roci's bitch
Название: In the Darkness (With you)
Фандом: La Légende du roi Arthur | Легенда о короле Артуре
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант
Рейтинг: PG-13
Жанр: романтика, ангст
Размер: миди | 16 600 слов
Статус: закончен
Саммари: Владыка мертвых, заточенный в Подземном царстве, отправляет верных Теней похитить обещанную ему в жены богиню Гвиневру. Вместо этого он получает Артура — смертного, вынужденного послужить ей заменой.
Часть 1: Царство МертвыхЧасть 1: Царство Мертвых
Артур просыпается от пульсирующей в висках боли и пронизывающего до костей холода. Он с трудом открывает глаза и тут же зажмуривается, пытаясь побороть подступающую к горлу панику.
Минувшей ночью он танцевал меж ритуальных костров, разгоряченный пряным элем и жаром чужих тел, целовал чьи-то губы, со смехом принимая цветочный венок… и засыпал под звездами, под бескрайним небом над головой.
Сейчас над ним только каменные своды, устремляющиеся вверх, освещенные холодным и потусторонним голубоватым светом — нездешним, не принадлежащим этому миру. Артур чувствует мелкую дрожь, пробирающуюся вверх по позвоночнику, и дышит чаще — так, что начинает кружиться голова.
Возможно, это всего лишь сон: видение горячечного разума, и он проснется вот-вот… но холод камня под ним кажется слишком реальным, спертый воздух забирается в ноздри, и глухая тянущая боль разливается по задеревеневшим мышцам.
— По-моему, он очнулся, — слышит Артур чей-то скрежещущий голос, затем чувствует тычок в плечо. — Эй, красавица. Подъем! Мессир ждать не любит.
— Ты аккуратнее, Боль, — отвечает другой голос — выше и мягче, но с теми же нечеловеческими металлическими нотами. — Помнешь товар.
Где-то сбоку раздается мерзкое хихиканье. Артур наконец заставляет себя вновь открыть глаза — и замирает, почти парализованный ужасом. Лица троих существ, что склонились над ним, едва напоминают человеческие: глаза горят все тем же потусторонним светом, что заливает залу, блестящая черная кожа обтягивает черепа — острые скулы и ввалившиеся носы.
Он слышал шепот суеверий: о Тенях, послушных хозяину Подземного Царства, рыскающих по земле в поисках заблудших душ, — но никогда не верил в них всерьез. Никогда не думал, что боги могут быть столь же реальны, как окружающий их мир.
Артур чтил старую религию, как чтили ее все. Зажигал ритуальные костры в честь Утера и просил благословения Гвиневры на урожайный год, шел в бой с именем Лодегранса на устах. Но в глубине души был убежден, что божества, которым они поклонялись — не более чем образ, символическое воплощение привычных явлений.
Моргана рассмеялась ему в лицо, стоило ему как-то заикнуться об этом. А после, потрепав по волосам, назвала наивным глупцом, ничего не знающем о мире. Возможно, Артуру стоило прислушаться к ней — возможно, магия, которой владела сестра, открывала ей глаза на недоступное простым смертным.
— С ним все в порядке? — один из Теней — кажется, тот, кому принадлежало то мерзкое хихиканье, — наклоняет голову набок и прожигает его немигающим взглядом горящих глаз. — Он выглядит каким-то… мертвым.
Тень снова заходится в мелком истерическом смехе, почти захлебываясь своими смешками. Страх Артура никуда не уходит, но онемение наконец спадает, возвращая ему контроль над телом — над разумом тоже.
Он упирается ладонями в каменный пол и пытается сесть — Тени тут отступают на шаг, даже не пытаясь препятствовать.
— Я мертв? — срывается с губ вопрос прежде, чем он успевает остановить себя.
Артур не находит иного объяснения: он в Царстве мертвых. Это место — просторные ледяные залы, наполненные клубящейся по углам тьмой, непроницаемой для блеклого потустороннего свечения — не может быть ничем иным.
— Ты жив, — в совершенно человеческом жесте скрестив руки на груди, отвечает другой Тень — его назвали Болью. — И будешь жить, пока это угодно Мессиру.
— Что может быть не очень долго.
— Мессир не отличается терпимостью.
Раздражающее хихиканье вновь разливается по залу.
— Уймись, Крошечный, — бросает Боль, затем вновь подходит к Артуру и сжимает пальцы на его плече, вызывая невольную дрожь отвращения. — Поднимайся.
Артур подчиняется только потому, что ему не остается иного выхода. Он не связан, но на нем лишь легкие праздничные одежды — доспех и меч и даже верный кинжал остались в замке. Да и помогло бы людское оружие против исчадий тьмы?
