольствия проступают на его лице.
Он поводит рукой в воздухе, собирая в ладони мглу, что всегда окружает его, и на глазах Артура вихрящиеся потоки тьмы собираются в плотную и осязаемую ткань — подбитый мехом угольно-черный плащ. Мгновение спустя его тяжесть опускается на плечи Артура, обещая столь долгожданное тепло. Он благодарно прикрывает глаза и пытается закутаться как можно плотнее, пока мелкая дрожь наконец не утихает.
— Спасибо, — выдыхает он.
Его не удостаивают ответа. Владыка отворачивается прочь и вновь устремляется по коридору, вынуждая следовать за собой.
— Здесь не займется ваше земное пламя, — говорит он немного погодя. — Но я позабочусь о том, чтобы у тебя были теплые одежды.
— И еда, — осторожно замечает Артур, решая позволить себе еще немного дерзости.
— И е… — Владыка замолкает на полуслове, прикрывает глаза и сжимает пальцами переносицу, сцепляя зубы в очередном приступе гнева. — Я все забываю, насколько некомпетентны эти проклятые создания.
Артур благоразумно выбирает промолчать, пока не угаснет минутная ярость. И все же он невольно вспоминает сказанные Тенью слова: «Нас ему недостаточно».
Если Тени всего лишь несовершенные творения, жалкая имитация человеческого — зачем Владыка сотворил их? Надеялся развеять то самое одиночество? И выбрал презрение и злость, когда этого оказалось недостаточно…
— Мессир… — начинает Артур, не зная толком, что именно хочет сказать — быть может, оправдание чужой оплошности.
Обращение звучит неловко и неуместно на его языке, и, должно быть, не он один замечает это — Владыка едва заметно кривится и прерывает еще не произнесенные слова:
— Ты можешь называть меня по имени.
— Я… — Артур сбивается с шага и замирает посреди коридора.
— Что такое? — полуобернувшись к нему, Владыка выразительно поднимает брови. — Говори.
— Я не… — он сглатывает. — Я не знаю твоего имени. Оно было…
Забыто. Произнести это вслух отчего-то кажется слишком жестоким, и все же несказанное звенит в воздухе едва ли не громче признания.
Артур ожидает новой вспышки гнева, но она не приходит. Владыка лишь плотнее сжимает рот, но в его глазах отражается не ярость — боль. Обида, быть может, и что-то более темное и глубокое, что почти возвращает отринутый было страх.
— Мелегант, — тихо и хрипло говорит Владыка. — Мое имя Мелегант.
— Мелегант, — медленно повторяет Артур.
Отчего-то в его воображении ясно и в мельчайших деталях предстают старые и утраченные ритуалы. Молитвы, что когда-то читали в напутствие умершим, прося о легком пути и милости в загробной жизни.
Мелегант.
Имя звучит правильно, и если Артур вернется — когда вернется — он…
Что он сможет изменить?
— Я Артур, — говорит он вместо пустых обещаний.
— Я знаю, — просто отвечает Мелегант. — И мы пришли. Твоя комната прямо за углом.
Артур бросает взгляд в конец коридора и в самом деле узнает место: зловеще-вычурные канделябры на стенах, что привлекли его внимание еще в раньше. Он видел их только в этом крыле.
— Я распоряжусь, чтобы Тени принесли тебе еду и вещи. А сейчас иди. И постарайся… — Мелегант едва заметно запинается, и угол его рта дергается в намеке на гримасу или же усмешку. — Постарайся не тревожить меня по пустякам.
Артур замечает, как меняется фраза. Знает, что Мелегант отдает себе в этом отчет. И эта мелочь — это позволение — раскрывает слишком много. Быть может, Мелегант действительно одинок. Быть может, он в самом деле был лишен чьей-либо компании слишком долго… как долго? Десятилетия? Века? Разум Артура не в силах постичь этой пропасти.
И пусть он не хочет быть вещью — человеческой игрушкой, отданной скучающему богу, но ему слишком чужда бессмысленная жестокость. Он не сможет отказать в том, что так легко отдавать.
По крайней мере, до Самайна. До тех пор, пока его роль не получит кто-то другой.
Последняя мысль отзывается тянущим чувством в груди — беспокойством или же чем-то иным, чему он не может дать названия. Артур оставляет мысль об этом на потом.
— Я постараюсь, — серьезно кивает он, и все же не может сдержать незрелой мальчишеской улыбки, когда добавляет: — Хотя у меня это плохо получается.
— Я заметил, — сухо произносит Мелегант, но где-то в глубине его глаз рождаются и тут же гаснут слабые искры веселья. — Доброй ночи, Артур.
— Доброй, — вторит Артур — уже ему вслед.
Тьма сгущается вокруг Мелеганта, собирается из самых дальних углов, ненадолго делая коридор светлее и ярче, пока не проглатывает его фигуру целиком, а развеиваясь — оставляет за собой лишь пустоту.
Артур передергивает плечами от вновь пробирающегося под одежды холода и с трудом сдерживает зевок. Он получил зыбкое подтверждение времени, и когда дождется Теней, — когда утолит голод и смирит зябкую дрожь, — наконец, сможет позволить себе уснуть.
Он надеется, что утро будет к нему милосердным.
Часть 3: Вызов
Часть 3: Вызов
Если бы не беспокойство о близких, если бы не пронизывающий холод и вечная, непроницаемая мгла замка, Артур мог бы назвать недели, проведенные в Царстве мертвых приятными — был бы благодарен возможности хоть ненадолго забыть привычные заботы: тревоги о назревающих конфликтах с соседними герцогствами, последствия очередного отказа Морганы выйти за Уриенса, неурожайный год, оставивший свои следы… Отец держал ситуацию под контролем, но это не значило, что Артур мог сохранять безразличие.
Не думать об этом сейчас кажется почти легко. Еще не так давно он считал свое пребывание здесь пыткой, а все, что ему было нужно — немного тепла и сытый желудок. И сидр, услужливо принесенный Тенями: с позволения Мелеганта или без оного, оставалось только гадать.
— То есть погоди, сколько вам лет? — сделав глоток, спрашивает Артур Горького, чье имя узнал последним.
— Мне три… к Самайну будет четыре, — отвечает тот, развалившись у подножия постели и немигающе уставившись куда-то в потолок.
Искать подход к нему сложнее, чем к другим Теням, но Артур не оставляет попыток. Горький — зависть, и обида, и горечь. Слишком острый язык и нездоровое чувство юмора.
К счастью, у Артура есть старшая сестра и достаточно терпения.
— Это… — он заминается и подыскивает слова. — Впечатляюще? Наверное.
Он мог в своих мыслях называть творения Мелеганта несовершенными, но даже в их создании — сила огромная и непостижимая смертному разуму. В них жизнь, эмоции и чувства, которые Артур не может игнорировать — не как их Мессир. Пусть они — не более чем отпечаток чужих, заключенный в человекоподобную оболочку.
— Боли пять, — будто не слыша его, продолжает Горький. — Крошечному почти восемь.
Артур давится очередным глотком и заходится в кашле.
— Он что ли самый старший?
— Самый первый, — поправляет Горький, кривя рот в оскале. — Как говорят у вас смертных? Первый блин комом?
— Крошечная ошибка Мессира, — встревает невесть откуда взявшийся Боль; он появляется на пороге комнаты с присущей всем Теням бесшумностью и скрещивает руки на груди. — Довольно сплетничать.
— А что еще делать? Мучить заблудшие души?
Артур выбирает не уточнять, насколько буквально это предложение. При всей очевидной нечеловечности Теней он забывает порой, что они — существа, которым не чужда бессмысленная звериная жестокость. Быть может в ней они ровно также созданы по образу и подобию…
— Мессир хочет тебя видеть, — проигнорировав Горького, говорит Боль Артуру. — Советую не медлить.
Артур удивленно моргает и ставит кубок с недопитым сидром на стол у кровати. За минувшие недели Мелегант едва ли баловал его своим обществом. Артур видел его несколько раз — отправляясь бродить по замку, в очередной раз гонимый праздностью, но удостаивался лишь сухих приветствий и один раз — врученной стопки потрепанных книг, когда посмел упомянуть свою скуку. Книги оказались столь древними, что почти разваливались в его руках, но и в них было спасение.
Артур неохотно поднимается с постели и плотнее запахивает плащ, с которым почти не расстается. Тело кажется расслабленным и сонно-ленивым от выпитого сидра, хотя он и не пьян — не настолько, чтобы беспокоиться о том, что может сказать или сделать.
— Проводишь? — спрашивает он Боль.
— Ты без меня все равно заблудишься.
Артур лишь пожимает плечами. Он не так уж плохо ориентируется в замке, но где искать Мелеганта все равно не имеет ни малейшего понятия.
— Он не сказал, зачем я ему нужен? — спрашивает Артур, стоит им выйти из комнаты и свернуть в ведущий в Восточное крыло коридор.
Он отмечает про себя, что, куда бы ни вел их путь, он не закончится тем залом, в который попал впервые — и комнатами, примыкающими к нему.
Боль немного замедляет шаг и щурит глаза.
— Хотел выведать подробности, надо было идти с Крошечным. Это у него язык без костей.
— А есть что выведывать?
— Нечего, — отрезает Боль, но все же некоторое время погодя добавляет: — Хотя нами Мессир недоволен.
Артур неопределенно хмыкает. Мелегант редко бывает доволен Тенями, но большую часть времени не уделяет им внимания вовсе. Что такого они могли сотворить, чтобы впасть в немилость?
Впрочем, он сомневается, что вытянет ответ из Боли — даже если тот ему известен.
— Пришли, — Боль останавливается за очередным поворотом и кивает на двери в конце коридора. — Тебя уже ожидают.
Он ретируется с показательной поспешностью, не желая даже подходить к покоям Мессира, но Артур отказывается выказывать тот же страх. Он решительно подходит к дверям и коротко стучит.
Мгновение спустя створки бесшумно распахиваются перед ним, открывая проход в комнаты.
Артур делает шаг вперед и тут же замирает на пороге.
Он не сомневается ни на мгновение: это личные покои Мелеганта. Они кажутся лишь немногим просторнее тех, что достались ему, не роскошнее и не богаче, но… уютнее, быть может. Пушистые ковры и меховые шкуры создают иллюзию тепла, которого по-прежнему не хватает Артуру, а в оставленной на столе книге и половинке граната, рассыпавшей зерна по серебряному блюду, есть что-то… что-то отличное от привычной безликости Царства мертвых.
— Налюбовался? — отвлекает его голос Мелеганта.