Его подталкивают в плечо по направлению к вычурным кованым дверям, ведущим прочь из зала — до них всего десяток-другой шагов, и каждый приближает Артура к еще неизвестной участи.
— Что ему нужно от меня? — рискует он озвучить вопрос и может поклясться, что на лице Боли мелькает гримаса неудовольствия.
— От тебя — ничего, — следует неохотный ответ. — Но молись, чтобы это изменилось.
— Что ты имеешь в виду? — Артур не знает, откуда берется в нем храбрость говорить с этими существами как с равными — впрочем, трусом он не был никогда.
— Да, что ты имеешь в виду? — встревает Крошечный.
Боль останавливается как вкопанный, так что Артур сбивается с шага и чуть не врезается ему в спину. Когда он оборачивается, огонь в его глазах почти обжигающе ярок.
— Это, — шипит он, указывая пальцем на Артура, — не Гвиневра.
Крошечный выглядит столь же сбитым с толку, сколь чувствует себя Артур. С каждой минутой происходящее начинает обретать все меньше смысла — напоминает фарс, но это не повод расслабляться. Не повод забывать о том, где он находится и что за сущности его окружают.
— То есть как? — бормочет Крошечный, затем оборачивается к Артуру, прожигая его обвинительным взглядом. — Ты не Гвиневра?!
— Нет, — отвечает он, с трудом сдерживая неуместный нервный смешок. — Я Артур.
— Боль! — почти взвизгивает Крошечный. — Мессир убьет нас!
— Или его, — вставляет Тень, чье имя так и не было названо.
— Или и нас, и его.
— Да замолчите уже! — рявкает Боль. — Если он услышит…
— Он и так все слышит.
Артур без труда различает каждое слово, доносящиеся из-за закрытой двери, хотя говорящий едва повышает голос. Нервная дрожь вновь пробегает по его телу, возвращая почти забытый страх. Он может поклясться, что, если бы Тени могли — они побледнели бы в этот миг.
Боль видимо сглатывает и спешно подходит к двери, чтобы распахнуть створки и позволить всем им пройти внутрь — не в очередной зал, но комнату почти небольшую в сравнении, еще более темную и мрачную, еще более холодную. Дыхание Артура вырывается облачком пара.
Но он едва обращает на это внимание: его взгляд прикован к фигуре на резном, похожем на трон кресле. Он знает, кто перед ним: Мессир, как назвали его Тени. Владыка Царства мертвых, чье имя затерялось в веках.
Тьма сгущается вокруг него, будто подвластная невидимому притяжению, скрывая детали, и все же Артур видит достаточно: бледные пальцы, усеянные перстнями, тяжелые черные локоны, спадающие на плечи — и узкое, гротескно обнаженное лицо, как будто кто-то сорвал с него кожу и мышцы, оставляя лишь белоснежную кость. Он сглатывает поступающую к горлу желчь.
— Что это? — светлые — человеческие — глаза смотрят на Артура, как на насекомое, и тонкий рот искажает гримаса.
— Мессир, — Боль буквально падает на колени, и остальные Тени тут же следуют его примеру.
Артур остается стоять, даже если голос где-то на границе его сознания шепчет о подчинении тоже.
— Мы сделали все, как вы приказывали: отправились на празднование Белтейна у замка Тинтагель и дождались рассвета, когда завершились пляски и погасли костры, но… — голос Боли звучит иначе — почти заискивающе. — Гвиневра не спустилась к смертным. Должно быть, они впали в немилость…
В этот год — голодный год — отец запретил подношения на Имболк, позволив крестьянам оставить остатки зерна и съежившиеся от холода фрукты. «Боги осудят нас на том свете, — сказал он тогда. — Но я отвечаю за благо своего народа на этом».
Посевы взошли в срок, и земля еще не знала равно засухи и заморозков, и все же... Гвиневра отвернулась от них. Артур не знает, какую цену заплатит за это — почему он.
— Я дал вам единственное задание! — Владыка Царства мертвых сжимает подлокотники своего трона и подается вперед; его лицо искажено яростью, а голос дрожит от гнева. — Я создал вас, неблагодарные твари, и чем вы платите мне?! Зачем вы притащили мальчишку?
— Мы не могли вернуться с пустыми руками, — едва слышно говорит Тень без имени. — Вам нужен был…
— Молчи, — шипит Боль, затем распрямляет спину, вновь принимая на себя роль лидера. — Мы упустили Гвиневру, и заперты здесь до Лугнасада. Мы решили, что до тех пор мальчишка послужит хорошей заменой. Он молод и красив…
— Мне плевать, что он красив!