Артур наконец позволяет себе перевести на него взгляд. Мелегант сидит в кресле у тлеющего голубоватым пламенем камина, подперев подбородок рукой и полуприкрыв отчего-то усталые глаза.
Он не выглядит разгневанным, только… неудовлетворенным, возможно, раздосадованным чем-то. Артур по-прежнему с трудом читает его эмоции, пускай порой его лицо бывает удивительно выразительным.
Невольно, он возвращается в воспоминаниях к самой первой их встрече: как был напуган в тот день, отвращение, что ощущал — к гротескной внешности Мелеганта, но даже больше — к презрению в его взгляде, к несдержанности и жестокости. Артур больше не может найти в себе этих чувств, не хочет искать, и все же… отчего все так изменилось? В нем самом, все прочее осталось прежним.
— Да, спасибо, — наконец отвечает он с бесстыдной прямотой. — Здесь довольно… мило.
Мелегант кривится, будто принимает его слова за лесть — будто ему также опостылела извечная тьма, и застоявшийся воздух, и ледяная промозглость комнат.
— Проходи, — говорит он, распрямляя спину, и указывает на кресло рядом. — Садись.
Артур подчиняется. Он по-прежнему гадает, зачем его позвали сюда, даже если не рискует озвучить вопрос.
Предположения отказываются приходить на ум, кроме самого безумного— самого вероятного. Но если Мелегант в самом деле ищет его общества, он никогда не признает этого вслух. Божественная гордость того не позволит.
В комнате воцаряется тишина. Артур наблюдает за Мелегантом краем глаза: как напрягаются его скулы, будто он с силой сжимает зубы, как брови сходятся у переносицы, и рот сжимается в тонкую полоску.
— Я знаю, ты много времени проводишь в компании моих Теней, — наконец заговаривает он.
Артур выдыхает.
Ревность.
Это почти нелепо, но он не чувствует желания смеяться — только жалость, что непрошено забирается в сердце. Она столь же неуместна.
Тени — создания Мелеганта, его слуги, подчиняющиеся ему беспрекословно. Он не может получить от них того, чего ждет от Артура — не может опуститься до этого.
— Я бы не сказал, что много, — осторожно замечает он, затем пожимает плечами. — Они забавные.
— Забавные, — повторяет Мелегант. — Артур, они не люди.
— Но я человек. Я человек, и мне нужно… общение.
Артур замолкает, бегло проводит языком по губам и сглатывает. Он знает, что ходит по тонкому льду — не знает только, зачем.
Вопреки его опасениям, взгляд Мелеганта немного смягчается, и все же он не спешит заговаривать вновь. Его пальцы постукивают по подлокотнику кресла в неровном, рваном темпе, и Артур почти угадывает в нем подкрадывающееся раздражение. Он собирает в себе ту храбрость, которой только наделен:
— Ты ведь заперт в Царстве мертвых? Так же, как и я?
Пальцы Мелеганта замирают, затем с силой сжимают кресло.
— Не так же, как и ты, — цедит он. — Ты выйдешь отсюда на Самайн. Тени выйдут. Я…
Артур проводит руками по лицу, на мгновение сжимая переносицу. Что он творит?..
— Если ты… — заговаривает он вновь, не слушая голоса разума, — если ты не можешь выйти отсюда, то как ваш брак с Гвиневрой…
— Мой брак с Гвиневрой был предрешен задолго до того, как Подземное царство стало мне тюрьмой, — лицо Мелеганта почти бесстрастно, но в его глазах не гаснет нездоровый блеск застарелой обиды. — Она не была бы пленницей здесь.
— Но станет сейчас.
Артур удивляется тому, как жестко звучит его голос. Он не хотел раздражаться тоже, не думал о собственной реакции, когда затронул тему, болезненную для обоих.
И все же — будь Мелегант хоть трижды богом, Артур не намерен ходить вокруг него на цыпочках, держать язык за зубами и только послушно кланяться, подобно Тени. Не когда на кону стоит нечто большее, чем его жизнь.
Он подается вперед в кресле и прожигает Мелеганта взглядом.
— Ты ведь не думал об этом, когда отдавал приказ своим Теням доставить ее сюда? — Артур даже не пытается сдержать обвинения в словах. — Не думал о том, что будет с моим миром, когда мы потеряем милость богини плодородия?
— Дерзкий мальчишка! — Мелегант резко поднимается на ноги и сжимает руки в кулаки, но остается на месте, не делает ни шага вперед.
Артур сам подходит к нему: переступает невидимую границу и движется дальше, смотрит прямо в глаза, не чувствуя страха перед чужой яростью.
— Что делает ваше божественное эго столь важным, стоящим сотен и тысяч людских жизней? Сила? Бессмертие? — он до боли сжимает зубы. — Та призрачная милость, которой вы нас одаряете?
Глаза Мелеганта по-прежнему сверкают гневом, и все же он слушает — слышит. Артур не знает его мыслей, достигают ли слова цели. Но даже если так — он не надеется, что решение изменится так просто, когда не прихоть — отчаяние ведет его.
Мгновение спустя Мелегант расслабляет пальцы и шумно выдыхает, отступает назад, вновь опускаясь на кресло.
Артур остается стоять.
В его голове та мысль — идея, к которой он возвращался раз за разом прошедшую неделю и даже раньше, — наконец обретает окончательную форму. Перестает казаться безумством на фоне того, что уже было сказано.
Он не знает, как долго продлится заточение Мелеганта — годы, столетия, вечность — но до тех пор, пока оно не кончится, Гвиневра не должна стать его женой. Артур не может этого допустить. Но что в его силах?..
— Если ты, — он запинается, сглатывает и начинает заново: — Если ты примешь меня, я останусь здесь так долго, как ты того захочешь. Дам тебе все, что может дать она.
Не детей, но едва ли Мелегант жаждет этого.
— Все, — повторяет тот.
Его голос ровен и бесстрастен, и Артур позволяет себе поднять взгляд. Мелегант не смеется над ним — над его глупостью и дерзостью и самонадеянностью. Вместо этого на его лице отражается лишь раздумье.
— Ты отдаешь себе отчет в том, что предлагаешь?
Артур молча кивает.
Некоторое время Мелегант не сводит с него внимательного взгляда, затем угол его рта дергается в кривой усмешке.
— Тогда поцелуй меня, — приказывает он.
Бросает вызов, который невозможно не принять.
Всего лишь миг Артур позволяет себе смотреть на Мелеганта: на капризную линию его губ, почти нетронутых разложением, на высокие скулы и изгиб бровей, на приглушенное мерцание серо-зеленых глаз. Он мог бы притвориться, что в его лице нет ничего противоестественного — ни гниения, ни уродства, но выбирает иначе. Ему кажется, что Мелегант почувствует и не простит за это.
Артур подходит ближе, упирается коленом в кресло между расставленных ног Мелеганта, наклоняется, чтобы провести кончиками пальцев по обнаженной кости его щеки — она сухая и чуть теплая, и прикосновение не вызывает ни тени неприятия. Он заправляет за ухо упавшую на его лицо прядь волос, а затем целует мягко и осторожно, ни на миг не закрывая глаз.
Дыхание Мелеганта влажным теплом остается на губах Артура, заставляя его щеки алеть от смущения или, может быть, чего-то совсем иного.
Артур целует бога, существо древнее и чуждое привычному ему миру, и в то же время столь одинокое — столь человечное в своем одиночестве. И ему нравится это — больше, чем он смел представить.
Его пальцы очерчивают изгиб уха Мелеганта, задевая металл серьги, скользят ниже, замирая у основания шеи. Он проводит большим пальцем по обнаженной линии горла, останавливаясь у выемки в самом низу — чувствует, как дергается кадык.
Артур отстраняется не сразу, почти неохотно. Отступает на несколько шагов и, кажется, теряет всю храбрость, что завела его так далеко. Мелегант смотрит на него пристально, но взгляд его нечитаем. Затем…
— До наступления Самайна, — говорит он. — До наступления Самайна у тебя есть время убедить меня в том, что ты того стоишь.
Артур сдерживает желание ощетиниться на позволение, на пренебрежение в голосе Мелеганта. Он знает свое место, что положение его неустойчиво хрупко. Не имеет значения, чего на самом деле хочет Мелегант, признает ли это хотя бы перед самим собой. В действительности Артур не может предложить ему того, что может дать жена — богиня. Не может предложить равенства. Не может предложить вечности.
Все, что ему остается: принять условия предложенной им же сделки, сыграть роль пусть нежеланную, пусть ту, в которой едва найдет удовольствие — но необременительную тоже.
Что будет дальше — покажет время.
И лишь на миг Артур позволяет задать себе вопрос, для кого делает все это. Для людей Британии или богини Гвиневры, для Мелеганта или, может, для себя самого.
Он не найдет ответа достаточно скоро.
Часть 4: Безумие
Часть 4: Безумие
Артур лежит на спине, полуприкрыв веки, даже не думая о том, чтобы подняться с кровати — не желая отпускать сонную расслабленность, по-прежнему сладкой истомой разливающуюся по телу. Он чувствует вес Мелеганта, растянувшегося на нем с кошачьей грацией и кошачьим же бесстыдством, чувствует, как тонкие пальцы рассеянно перебирают волосы на его груди.
Просыпаться вот так все еще непривычно. Непривычна ласка — та, что не ведет ни к чему большему.
Впрочем, в постели Мелегант никогда не был с ним груб — не за той гранью, что разделяла удовольствие и боль. Как и прочие, этот страх не претворился в жизнь.
Их было довольно — страхов и сомнений, что пришли вслед за сделанным недели назад предложением, стоило улетучиться безрассудной храбрости, толкнувшей его на этот шаг. Артур не собирался отступать, отказываться от данного слова, какой бы ни оказалась плата, только предпочел бы знать, что его ожидало.
Он не был неопытен: делил ложе равно с женщинами и мужчинами, но здесь все было иначе — иначе, потому что он не мог развернуться и уйти, потому что Мелегант был богом, и где для него проходили границы дозволенного?
Возможно, ему следовало быть благодарным, что эти границы существовали вовсе — соблюдались безусловно и неукоснительно. Мелегант не признавал права на его жизнь, никогда, даже в минуты гнева не поднимал на него руку, отказывая в той же милости Теням. Раньше. Пока Артур был всего лишь чужаком, не принадлежавшим Подземному царству и его Владыке. Пока не предложил себя добровольно, и границы не оказались стерты и переписаны заново.
Где они пролегали теперь, оставалось только гадать. Он не знал, мог ли сказать «нет» и быть услышанным, посмел бы озвучить отказ вовсе, опасаясь разрушить заключенную ими сделку.
Его нерешительность, нежелание не остались незамеченными. Не были безразличны Мелеганту. Тот мог бы отослать его прочь или же взять силой, но вместо этого — в уязвленном самолюбии, задетой гордости, — сделал своей целью заставить Артура хотеть его.
Он добился этого почти без труда: сводящей с ума нежностью прикосновений и неприкрытой страстью собственнических поцелуев, сорванными с губ стонами и оставленными на коже синяками, — когда брал его у стены, дрожащего от жара и холода и возбуждения, когда отдавался сам, по-прежнему не уступая власти.
Артур не стыдится своего желания, и в то же время не может уйти от осознания, что все могло сложиться совсем иначе. Что ему повезло быть тем, кто нужен Мелеганту так сильно — любовником, добровольно и охотно принимающим ласки, внимательным собеседником… кем-то, кто способен испытывать к нему если не любовь, то искреннюю симпатию.
Именно это чувство — та нежность, что только-только зарождается в сердце, — удивляет его самого.
Артур не слеп к бесчисленным недостаткам Мелеганта. Тот несдержан и легко раним, эгоистичен и мелочен и жесток. В нем тьма, живая и голодная, что мучает его не меньше, чем он сам — тех, кто ему хоть сколько-то близок. Гораздо сильнее.
И, может быть, поэтому Артур не может оставаться безразличным. Не может заглушить наивного, самонадеянного стремления утешить — успокоить хотя бы часть этой боли. Разделенным удовольствием или мгновениями тишины, рассказами о детстве или историями далекого прошлого, легкостью улыбок, редким для него терпением, готовностью прощать. Принятием. Оно кажется важнее всего прочего.
— О чем ты думаешь? — спрашивает его Мелегант, на мгновение прерывая былую ласку.
Артур рассеянно моргает и опускает на него взгляд. Мелегант смотрит на него из-под ресниц, его губы едва тронуты слабой полуулыбкой. Он выглядит… спокойным. Умиротворенным, быть может, как будто хотя бы на некоторое время смог позабыть о том, что его терзает. И все же подобные мгновения никогда не длятся долго, не способны изменить достаточно и неизбежно теряются в череде иных — отравленных обидой и гневом, что копились веками.
Возможно, когда-то все было иначе — Мелегант был иным — но время не повернуть вспять.
Артур проводит рукой по его волосам, осторожно разделяя пальцами мягкие пряди. Мелегант не сводит с него взгляда, по-прежнему ожидает ответа… Есть ли в нем смысл? Он не хочет знать его мыслей, его чувств. Не примет их.
Артур выбрал бы молчание, только на языке его невольно рождается вопрос — тот, что неминуемо разрушит иллюзию покоя. Он не пытается его остановить:
— Что с тобой произошло? Что произошло, что ты не можешь покинуть Царство мертвых?
Лицо Мелеганта ожесточается: приглушенный блеск его глаз становится острее, почти обжигающе ледяным, болезненно напрягаются скулы. Он стряхивает с себя руку Артура и отстраняется прочь — сгорбившись, садится на краю постели; позвонки выступают на бледной узкой спине.
Он замирает на несколько мгновений, затем шумно выдыхает. Поднимается на ноги и проходит к креслу, чтобы забрать оставленные минувшей ночью вещи.
Артур опирается на подушки и тянет на себя покрывало, пытаясь удержать тепло. Молча смотрит, как одевается Мелегант: наклоняется, чтобы заправить брюки в высокие сапоги, методично затягивает каждый из бесчисленных ремешков, оправляет складки туники.
Едва закончив, он отходит к слепому окну, сжимает пальцами каменный выступ и опускает голову, разглядывая собственные руки. Медлит, прежде чем заговорить:
— Столетия назад, когда восстание Утера закончилось победой, решено было разделить завоеванные владения между каждым из нас, — его голос звучит подчеркнуто ровно, как если бы он снова рассказывал Артуру одну из бесчисленных историй былых лет — только те никогда не были личными. — Уверен, тебе известен исход: Лодегранс получил поля сражений Камелиарда, Лот — охотничьи угодья, его жена Моргауза — кладезь знаний Великой библиотеки, а Нимуэ достались просторы вод. Утер забрал Камелот.
Мелегант замолкает и отступает на шаг, сжимает и разжимает кулаки. Его спина напряжена, и взгляд, кажется, устремлен в одну точку.
— Он забрал Камелот и с ним право держать суд на всеми нами, — цедит он сквозь зубы. — И никто не сказал ни слова против! Никто кроме меня.
Он наконец поворачивается к Артуру, но не смотрит на него вовсе, как будто позабыл о его присутствии или же потерял к нему всякий интерес. Его глаза горят нездоровым огнем тех эмоций, что вновь берут над ним верх. Артур знает, Мелегант пытался их сдержать, и потерпел неудачу в самом же начале — слишком много их было, острых, живых, требующих выхода и быть услышанными.
Возможно, он рассказывал эту историю уже не первый раз. Перед Тенями или же пустыми залами замка, эхом соглашающимися с каждым его словом, как послушная и милосердная публика.
— Я сражался за него! — выплевывает Мелегант. — Пошел против собственного отца ради его амбиций. Ради обещаний. И чем он отблагодарил меня? Этой подачкой! Подземным царством.
Он кривит рот в презрительной усмешке.
— Здесь не было ничего. Ничего до тех пор, пока не были созданы люди, и тогда все стало только хуже. Видишь ли, — он все же находит взгляд Артура и отказывается отпускать, — вы, люди, боитесь смерти. И все это создал ваш страх. Ваше трусливое воображение сделало мое единственное пристанище таким.
Артур отчаянно надеется, что глаза не выдают его чувств. Он не раз задавался вопросом, отчего покои замка были столь темны, столь холодны и пустынны — отчего Мелегант, ненавидящий все это так сильно, не изменил ничего своей божественной властью. Теперь он получил ответ, но почти предпочел бы неведение. И пусть неуместное чувство вины пройдет, жалость только глубже пустит корни.
— Я не всегда был таким, — с горечью произносит Мелегант; на мгновение его пальцы замирают у лица, но он тут же резко опускает руку, будто не желая его касаться. — Это уродство, — отголосок чужих слов, чьего-то обвинения, — в моей душе, во всем, кем я являюсь. Утер решил, что я слишком далеко зашел. Что во мне слишком много… ненависти и зависти и гнева, слишком много гнили, чтобы оставаться среди других богов.
Он вновь сжимает кулаки, тщетно пытаясь унять мелкую дрожь, сотрясающую его тело.
— Он вынес приговор. Запер меня в собственном царстве, пока я не изменюсь, — последнее слово звучит жестокой насмешкой.
Но было ли проклятие Утера чем-то иным? Как мог он ожидать, что Мелегант изменится, когда все, что ему оставалось — века одиночества во тьме и холоде ненавистных земель? Подобная участь свела бы с ума любого, а что она сделала с тем, кто уже был уязвим?..
— Я знаю... знаю, это Лодегранс подговорил его. Слишком уж не хотел отдавать свою возлюбленную дочь за монстра, которым я стал.
Мелегант дышит неровно и тяжело, в его глазах все ярче разгорается нечто темное, и больное, и жадное. Артур никогда не видел его таким, и это пугает его. Иначе, чем раньше: он больше не боится за себя — только что недооценил глубину безумия, таящегося в душе Мелеганта, что даже увиденное сейчас — лишь малость, отблеск на глади бездонных вод.
Артур боится, что безумие уничтожит его изнутри, и он ничего не сможет с этим поделать.
Смех Мелеганта, неестественно высокий и почти истеричный, эхом раздается по комнате, посылая мурашки по коже.
— Мелегант... — тихо произносит Артур, садясь на постели, но его голос остается неуслышанным.
Он вновь будто невидим тоже.
— Я не заслужил этого… — хрипло говорит Мелегант.
Гнев и боль искажают его черты. Он резко отворачивается к стене и что есть силы ударяет кулаком о камень оконного выступа: тонкая кожа лопается, окрашивается темно-алой нечеловеческой кровью. Его голос срывается на крик:
— Я не заслужил этого!
Артур не позволяет себе думать: вскакивает с постели и в несколько шагов преодолевает расстояние между ними, едва обращая внимания на обжигающий холод под босыми ногами. Он мягко касается плеча Мелеганта, привлекая его в объятие — тот не сопротивляется, почти бездумно льнет к нему. Его по-прежнему сотрясает мелкая дрожь, и Артур гладит его волосы, целует влажный от пота висок. Заключает в ладони кровоточащую руку и подносит к губам.
Мелегант поднимает голову и смотрит, как он касается легкими поцелуями каждой костяшки. Его лицо невыразительно пусто, будто минувшая вспышка эмоций не оставила за собой ничего, но затем — иллюзия пустоты крошится, осыпается подобно маске. Уголки его губ ползут вниз, и брови сходятся у переносицы. Он вырывает руку прочь.
— Не смей жалеть меня. Не смей!
Мгновение Артур смотрит на него потерянно, не зная, как поступить. Он почти хочет возразить — отмести обвинение, сказать «никогда», но это станет ложью. Жалость в его сердце — чище и ярче иных чувств, и он не может спутать ее ни с чем, притвориться, что это нечто иное. Сочувствие нуждается в понимании, способности осознать все то, что попросту не по силам человеческому разуму. Артур не может предложить этого.
И даже если это жалость питает его нежность, заставляет ощущать чужую боль как свою — всего лишь отголоском, мучительным все равно, — это не умаляет реальности его чувств.
Но Артур не знает, как облечь их в слова, что будут услышаны, и потому молчит.
Выражение лица Мелеганта леденеет.
— Убирайся, — шипит он. — Убирайся вон.
Артур невольно отступает назад и непослушными пальцами зарывается в волосы. Он знал — знал, что делал, когда задавал свой вопрос. Не мог предвидеть всех последствий, но думал, что готов к ним…
Стоило оно того? Разбередить и без того гноящуюся, незаживающую рану?
Он опускает голову и поспешно собирает вещи. Натягивает штаны и обувь, и рубашку, плотнее запахивает плащ, и только затем позволяет себе вновь посмотреть на Мелеганта.
Тот встречается с ним взглядом всего на долю мгновения. В его глазах боль мешается с сожалением, в них — мольба, на которую Артур не сможет ответить. Мелегант сам не позволит ему.
Как бы Артур ни хотел остаться, как бы ни хотел бороться, он знает, что эту битву ему не выиграть. Пока — нет.
Он открывает рот и закрывает его вновь, с трудом подбирая нужные сейчас слова.