Невольная краска заливает щеки Артура. Ему постыдно быть предметом обсуждений, товаром — как он был назван не столь давно. Отвергнутым и нежеланным — пусть. Участь, что ждет его иначе…
Какой она будет? Он все еще не понимает, что происходит, но неизвестность — смутные догадки, отравляющие разум, — страшат сильнее, чем возможная гибель.
Владыка — Мессир — Артур не знает, как называть его даже в собственных мыслях, поднимается на ноги и в несколько шагов оказывается рядом с Болью, хватает его за грудки, без труда поднимая на ноги.
— Гвиневра должна была стать моей женой! — шипит он ему в лицо. — Я вырвал согласие ее отца, ждал веками возможности получить свое. Мне не нужна замена.
Он разжимает пальцы, и Боль неловко падает на пол и замирает, будто не зная, что делать дальше — подняться, вновь встать на колени, не двигаться вовсе. Артур почти ощущает жалость, и все же… Это ему он обязан своим пребыванием здесь, его решению, его оплошности.
Но если он правильно понимает, о чем идет речь… Похищение невесты всегда, испокон веков было частью обряда венчания — должно быть, смертные когда-то заимствовали его у богов, — и если бы богиня Гвиневра сейчас была на месте Артура — если бы она спустилась на землю в эту ночь, это означало бы скрепление союза. Она оказалась бы заперта в Подземном Царстве — навеки связана с Владыкой мертвых.
Чем это обернулось бы для них, для простых людей, далеких от игр богов? Когда некому стало бы благословлять посевы и отводить засуху, посылать дожди и усмирять паводки?
Владыка мертвых отходит назад и тяжело опускается на свой трон. Кажется, будто ярость, еще несколько мгновений бурлящая в нем, иссякла без следа, оставляя лишь усталость. Бледные пальцы зарываются в волосы, а лицо искажает гримаса почти-отчаяния, почти-бессилия.
— Мы можем убить его, — неуверенно предлагает Крошечный. — Или Боль!
Боль наконец находит в себе смелость подняться на ноги, по ходу пиная Крошечного под ребра — тот сгибается пополам и жалобно скулит. Артур проводит предательски дрожащей ладонью по лицу. Он уже не пытается разобраться в той мешанине чувств и эмоций, что царят в его душе. Не пытается разобраться в том, что происходит вокруг — какая судьба его ждет.
— Мессир…
— Мы не можем убить его, — сухо перебивает Владыка мертвых. — Я не палач и не решаю судьбы смертных.
Его взгляд находит Артура, бесстрастный и холодный, лишенный малейшего интереса.
— Я отпущу тебя домой в ночь Самайна, — говорит он, не представляя иных объяснений. — А до тех пор просто… постарайся не попадаться мне на глаза. Вами, — относится уже к Теням, — я займусь позже. А теперь выметайтесь прочь — все вы!
Ему нет нужды повторять дважды. Крошечный и безымянный Тень моментально вскакивают на ноги, а Боль сжимает пальцы на плече Артура, буквально утаскивая его прочь из комнат.
Как только двери закрываются за ними, Артур позволяет себе выдохнуть. На его висках выступает липкий холодный пот, но страха нет. Нет и облегчения от дарованной жизни — от свободы, ограниченной лишь несколькими месяцами заточения.
— По-моему, прошло неплохо?.. — неуверенно замечает Крошечный.
— Заткни свою вонючую пасть, — огрызается безымянный Тень, затем поворачивается к Артуру. — Пойдем. Найдем тебе комнату. Я слышал, вам, смертным, без этого никак.
Артур едва находит в себе силы кивнуть.
Его пребывание в Царстве мертвых начинает свой отсчет.
Часть 2: Холод
Часть 2: Холод
Артур подтягивает ноги к груди и упирается лбом в колени, тщетно пытаясь согреться. Покои, отданные ему Тенями, по-королевски роскошны, но столь же темны, и пусты, и леденяще холодны, как и весь замок. Тонкое, искусно вышитое покрывало неспособно удержать тепло, и Артур почти боится засыпать — боится, что если поддастся сну, тот не отпустит его.
Желудок сводит от голода. Когда он ел последний раз? Как долго провел в Царстве мертвых? Без солнечного света — без окон в комнатах — Артур теряет ощущение времени.