— Я уйду, — говорит он тихо, но твердо. — Но я вернусь, как только попросишь.
«Буду рядом, пока нужен тебе,» — не добавляет он, но в этом обещание, данное самому себе.
И одно Артур знает с непоколебимой уверенностью: Мелегант примет его обратно — на следующий день или же тот, что за ним — не столь важно.
Пока что этого довольно.
Части 5-7 + эпилог
Фандом: La Légende du roi Arthur | Легенда о короле Артуре
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант
Рейтинг: PG-13
Жанр: романтика, ангст
Размер: миди | 16 600 слов
Статус: закончен
Саммари: Владыка мертвых, заточенный в Подземном царстве, отправляет верных Теней похитить обещанную ему в жены богиню Гвиневру. Вместо этого он получает Артура — смертного, вынужденного послужить ей заменой.
Часть 1: Царство МертвыхЧасть 1: Царство Мертвых
Артур просыпается от пульсирующей в висках боли и пронизывающего до костей холода. Он с трудом открывает глаза и тут же зажмуривается, пытаясь побороть подступающую к горлу панику.
Минувшей ночью он танцевал меж ритуальных костров, разгоряченный пряным элем и жаром чужих тел, целовал чьи-то губы, со смехом принимая цветочный венок… и засыпал под звездами, под бескрайним небом над головой.
Сейчас над ним только каменные своды, устремляющиеся вверх, освещенные холодным и потусторонним голубоватым светом — нездешним, не принадлежащим этому миру. Артур чувствует мелкую дрожь, пробирающуюся вверх по позвоночнику, и дышит чаще — так, что начинает кружиться голова.
Возможно, это всего лишь сон: видение горячечного разума, и он проснется вот-вот… но холод камня под ним кажется слишком реальным, спертый воздух забирается в ноздри, и глухая тянущая боль разливается по задеревеневшим мышцам.
— По-моему, он очнулся, — слышит Артур чей-то скрежещущий голос, затем чувствует тычок в плечо. — Эй, красавица. Подъем! Мессир ждать не любит.
— Ты аккуратнее, Боль, — отвечает другой голос — выше и мягче, но с теми же нечеловеческими металлическими нотами. — Помнешь товар.
Где-то сбоку раздается мерзкое хихиканье. Артур наконец заставляет себя вновь открыть глаза — и замирает, почти парализованный ужасом. Лица троих существ, что склонились над ним, едва напоминают человеческие: глаза горят все тем же потусторонним светом, что заливает залу, блестящая черная кожа обтягивает черепа — острые скулы и ввалившиеся носы.
Он слышал шепот суеверий: о Тенях, послушных хозяину Подземного Царства, рыскающих по земле в поисках заблудших душ, — но никогда не верил в них всерьез. Никогда не думал, что боги могут быть столь же реальны, как окружающий их мир.
Артур чтил старую религию, как чтили ее все. Зажигал ритуальные костры в честь Утера и просил благословения Гвиневры на урожайный год, шел в бой с именем Лодегранса на устах. Но в глубине души был убежден, что божества, которым они поклонялись — не более чем образ, символическое воплощение привычных явлений.
Моргана рассмеялась ему в лицо, стоило ему как-то заикнуться об этом. А после, потрепав по волосам, назвала наивным глупцом, ничего не знающем о мире. Возможно, Артуру стоило прислушаться к ней — возможно, магия, которой владела сестра, открывала ей глаза на недоступное простым смертным.
— С ним все в порядке? — один из Теней — кажется, тот, кому принадлежало то мерзкое хихиканье, — наклоняет голову набок и прожигает его немигающим взглядом горящих глаз. — Он выглядит каким-то… мертвым.
Тень снова заходится в мелком истерическом смехе, почти захлебываясь своими смешками. Страх Артура никуда не уходит, но онемение наконец спадает, возвращая ему контроль над телом — над разумом тоже.
Он упирается ладонями в каменный пол и пытается сесть — Тени тут отступают на шаг, даже не пытаясь препятствовать.
— Я мертв? — срывается с губ вопрос прежде, чем он успевает остановить себя.
Артур не находит иного объяснения: он в Царстве мертвых. Это место — просторные ледяные залы, наполненные клубящейся по углам тьмой, непроницаемой для блеклого потустороннего свечения — не может быть ничем иным.
— Ты жив, — в совершенно человеческом жесте скрестив руки на груди, отвечает другой Тень — его назвали Болью. — И будешь жить, пока это угодно Мессиру.
— Что может быть не очень долго.
— Мессир не отличается терпимостью.
Раздражающее хихиканье вновь разливается по залу.
— Уймись, Крошечный, — бросает Боль, затем вновь подходит к Артуру и сжимает пальцы на его плече, вызывая невольную дрожь отвращения. — Поднимайся.
Артур подчиняется только потому, что ему не остается иного выхода. Он не связан, но на нем лишь легкие праздничные одежды — доспех и меч и даже верный кинжал остались в замке. Да и помогло бы людское оружие против исчадий тьмы?
Его подталкивают в плечо по направлению к вычурным кованым дверям, ведущим прочь из зала — до них всего десяток-другой шагов, и каждый приближает Артура к еще неизвестной участи.
— Что ему нужно от меня? — рискует он озвучить вопрос и может поклясться, что на лице Боли мелькает гримаса неудовольствия.
— От тебя — ничего, — следует неохотный ответ. — Но молись, чтобы это изменилось.
— Что ты имеешь в виду? — Артур не знает, откуда берется в нем храбрость говорить с этими существами как с равными — впрочем, трусом он не был никогда.
— Да, что ты имеешь в виду? — встревает Крошечный.
Боль останавливается как вкопанный, так что Артур сбивается с шага и чуть не врезается ему в спину. Когда он оборачивается, огонь в его глазах почти обжигающе ярок.
— Это, — шипит он, указывая пальцем на Артура, — не Гвиневра.
Крошечный выглядит столь же сбитым с толку, сколь чувствует себя Артур. С каждой минутой происходящее начинает обретать все меньше смысла — напоминает фарс, но это не повод расслабляться. Не повод забывать о том, где он находится и что за сущности его окружают.
— То есть как? — бормочет Крошечный, затем оборачивается к Артуру, прожигая его обвинительным взглядом. — Ты не Гвиневра?!
— Нет, — отвечает он, с трудом сдерживая неуместный нервный смешок. — Я Артур.
— Боль! — почти взвизгивает Крошечный. — Мессир убьет нас!
— Или его, — вставляет Тень, чье имя так и не было названо.
— Или и нас, и его.
— Да замолчите уже! — рявкает Боль. — Если он услышит…
— Он и так все слышит.
Артур без труда различает каждое слово, доносящиеся из-за закрытой двери, хотя говорящий едва повышает голос. Нервная дрожь вновь пробегает по его телу, возвращая почти забытый страх. Он может поклясться, что, если бы Тени могли — они побледнели бы в этот миг.
Боль видимо сглатывает и спешно подходит к двери, чтобы распахнуть створки и позволить всем им пройти внутрь — не в очередной зал, но комнату почти небольшую в сравнении, еще более темную и мрачную, еще более холодную. Дыхание Артура вырывается облачком пара.
Но он едва обращает на это внимание: его взгляд прикован к фигуре на резном, похожем на трон кресле. Он знает, кто перед ним: Мессир, как назвали его Тени. Владыка Царства мертвых, чье имя затерялось в веках.
Тьма сгущается вокруг него, будто подвластная невидимому притяжению, скрывая детали, и все же Артур видит достаточно: бледные пальцы, усеянные перстнями, тяжелые черные локоны, спадающие на плечи — и узкое, гротескно обнаженное лицо, как будто кто-то сорвал с него кожу и мышцы, оставляя лишь белоснежную кость. Он сглатывает поступающую к горлу желчь.
— Что это? — светлые — человеческие — глаза смотрят на Артура, как на насекомое, и тонкий рот искажает гримаса.
— Мессир, — Боль буквально падает на колени, и остальные Тени тут же следуют его примеру.
Артур остается стоять, даже если голос где-то на границе его сознания шепчет о подчинении тоже.
— Мы сделали все, как вы приказывали: отправились на празднование Белтейна у замка Тинтагель и дождались рассвета, когда завершились пляски и погасли костры, но… — голос Боли звучит иначе — почти заискивающе. — Гвиневра не спустилась к смертным. Должно быть, они впали в немилость…
В этот год — голодный год — отец запретил подношения на Имболк, позволив крестьянам оставить остатки зерна и съежившиеся от холода фрукты. «Боги осудят нас на том свете, — сказал он тогда. — Но я отвечаю за благо своего народа на этом».
Посевы взошли в срок, и земля еще не знала равно засухи и заморозков, и все же... Гвиневра отвернулась от них. Артур не знает, какую цену заплатит за это — почему он.
— Я дал вам единственное задание! — Владыка Царства мертвых сжимает подлокотники своего трона и подается вперед; его лицо искажено яростью, а голос дрожит от гнева. — Я создал вас, неблагодарные твари, и чем вы платите мне?! Зачем вы притащили мальчишку?
— Мы не могли вернуться с пустыми руками, — едва слышно говорит Тень без имени. — Вам нужен был…
— Молчи, — шипит Боль, затем распрямляет спину, вновь принимая на себя роль лидера. — Мы упустили Гвиневру, и заперты здесь до Лугнасада. Мы решили, что до тех пор мальчишка послужит хорошей заменой. Он молод и красив…
— Мне плевать, что он красив!
Невольная краска заливает щеки Артура. Ему постыдно быть предметом обсуждений, товаром — как он был назван не столь давно. Отвергнутым и нежеланным — пусть. Участь, что ждет его иначе…
Какой она будет? Он все еще не понимает, что происходит, но неизвестность — смутные догадки, отравляющие разум, — страшат сильнее, чем возможная гибель.
Владыка — Мессир — Артур не знает, как называть его даже в собственных мыслях, поднимается на ноги и в несколько шагов оказывается рядом с Болью, хватает его за грудки, без труда поднимая на ноги.
— Гвиневра должна была стать моей женой! — шипит он ему в лицо. — Я вырвал согласие ее отца, ждал веками возможности получить свое. Мне не нужна замена.
Он разжимает пальцы, и Боль неловко падает на пол и замирает, будто не зная, что делать дальше — подняться, вновь встать на колени, не двигаться вовсе. Артур почти ощущает жалость, и все же… Это ему он обязан своим пребыванием здесь, его решению, его оплошности.
Но если он правильно понимает, о чем идет речь… Похищение невесты всегда, испокон веков было частью обряда венчания — должно быть, смертные когда-то заимствовали его у богов, — и если бы богиня Гвиневра сейчас была на месте Артура — если бы она спустилась на землю в эту ночь, это означало бы скрепление союза. Она оказалась бы заперта в Подземном Царстве — навеки связана с Владыкой мертвых.
Чем это обернулось бы для них, для простых людей, далеких от игр богов? Когда некому стало бы благословлять посевы и отводить засуху, посылать дожди и усмирять паводки?
Владыка мертвых отходит назад и тяжело опускается на свой трон. Кажется, будто ярость, еще несколько мгновений бурлящая в нем, иссякла без следа, оставляя лишь усталость. Бледные пальцы зарываются в волосы, а лицо искажает гримаса почти-отчаяния, почти-бессилия.
— Мы можем убить его, — неуверенно предлагает Крошечный. — Или Боль!
Боль наконец находит в себе смелость подняться на ноги, по ходу пиная Крошечного под ребра — тот сгибается пополам и жалобно скулит. Артур проводит предательски дрожащей ладонью по лицу. Он уже не пытается разобраться в той мешанине чувств и эмоций, что царят в его душе. Не пытается разобраться в том, что происходит вокруг — какая судьба его ждет.
— Мессир…
— Мы не можем убить его, — сухо перебивает Владыка мертвых. — Я не палач и не решаю судьбы смертных.
Его взгляд находит Артура, бесстрастный и холодный, лишенный малейшего интереса.
— Я отпущу тебя домой в ночь Самайна, — говорит он, не представляя иных объяснений. — А до тех пор просто… постарайся не попадаться мне на глаза. Вами, — относится уже к Теням, — я займусь позже. А теперь выметайтесь прочь — все вы!
Ему нет нужды повторять дважды. Крошечный и безымянный Тень моментально вскакивают на ноги, а Боль сжимает пальцы на плече Артура, буквально утаскивая его прочь из комнат.
Как только двери закрываются за ними, Артур позволяет себе выдохнуть. На его висках выступает липкий холодный пот, но страха нет. Нет и облегчения от дарованной жизни — от свободы, ограниченной лишь несколькими месяцами заточения.
— По-моему, прошло неплохо?.. — неуверенно замечает Крошечный.
— Заткни свою вонючую пасть, — огрызается безымянный Тень, затем поворачивается к Артуру. — Пойдем. Найдем тебе комнату. Я слышал, вам, смертным, без этого никак.
Артур едва находит в себе силы кивнуть.
Его пребывание в Царстве мертвых начинает свой отсчет.
Часть 2: Холод
Часть 2: Холод
Артур подтягивает ноги к груди и упирается лбом в колени, тщетно пытаясь согреться. Покои, отданные ему Тенями, по-королевски роскошны, но столь же темны, и пусты, и леденяще холодны, как и весь замок. Тонкое, искусно вышитое покрывало неспособно удержать тепло, и Артур почти боится засыпать — боится, что если поддастся сну, тот не отпустит его.
Желудок сводит от голода. Когда он ел последний раз? Как долго провел в Царстве мертвых? Без солнечного света — без окон в комнатах — Артур теряет ощущение времени.
Скорее всего, его уже хватились дома. Он не единственный наследник отца, но все еще любимый сын. Мать наверняка безутешна, а Моргана… Моргана не подаст виду, но будет беспокоиться не меньше, перевернет все земли Корнуолла, пытаясь отыскать его следы. Артур надеется, что ее поиски не приведут ни к чему: со всей своей силой она не сможет противопоставить ничего божественной власти.
Шесть месяцев.
Всего через полгода он будет свободен, если не погибнет раньше — не от злого умысла, но по небрежности его невольных надзирателей, не смыслящих ничего в нуждах смертных людей.
Артур выдыхает пар и дрожащими от холода руками растирает плечи.
Зачем ждать Самайна? Владыка мертвых ясно дал понять, что не желает его присутствия — что выгнал бы прочь, будь на то его воля.
Воля бога.
Кто мог ограничить ее?
Артура с детства готовили принять герцогский титул, он не был глуп и знал, как читать между строк и достраивать информацию по мельчайшим деталям. Сейчас их было более чем достаточно.
«Мы заперты здесь до Лугнасада».
Слова, оброненные Болью, не идут у него из головы. Белтейн, Лугнасад, Самайн — великие праздники, чтимые веками, и все их объединяет одно: согласно поверьям, именно в эти дни граница между миром смертных и потусторонним царством наиболее тонка. Что если в этом кроется ответ?
Что если не только Тени неспособны покинуть Подземное Царство иначе как в эти избранные дни, но и сам Владыка мертвых? Люди верили, что его отшельничество было добровольным — нежеланием вмешиваться в смертные дела, но истина могла оказаться совсем иной.
Артур вспоминает и другие слова, сказанные позже, — на пороге этих самых комнат, когда он посмел требовать от Теней ответов — не оправданий, которыми довольствовался их Мессир.
Они лишь подтверждают догадки.
— Зачем вы привели меня сюда? — спросил он тогда, надеясь добиться правды хотя бы от Боли. — Неужто в самом деле верили, что он сочтет меня подходящей заменой? Богине? Супруге?
Но не Боль ответил ему.
— Ему не нужна супруга, — голос Тени — того, чье имя так и оставалось неизвестным, — сочился ядом, а глаза горели неожиданно злым огнем.
Казалось, будто он ждал возможности заговорить об этом. Избавиться от накопившейся горечи.
— Ему нужен кто-то, кто развеет его одиночество. Мы всего лишь его создания. Нас ему недостаточно.
Боль не позволил ему добавить ничего больше, увел почти силой, оставляя Артура в одиночестве, и все же… сказанного было не стереть.
Одиночество могло быть тяжким бременем. Одиночество, длящееся так долго…
Артур встряхивает головой, отгоняя мысли об этом прочь. От них нет никакого толку. Они не согреют его и не утолят голода.
Он резко поднимается с постели, не в силах и дальше оставаться на одном месте, и переводит взгляд на дверь. Она не заперта — он проверял и раньше, но раньше не смел нарушить безмолвного приказа и выйти наружу.
Чем дальше, тем меньше стоит его беспокойство. Сколько времени пройдет, прежде чем он дождется очередного визита? Знают ли Тени вовсе, что люди нуждаются в пище и тепле, чтобы выжить? Владыка мертвых не отдал приказа убить его, но едва ли станет оплакивать смерть.
Артур решительно подходит к двери и, распахнув ее, выходит наружу. Его встречает пустой и темный коридор, едва освещенный негреющим пламенем вычурных кованых светильников, изображающих чьи-то костлявые руки. Каменные стены блестят скапливающейся влагой и пахнут плесенью и затхлостью, шаги раздаются гулким эхом и оставляют следы на толстом слое пыли на полу.
Полгода, что ожидают его впереди, кажутся пыткой — мучительной уже сейчас, когда она лишь началась. О чем думал Лодегранс, когда обещал руку дочери Владыке мертвых? Когда обрекал ее на вечность в подобном месте?..
Артур обрывает эти мысли, продолжает слепо идти вперед, не задавая направления и цели. Он не знает, на что надеется: найти источник тепла, или кухни, или хотя бы кого-то из Теней.
Проходы, залы и комнаты сменяют друг друга, одинаковые в своей безликости. Артур блуждает минуты или, быть может, часы, но ничего не меняется. Только кровь быстрее бежит по жилам, даруя мимолетное тепло, но этого слишком мало, к тому же…
Он неожиданно ясно осознает, что потерял путь назад — что не найдет обратной дороги.
— Мне кажется, я ясно озвучил свою просьбу...
Голос Владыки мертвых, раздающийся за спиной, заставляет Артура вздрогнуть всем телом. Еще мгновение назад в коридоре не было ни души.
— ...не попадаться мне на глаза.
Он медленно оборачивается, чтобы встретиться с Владыкой взглядом. Вблизи его облик все так же пугающ, но только теперь Артур замечает, что разложение не затронуло всего: что тонкая, мертвенно-бледная кожа вокруг его глаз еще не истлела, и нос по-прежнему очерчен прямо, и правая половина лица, полускрытая темными локонами волос, кажется почти человеческой.
Он не чувствует и запаха гнили, которого почти ожидал.
Артур тяжело сглатывает и тщетно пытается найти слова для ответа. Мысли лихорадочно скачут в голове, отказываясь укладываться в хоть какое-то подобие порядка.
— Постарайся, — наконец, находит он голос, озвучивая первое, что приходит на ум. — Ты сказал: «Постарайся не попадаться мне на глаза». Я старался.
Чужие глаза вспыхивают гневом, вынуждая Артура мысленно проклясть свой длинный язык и неумение держать его за зубами, и в то же время… Гнев — не единственная эмоция, которую вызывают его слова. Он может поклясться, что на какую-то долю мгновения рот Владыки складывается в невольную и неохотную усмешку.
— Что ты здесь забыл? — вопрос звучит почти беззлобно.
— Заблудился, — признается Артур. — Я искал…
Он замолкает на мгновение, возвращаясь к недавним мыслям. Что он пытался отыскать?
Впрочем, кажется, его оправдания не нужны вовсе.
— Идем.
Владыка подходит к нему ближе, сжимает пальцы на его плече, чтобы увлечь за собой — и Артур резко выдыхает, не в силах сдержать невольной дрожи. Прикосновение ощущается неожиданно горячим, почти обжигающим — и исчезает мгновение спустя. Владыка отпускает его тут же, отступает на шаг, как будто он получил ожог.
Артур переводит на него вопросительный взгляд, но в ответ получает лишь тщательно выверенное равнодушие.
— Идем, — повторяет Владыка. — Я отведу тебя обратно в комнаты.
Он больше не касается его, и Артур обнимает себя за плечи и зябко ежится. Холод ощущается только острее на контрасте. Он устал его терпеть.
— Мне холодно, — выпаливает он, заставляя Владыку замереть на полушаге.
— Холодно? — переспрашивает тот, как будто позабыл значение слова, но затем понимание и тень неудовольствия проступают на его лице.
Он поводит рукой в воздухе, собирая в ладони мглу, что всегда окружает его, и на глазах Артура вихрящиеся потоки тьмы собираются в плотную и осязаемую ткань — подбитый мехом угольно-черный плащ. Мгновение спустя его тяжесть опускается на плечи Артура, обещая столь долгожданное тепло. Он благодарно прикрывает глаза и пытается закутаться как можно плотнее, пока мелкая дрожь наконец не утихает.
— Спасибо, — выдыхает он.
Его не удостаивают ответа. Владыка отворачивается прочь и вновь устремляется по коридору, вынуждая следовать за собой.
— Здесь не займется ваше земное пламя, — говорит он немного погодя. — Но я позабочусь о том, чтобы у тебя были теплые одежды.
— И еда, — осторожно замечает Артур, решая позволить себе еще немного дерзости.
— И е… — Владыка замолкает на полуслове, прикрывает глаза и сжимает пальцами переносицу, сцепляя зубы в очередном приступе гнева. — Я все забываю, насколько некомпетентны эти проклятые создания.
Артур благоразумно выбирает промолчать, пока не угаснет минутная ярость. И все же он невольно вспоминает сказанные Тенью слова: «Нас ему недостаточно».
Если Тени всего лишь несовершенные творения, жалкая имитация человеческого — зачем Владыка сотворил их? Надеялся развеять то самое одиночество? И выбрал презрение и злость, когда этого оказалось недостаточно…
— Мессир… — начинает Артур, не зная толком, что именно хочет сказать — быть может, оправдание чужой оплошности.
Обращение звучит неловко и неуместно на его языке, и, должно быть, не он один замечает это — Владыка едва заметно кривится и прерывает еще не произнесенные слова:
— Ты можешь называть меня по имени.
— Я… — Артур сбивается с шага и замирает посреди коридора.
— Что такое? — полуобернувшись к нему, Владыка выразительно поднимает брови. — Говори.
— Я не… — он сглатывает. — Я не знаю твоего имени. Оно было…
Забыто. Произнести это вслух отчего-то кажется слишком жестоким, и все же несказанное звенит в воздухе едва ли не громче признания.
Артур ожидает новой вспышки гнева, но она не приходит. Владыка лишь плотнее сжимает рот, но в его глазах отражается не ярость — боль. Обида, быть может, и что-то более темное и глубокое, что почти возвращает отринутый было страх.
— Мелегант, — тихо и хрипло говорит Владыка. — Мое имя Мелегант.
— Мелегант, — медленно повторяет Артур.
Отчего-то в его воображении ясно и в мельчайших деталях предстают старые и утраченные ритуалы. Молитвы, что когда-то читали в напутствие умершим, прося о легком пути и милости в загробной жизни.
Мелегант.
Имя звучит правильно, и если Артур вернется — когда вернется — он…
Что он сможет изменить?
— Я Артур, — говорит он вместо пустых обещаний.
— Я знаю, — просто отвечает Мелегант. — И мы пришли. Твоя комната прямо за углом.
Артур бросает взгляд в конец коридора и в самом деле узнает место: зловеще-вычурные канделябры на стенах, что привлекли его внимание еще в раньше. Он видел их только в этом крыле.
— Я распоряжусь, чтобы Тени принесли тебе еду и вещи. А сейчас иди. И постарайся… — Мелегант едва заметно запинается, и угол его рта дергается в намеке на гримасу или же усмешку. — Постарайся не тревожить меня по пустякам.
Артур замечает, как меняется фраза. Знает, что Мелегант отдает себе в этом отчет. И эта мелочь — это позволение — раскрывает слишком много. Быть может, Мелегант действительно одинок. Быть может, он в самом деле был лишен чьей-либо компании слишком долго… как долго? Десятилетия? Века? Разум Артура не в силах постичь этой пропасти.
И пусть он не хочет быть вещью — человеческой игрушкой, отданной скучающему богу, но ему слишком чужда бессмысленная жестокость. Он не сможет отказать в том, что так легко отдавать.
По крайней мере, до Самайна. До тех пор, пока его роль не получит кто-то другой.
Последняя мысль отзывается тянущим чувством в груди — беспокойством или же чем-то иным, чему он не может дать названия. Артур оставляет мысль об этом на потом.
— Я постараюсь, — серьезно кивает он, и все же не может сдержать незрелой мальчишеской улыбки, когда добавляет: — Хотя у меня это плохо получается.
— Я заметил, — сухо произносит Мелегант, но где-то в глубине его глаз рождаются и тут же гаснут слабые искры веселья. — Доброй ночи, Артур.
— Доброй, — вторит Артур — уже ему вслед.
Тьма сгущается вокруг Мелеганта, собирается из самых дальних углов, ненадолго делая коридор светлее и ярче, пока не проглатывает его фигуру целиком, а развеиваясь — оставляет за собой лишь пустоту.
Артур передергивает плечами от вновь пробирающегося под одежды холода и с трудом сдерживает зевок. Он получил зыбкое подтверждение времени, и когда дождется Теней, — когда утолит голод и смирит зябкую дрожь, — наконец, сможет позволить себе уснуть.
Он надеется, что утро будет к нему милосердным.
Часть 3: Вызов
Часть 3: Вызов
Если бы не беспокойство о близких, если бы не пронизывающий холод и вечная, непроницаемая мгла замка, Артур мог бы назвать недели, проведенные в Царстве мертвых приятными — был бы благодарен возможности хоть ненадолго забыть привычные заботы: тревоги о назревающих конфликтах с соседними герцогствами, последствия очередного отказа Морганы выйти за Уриенса, неурожайный год, оставивший свои следы… Отец держал ситуацию под контролем, но это не значило, что Артур мог сохранять безразличие.
Не думать об этом сейчас кажется почти легко. Еще не так давно он считал свое пребывание здесь пыткой, а все, что ему было нужно — немного тепла и сытый желудок. И сидр, услужливо принесенный Тенями: с позволения Мелеганта или без оного, оставалось только гадать.
— То есть погоди, сколько вам лет? — сделав глоток, спрашивает Артур Горького, чье имя узнал последним.
— Мне три… к Самайну будет четыре, — отвечает тот, развалившись у подножия постели и немигающе уставившись куда-то в потолок.
Искать подход к нему сложнее, чем к другим Теням, но Артур не оставляет попыток. Горький — зависть, и обида, и горечь. Слишком острый язык и нездоровое чувство юмора.
К счастью, у Артура есть старшая сестра и достаточно терпения.
— Это… — он заминается и подыскивает слова. — Впечатляюще? Наверное.
Он мог в своих мыслях называть творения Мелеганта несовершенными, но даже в их создании — сила огромная и непостижимая смертному разуму. В них жизнь, эмоции и чувства, которые Артур не может игнорировать — не как их Мессир. Пусть они — не более чем отпечаток чужих, заключенный в человекоподобную оболочку.
— Боли пять, — будто не слыша его, продолжает Горький. — Крошечному почти восемь.
Артур давится очередным глотком и заходится в кашле.
— Он что ли самый старший?
— Самый первый, — поправляет Горький, кривя рот в оскале. — Как говорят у вас смертных? Первый блин комом?
— Крошечная ошибка Мессира, — встревает невесть откуда взявшийся Боль; он появляется на пороге комнаты с присущей всем Теням бесшумностью и скрещивает руки на груди. — Довольно сплетничать.
— А что еще делать? Мучить заблудшие души?
Артур выбирает не уточнять, насколько буквально это предложение. При всей очевидной нечеловечности Теней он забывает порой, что они — существа, которым не чужда бессмысленная звериная жестокость. Быть может в ней они ровно также созданы по образу и подобию…
— Мессир хочет тебя видеть, — проигнорировав Горького, говорит Боль Артуру. — Советую не медлить.
Артур удивленно моргает и ставит кубок с недопитым сидром на стол у кровати. За минувшие недели Мелегант едва ли баловал его своим обществом. Артур видел его несколько раз — отправляясь бродить по замку, в очередной раз гонимый праздностью, но удостаивался лишь сухих приветствий и один раз — врученной стопки потрепанных книг, когда посмел упомянуть свою скуку. Книги оказались столь древними, что почти разваливались в его руках, но и в них было спасение.
Артур неохотно поднимается с постели и плотнее запахивает плащ, с которым почти не расстается. Тело кажется расслабленным и сонно-ленивым от выпитого сидра, хотя он и не пьян — не настолько, чтобы беспокоиться о том, что может сказать или сделать.
— Проводишь? — спрашивает он Боль.
— Ты без меня все равно заблудишься.
Артур лишь пожимает плечами. Он не так уж плохо ориентируется в замке, но где искать Мелеганта все равно не имеет ни малейшего понятия.
— Он не сказал, зачем я ему нужен? — спрашивает Артур, стоит им выйти из комнаты и свернуть в ведущий в Восточное крыло коридор.
Он отмечает про себя, что, куда бы ни вел их путь, он не закончится тем залом, в который попал впервые — и комнатами, примыкающими к нему.
Боль немного замедляет шаг и щурит глаза.
— Хотел выведать подробности, надо было идти с Крошечным. Это у него язык без костей.
— А есть что выведывать?
— Нечего, — отрезает Боль, но все же некоторое время погодя добавляет: — Хотя нами Мессир недоволен.
Артур неопределенно хмыкает. Мелегант редко бывает доволен Тенями, но большую часть времени не уделяет им внимания вовсе. Что такого они могли сотворить, чтобы впасть в немилость?
Впрочем, он сомневается, что вытянет ответ из Боли — даже если тот ему известен.
— Пришли, — Боль останавливается за очередным поворотом и кивает на двери в конце коридора. — Тебя уже ожидают.
Он ретируется с показательной поспешностью, не желая даже подходить к покоям Мессира, но Артур отказывается выказывать тот же страх. Он решительно подходит к дверям и коротко стучит.
Мгновение спустя створки бесшумно распахиваются перед ним, открывая проход в комнаты.
Артур делает шаг вперед и тут же замирает на пороге.
Он не сомневается ни на мгновение: это личные покои Мелеганта. Они кажутся лишь немногим просторнее тех, что достались ему, не роскошнее и не богаче, но… уютнее, быть может. Пушистые ковры и меховые шкуры создают иллюзию тепла, которого по-прежнему не хватает Артуру, а в оставленной на столе книге и половинке граната, рассыпавшей зерна по серебряному блюду, есть что-то… что-то отличное от привычной безликости Царства мертвых.
— Налюбовался? — отвлекает его голос Мелеганта.
Артур наконец позволяет себе перевести на него взгляд. Мелегант сидит в кресле у тлеющего голубоватым пламенем камина, подперев подбородок рукой и полуприкрыв отчего-то усталые глаза.
Он не выглядит разгневанным, только… неудовлетворенным, возможно, раздосадованным чем-то. Артур по-прежнему с трудом читает его эмоции, пускай порой его лицо бывает удивительно выразительным.
Невольно, он возвращается в воспоминаниях к самой первой их встрече: как был напуган в тот день, отвращение, что ощущал — к гротескной внешности Мелеганта, но даже больше — к презрению в его взгляде, к несдержанности и жестокости. Артур больше не может найти в себе этих чувств, не хочет искать, и все же… отчего все так изменилось? В нем самом, все прочее осталось прежним.
— Да, спасибо, — наконец отвечает он с бесстыдной прямотой. — Здесь довольно… мило.
Мелегант кривится, будто принимает его слова за лесть — будто ему также опостылела извечная тьма, и застоявшийся воздух, и ледяная промозглость комнат.
— Проходи, — говорит он, распрямляя спину, и указывает на кресло рядом. — Садись.
Артур подчиняется. Он по-прежнему гадает, зачем его позвали сюда, даже если не рискует озвучить вопрос.
Предположения отказываются приходить на ум, кроме самого безумного— самого вероятного. Но если Мелегант в самом деле ищет его общества, он никогда не признает этого вслух. Божественная гордость того не позволит.
В комнате воцаряется тишина. Артур наблюдает за Мелегантом краем глаза: как напрягаются его скулы, будто он с силой сжимает зубы, как брови сходятся у переносицы, и рот сжимается в тонкую полоску.
— Я знаю, ты много времени проводишь в компании моих Теней, — наконец заговаривает он.
Артур выдыхает.
Ревность.
Это почти нелепо, но он не чувствует желания смеяться — только жалость, что непрошено забирается в сердце. Она столь же неуместна.
Тени — создания Мелеганта, его слуги, подчиняющиеся ему беспрекословно. Он не может получить от них того, чего ждет от Артура — не может опуститься до этого.
— Я бы не сказал, что много, — осторожно замечает он, затем пожимает плечами. — Они забавные.
— Забавные, — повторяет Мелегант. — Артур, они не люди.
— Но я человек. Я человек, и мне нужно… общение.
Артур замолкает, бегло проводит языком по губам и сглатывает. Он знает, что ходит по тонкому льду — не знает только, зачем.
Вопреки его опасениям, взгляд Мелеганта немного смягчается, и все же он не спешит заговаривать вновь. Его пальцы постукивают по подлокотнику кресла в неровном, рваном темпе, и Артур почти угадывает в нем подкрадывающееся раздражение. Он собирает в себе ту храбрость, которой только наделен:
— Ты ведь заперт в Царстве мертвых? Так же, как и я?
Пальцы Мелеганта замирают, затем с силой сжимают кресло.
— Не так же, как и ты, — цедит он. — Ты выйдешь отсюда на Самайн. Тени выйдут. Я…
Артур проводит руками по лицу, на мгновение сжимая переносицу. Что он творит?..
— Если ты… — заговаривает он вновь, не слушая голоса разума, — если ты не можешь выйти отсюда, то как ваш брак с Гвиневрой…
— Мой брак с Гвиневрой был предрешен задолго до того, как Подземное царство стало мне тюрьмой, — лицо Мелеганта почти бесстрастно, но в его глазах не гаснет нездоровый блеск застарелой обиды. — Она не была бы пленницей здесь.
— Но станет сейчас.
Артур удивляется тому, как жестко звучит его голос. Он не хотел раздражаться тоже, не думал о собственной реакции, когда затронул тему, болезненную для обоих.
И все же — будь Мелегант хоть трижды богом, Артур не намерен ходить вокруг него на цыпочках, держать язык за зубами и только послушно кланяться, подобно Тени. Не когда на кону стоит нечто большее, чем его жизнь.
Он подается вперед в кресле и прожигает Мелеганта взглядом.
— Ты ведь не думал об этом, когда отдавал приказ своим Теням доставить ее сюда? — Артур даже не пытается сдержать обвинения в словах. — Не думал о том, что будет с моим миром, когда мы потеряем милость богини плодородия?
— Дерзкий мальчишка! — Мелегант резко поднимается на ноги и сжимает руки в кулаки, но остается на месте, не делает ни шага вперед.
Артур сам подходит к нему: переступает невидимую границу и движется дальше, смотрит прямо в глаза, не чувствуя страха перед чужой яростью.
— Что делает ваше божественное эго столь важным, стоящим сотен и тысяч людских жизней? Сила? Бессмертие? — он до боли сжимает зубы. — Та призрачная милость, которой вы нас одаряете?
Глаза Мелеганта по-прежнему сверкают гневом, и все же он слушает — слышит. Артур не знает его мыслей, достигают ли слова цели. Но даже если так — он не надеется, что решение изменится так просто, когда не прихоть — отчаяние ведет его.
Мгновение спустя Мелегант расслабляет пальцы и шумно выдыхает, отступает назад, вновь опускаясь на кресло.
Артур остается стоять.
В его голове та мысль — идея, к которой он возвращался раз за разом прошедшую неделю и даже раньше, — наконец обретает окончательную форму. Перестает казаться безумством на фоне того, что уже было сказано.
Он не знает, как долго продлится заточение Мелеганта — годы, столетия, вечность — но до тех пор, пока оно не кончится, Гвиневра не должна стать его женой. Артур не может этого допустить. Но что в его силах?..
— Если ты, — он запинается, сглатывает и начинает заново: — Если ты примешь меня, я останусь здесь так долго, как ты того захочешь. Дам тебе все, что может дать она.
Не детей, но едва ли Мелегант жаждет этого.
— Все, — повторяет тот.
Его голос ровен и бесстрастен, и Артур позволяет себе поднять взгляд. Мелегант не смеется над ним — над его глупостью и дерзостью и самонадеянностью. Вместо этого на его лице отражается лишь раздумье.
— Ты отдаешь себе отчет в том, что предлагаешь?
Артур молча кивает.
Некоторое время Мелегант не сводит с него внимательного взгляда, затем угол его рта дергается в кривой усмешке.
— Тогда поцелуй меня, — приказывает он.
Бросает вызов, который невозможно не принять.
Всего лишь миг Артур позволяет себе смотреть на Мелеганта: на капризную линию его губ, почти нетронутых разложением, на высокие скулы и изгиб бровей, на приглушенное мерцание серо-зеленых глаз. Он мог бы притвориться, что в его лице нет ничего противоестественного — ни гниения, ни уродства, но выбирает иначе. Ему кажется, что Мелегант почувствует и не простит за это.
Артур подходит ближе, упирается коленом в кресло между расставленных ног Мелеганта, наклоняется, чтобы провести кончиками пальцев по обнаженной кости его щеки — она сухая и чуть теплая, и прикосновение не вызывает ни тени неприятия. Он заправляет за ухо упавшую на его лицо прядь волос, а затем целует мягко и осторожно, ни на миг не закрывая глаз.
Дыхание Мелеганта влажным теплом остается на губах Артура, заставляя его щеки алеть от смущения или, может быть, чего-то совсем иного.
Артур целует бога, существо древнее и чуждое привычному ему миру, и в то же время столь одинокое — столь человечное в своем одиночестве. И ему нравится это — больше, чем он смел представить.
Его пальцы очерчивают изгиб уха Мелеганта, задевая металл серьги, скользят ниже, замирая у основания шеи. Он проводит большим пальцем по обнаженной линии горла, останавливаясь у выемки в самом низу — чувствует, как дергается кадык.
Артур отстраняется не сразу, почти неохотно. Отступает на несколько шагов и, кажется, теряет всю храбрость, что завела его так далеко. Мелегант смотрит на него пристально, но взгляд его нечитаем. Затем…
— До наступления Самайна, — говорит он. — До наступления Самайна у тебя есть время убедить меня в том, что ты того стоишь.
Артур сдерживает желание ощетиниться на позволение, на пренебрежение в голосе Мелеганта. Он знает свое место, что положение его неустойчиво хрупко. Не имеет значения, чего на самом деле хочет Мелегант, признает ли это хотя бы перед самим собой. В действительности Артур не может предложить ему того, что может дать жена — богиня. Не может предложить равенства. Не может предложить вечности.
Все, что ему остается: принять условия предложенной им же сделки, сыграть роль пусть нежеланную, пусть ту, в которой едва найдет удовольствие — но необременительную тоже.
Что будет дальше — покажет время.
И лишь на миг Артур позволяет задать себе вопрос, для кого делает все это. Для людей Британии или богини Гвиневры, для Мелеганта или, может, для себя самого.
Он не найдет ответа достаточно скоро.
Часть 4: Безумие
Часть 4: Безумие
Артур лежит на спине, полуприкрыв веки, даже не думая о том, чтобы подняться с кровати — не желая отпускать сонную расслабленность, по-прежнему сладкой истомой разливающуюся по телу. Он чувствует вес Мелеганта, растянувшегося на нем с кошачьей грацией и кошачьим же бесстыдством, чувствует, как тонкие пальцы рассеянно перебирают волосы на его груди.
Просыпаться вот так все еще непривычно. Непривычна ласка — та, что не ведет ни к чему большему.
Впрочем, в постели Мелегант никогда не был с ним груб — не за той гранью, что разделяла удовольствие и боль. Как и прочие, этот страх не претворился в жизнь.
Их было довольно — страхов и сомнений, что пришли вслед за сделанным недели назад предложением, стоило улетучиться безрассудной храбрости, толкнувшей его на этот шаг. Артур не собирался отступать, отказываться от данного слова, какой бы ни оказалась плата, только предпочел бы знать, что его ожидало.
Он не был неопытен: делил ложе равно с женщинами и мужчинами, но здесь все было иначе — иначе, потому что он не мог развернуться и уйти, потому что Мелегант был богом, и где для него проходили границы дозволенного?
Возможно, ему следовало быть благодарным, что эти границы существовали вовсе — соблюдались безусловно и неукоснительно. Мелегант не признавал права на его жизнь, никогда, даже в минуты гнева не поднимал на него руку, отказывая в той же милости Теням. Раньше. Пока Артур был всего лишь чужаком, не принадлежавшим Подземному царству и его Владыке. Пока не предложил себя добровольно, и границы не оказались стерты и переписаны заново.
Где они пролегали теперь, оставалось только гадать. Он не знал, мог ли сказать «нет» и быть услышанным, посмел бы озвучить отказ вовсе, опасаясь разрушить заключенную ими сделку.
Его нерешительность, нежелание не остались незамеченными. Не были безразличны Мелеганту. Тот мог бы отослать его прочь или же взять силой, но вместо этого — в уязвленном самолюбии, задетой гордости, — сделал своей целью заставить Артура хотеть его.
Он добился этого почти без труда: сводящей с ума нежностью прикосновений и неприкрытой страстью собственнических поцелуев, сорванными с губ стонами и оставленными на коже синяками, — когда брал его у стены, дрожащего от жара и холода и возбуждения, когда отдавался сам, по-прежнему не уступая власти.
Артур не стыдится своего желания, и в то же время не может уйти от осознания, что все могло сложиться совсем иначе. Что ему повезло быть тем, кто нужен Мелеганту так сильно — любовником, добровольно и охотно принимающим ласки, внимательным собеседником… кем-то, кто способен испытывать к нему если не любовь, то искреннюю симпатию.
Именно это чувство — та нежность, что только-только зарождается в сердце, — удивляет его самого.
Артур не слеп к бесчисленным недостаткам Мелеганта. Тот несдержан и легко раним, эгоистичен и мелочен и жесток. В нем тьма, живая и голодная, что мучает его не меньше, чем он сам — тех, кто ему хоть сколько-то близок. Гораздо сильнее.
И, может быть, поэтому Артур не может оставаться безразличным. Не может заглушить наивного, самонадеянного стремления утешить — успокоить хотя бы часть этой боли. Разделенным удовольствием или мгновениями тишины, рассказами о детстве или историями далекого прошлого, легкостью улыбок, редким для него терпением, готовностью прощать. Принятием. Оно кажется важнее всего прочего.
— О чем ты думаешь? — спрашивает его Мелегант, на мгновение прерывая былую ласку.
Артур рассеянно моргает и опускает на него взгляд. Мелегант смотрит на него из-под ресниц, его губы едва тронуты слабой полуулыбкой. Он выглядит… спокойным. Умиротворенным, быть может, как будто хотя бы на некоторое время смог позабыть о том, что его терзает. И все же подобные мгновения никогда не длятся долго, не способны изменить достаточно и неизбежно теряются в череде иных — отравленных обидой и гневом, что копились веками.
Возможно, когда-то все было иначе — Мелегант был иным — но время не повернуть вспять.
Артур проводит рукой по его волосам, осторожно разделяя пальцами мягкие пряди. Мелегант не сводит с него взгляда, по-прежнему ожидает ответа… Есть ли в нем смысл? Он не хочет знать его мыслей, его чувств. Не примет их.
Артур выбрал бы молчание, только на языке его невольно рождается вопрос — тот, что неминуемо разрушит иллюзию покоя. Он не пытается его остановить:
— Что с тобой произошло? Что произошло, что ты не можешь покинуть Царство мертвых?
Лицо Мелеганта ожесточается: приглушенный блеск его глаз становится острее, почти обжигающе ледяным, болезненно напрягаются скулы. Он стряхивает с себя руку Артура и отстраняется прочь — сгорбившись, садится на краю постели; позвонки выступают на бледной узкой спине.
Он замирает на несколько мгновений, затем шумно выдыхает. Поднимается на ноги и проходит к креслу, чтобы забрать оставленные минувшей ночью вещи.
Артур опирается на подушки и тянет на себя покрывало, пытаясь удержать тепло. Молча смотрит, как одевается Мелегант: наклоняется, чтобы заправить брюки в высокие сапоги, методично затягивает каждый из бесчисленных ремешков, оправляет складки туники.
Едва закончив, он отходит к слепому окну, сжимает пальцами каменный выступ и опускает голову, разглядывая собственные руки. Медлит, прежде чем заговорить:
— Столетия назад, когда восстание Утера закончилось победой, решено было разделить завоеванные владения между каждым из нас, — его голос звучит подчеркнуто ровно, как если бы он снова рассказывал Артуру одну из бесчисленных историй былых лет — только те никогда не были личными. — Уверен, тебе известен исход: Лодегранс получил поля сражений Камелиарда, Лот — охотничьи угодья, его жена Моргауза — кладезь знаний Великой библиотеки, а Нимуэ достались просторы вод. Утер забрал Камелот.
Мелегант замолкает и отступает на шаг, сжимает и разжимает кулаки. Его спина напряжена, и взгляд, кажется, устремлен в одну точку.
— Он забрал Камелот и с ним право держать суд на всеми нами, — цедит он сквозь зубы. — И никто не сказал ни слова против! Никто кроме меня.
Он наконец поворачивается к Артуру, но не смотрит на него вовсе, как будто позабыл о его присутствии или же потерял к нему всякий интерес. Его глаза горят нездоровым огнем тех эмоций, что вновь берут над ним верх. Артур знает, Мелегант пытался их сдержать, и потерпел неудачу в самом же начале — слишком много их было, острых, живых, требующих выхода и быть услышанными.
Возможно, он рассказывал эту историю уже не первый раз. Перед Тенями или же пустыми залами замка, эхом соглашающимися с каждым его словом, как послушная и милосердная публика.
— Я сражался за него! — выплевывает Мелегант. — Пошел против собственного отца ради его амбиций. Ради обещаний. И чем он отблагодарил меня? Этой подачкой! Подземным царством.
Он кривит рот в презрительной усмешке.
— Здесь не было ничего. Ничего до тех пор, пока не были созданы люди, и тогда все стало только хуже. Видишь ли, — он все же находит взгляд Артура и отказывается отпускать, — вы, люди, боитесь смерти. И все это создал ваш страх. Ваше трусливое воображение сделало мое единственное пристанище таким.
Артур отчаянно надеется, что глаза не выдают его чувств. Он не раз задавался вопросом, отчего покои замка были столь темны, столь холодны и пустынны — отчего Мелегант, ненавидящий все это так сильно, не изменил ничего своей божественной властью. Теперь он получил ответ, но почти предпочел бы неведение. И пусть неуместное чувство вины пройдет, жалость только глубже пустит корни.
— Я не всегда был таким, — с горечью произносит Мелегант; на мгновение его пальцы замирают у лица, но он тут же резко опускает руку, будто не желая его касаться. — Это уродство, — отголосок чужих слов, чьего-то обвинения, — в моей душе, во всем, кем я являюсь. Утер решил, что я слишком далеко зашел. Что во мне слишком много… ненависти и зависти и гнева, слишком много гнили, чтобы оставаться среди других богов.
Он вновь сжимает кулаки, тщетно пытаясь унять мелкую дрожь, сотрясающую его тело.
— Он вынес приговор. Запер меня в собственном царстве, пока я не изменюсь, — последнее слово звучит жестокой насмешкой.
Но было ли проклятие Утера чем-то иным? Как мог он ожидать, что Мелегант изменится, когда все, что ему оставалось — века одиночества во тьме и холоде ненавистных земель? Подобная участь свела бы с ума любого, а что она сделала с тем, кто уже был уязвим?..
— Я знаю... знаю, это Лодегранс подговорил его. Слишком уж не хотел отдавать свою возлюбленную дочь за монстра, которым я стал.
Мелегант дышит неровно и тяжело, в его глазах все ярче разгорается нечто темное, и больное, и жадное. Артур никогда не видел его таким, и это пугает его. Иначе, чем раньше: он больше не боится за себя — только что недооценил глубину безумия, таящегося в душе Мелеганта, что даже увиденное сейчас — лишь малость, отблеск на глади бездонных вод.
Артур боится, что безумие уничтожит его изнутри, и он ничего не сможет с этим поделать.
Смех Мелеганта, неестественно высокий и почти истеричный, эхом раздается по комнате, посылая мурашки по коже.
— Мелегант... — тихо произносит Артур, садясь на постели, но его голос остается неуслышанным.
Он вновь будто невидим тоже.
— Я не заслужил этого… — хрипло говорит Мелегант.
Гнев и боль искажают его черты. Он резко отворачивается к стене и что есть силы ударяет кулаком о камень оконного выступа: тонкая кожа лопается, окрашивается темно-алой нечеловеческой кровью. Его голос срывается на крик:
— Я не заслужил этого!
Артур не позволяет себе думать: вскакивает с постели и в несколько шагов преодолевает расстояние между ними, едва обращая внимания на обжигающий холод под босыми ногами. Он мягко касается плеча Мелеганта, привлекая его в объятие — тот не сопротивляется, почти бездумно льнет к нему. Его по-прежнему сотрясает мелкая дрожь, и Артур гладит его волосы, целует влажный от пота висок. Заключает в ладони кровоточащую руку и подносит к губам.
Мелегант поднимает голову и смотрит, как он касается легкими поцелуями каждой костяшки. Его лицо невыразительно пусто, будто минувшая вспышка эмоций не оставила за собой ничего, но затем — иллюзия пустоты крошится, осыпается подобно маске. Уголки его губ ползут вниз, и брови сходятся у переносицы. Он вырывает руку прочь.
— Не смей жалеть меня. Не смей!
Мгновение Артур смотрит на него потерянно, не зная, как поступить. Он почти хочет возразить — отмести обвинение, сказать «никогда», но это станет ложью. Жалость в его сердце — чище и ярче иных чувств, и он не может спутать ее ни с чем, притвориться, что это нечто иное. Сочувствие нуждается в понимании, способности осознать все то, что попросту не по силам человеческому разуму. Артур не может предложить этого.
И даже если это жалость питает его нежность, заставляет ощущать чужую боль как свою — всего лишь отголоском, мучительным все равно, — это не умаляет реальности его чувств.
Но Артур не знает, как облечь их в слова, что будут услышаны, и потому молчит.
Выражение лица Мелеганта леденеет.
— Убирайся, — шипит он. — Убирайся вон.
Артур невольно отступает назад и непослушными пальцами зарывается в волосы. Он знал — знал, что делал, когда задавал свой вопрос. Не мог предвидеть всех последствий, но думал, что готов к ним…
Стоило оно того? Разбередить и без того гноящуюся, незаживающую рану?
Он опускает голову и поспешно собирает вещи. Натягивает штаны и обувь, и рубашку, плотнее запахивает плащ, и только затем позволяет себе вновь посмотреть на Мелеганта.
Тот встречается с ним взглядом всего на долю мгновения. В его глазах боль мешается с сожалением, в них — мольба, на которую Артур не сможет ответить. Мелегант сам не позволит ему.
Как бы Артур ни хотел остаться, как бы ни хотел бороться, он знает, что эту битву ему не выиграть. Пока — нет.
Он открывает рот и закрывает его вновь, с трудом подбирая нужные сейчас слова.
— Я уйду, — говорит он тихо, но твердо. — Но я вернусь, как только попросишь.
«Буду рядом, пока нужен тебе,» — не добавляет он, но в этом обещание, данное самому себе.
И одно Артур знает с непоколебимой уверенностью: Мелегант примет его обратно — на следующий день или же тот, что за ним — не столь важно.
Пока что этого довольно.
Части 5-7 + эпилог
@музыка: Florence + The Machine — Cosmic Love
@темы: фикло, La legende du roi Arthur, артургант пендрагорский, роскошное удовлетворение, In the Darkness (With You)