Скорее всего, его уже хватились дома. Он не единственный наследник отца, но все еще любимый сын. Мать наверняка безутешна, а Моргана… Моргана не подаст виду, но будет беспокоиться не меньше, перевернет все земли Корнуолла, пытаясь отыскать его следы. Артур надеется, что ее поиски не приведут ни к чему: со всей своей силой она не сможет противопоставить ничего божественной власти.
Шесть месяцев.
Всего через полгода он будет свободен, если не погибнет раньше — не от злого умысла, но по небрежности его невольных надзирателей, не смыслящих ничего в нуждах смертных людей.
Артур выдыхает пар и дрожащими от холода руками растирает плечи.
Зачем ждать Самайна? Владыка мертвых ясно дал понять, что не желает его присутствия — что выгнал бы прочь, будь на то его воля.
Воля бога.
Кто мог ограничить ее?
Артура с детства готовили принять герцогский титул, он не был глуп и знал, как читать между строк и достраивать информацию по мельчайшим деталям. Сейчас их было более чем достаточно.
«Мы заперты здесь до Лугнасада».
Слова, оброненные Болью, не идут у него из головы. Белтейн, Лугнасад, Самайн — великие праздники, чтимые веками, и все их объединяет одно: согласно поверьям, именно в эти дни граница между миром смертных и потусторонним царством наиболее тонка. Что если в этом кроется ответ?
Что если не только Тени неспособны покинуть Подземное Царство иначе как в эти избранные дни, но и сам Владыка мертвых? Люди верили, что его отшельничество было добровольным — нежеланием вмешиваться в смертные дела, но истина могла оказаться совсем иной.
Артур вспоминает и другие слова, сказанные позже, — на пороге этих самых комнат, когда он посмел требовать от Теней ответов — не оправданий, которыми довольствовался их Мессир.
Они лишь подтверждают догадки.
— Зачем вы привели меня сюда? — спросил он тогда, надеясь добиться правды хотя бы от Боли. — Неужто в самом деле верили, что он сочтет меня подходящей заменой? Богине? Супруге?
Но не Боль ответил ему.
— Ему не нужна супруга, — голос Тени — того, чье имя так и оставалось неизвестным, — сочился ядом, а глаза горели неожиданно злым огнем.
Казалось, будто он ждал возможности заговорить об этом. Избавиться от накопившейся горечи.
— Ему нужен кто-то, кто развеет его одиночество. Мы всего лишь его создания. Нас ему недостаточно.
Боль не позволил ему добавить ничего больше, увел почти силой, оставляя Артура в одиночестве, и все же… сказанного было не стереть.
Одиночество могло быть тяжким бременем. Одиночество, длящееся так долго…
Артур встряхивает головой, отгоняя мысли об этом прочь. От них нет никакого толку. Они не согреют его и не утолят голода.
Он резко поднимается с постели, не в силах и дальше оставаться на одном месте, и переводит взгляд на дверь. Она не заперта — он проверял и раньше, но раньше не смел нарушить безмолвного приказа и выйти наружу.
Чем дальше, тем меньше стоит его беспокойство. Сколько времени пройдет, прежде чем он дождется очередного визита? Знают ли Тени вовсе, что люди нуждаются в пище и тепле, чтобы выжить? Владыка мертвых не отдал приказа убить его, но едва ли станет оплакивать смерть.
Артур решительно подходит к двери и, распахнув ее, выходит наружу. Его встречает пустой и темный коридор, едва освещенный негреющим пламенем вычурных кованых светильников, изображающих чьи-то костлявые руки. Каменные стены блестят скапливающейся влагой и пахнут плесенью и затхлостью, шаги раздаются гулким эхом и оставляют следы на толстом слое пыли на полу.
Полгода, что ожидают его впереди, кажутся пыткой — мучительной уже сейчас, когда она лишь началась. О чем думал Лодегранс, когда обещал руку дочери Владыке мертвых? Когда обрекал ее на вечность в подобном месте?..
Артур обрывает эти мысли, продолжает слепо идти вперед, не задавая направления и цели. Он не знает, на что надеется: найти источник тепла, или кухни, или хотя бы кого-то из Теней.
Проходы, залы и комнаты сменяют друг друга, одинаковые в своей безликости. Артур блуждает минуты или, быть может, часы, но ничего не меняется. Только кровь быстрее бежит по жилам, даруя мимолетное тепло, но этого слишком мало, к тому же…
Он неожиданно ясно осознает, что потерял путь назад — что не найдет обратной дороги.
— Мне кажется, я ясно озвучил свою просьбу...
Голос Владыки мертвых, раздающийся за спиной, заставляет Артура вздрогнуть всем телом. Еще мгновение назад в коридоре не было ни души.
— ...не попадаться мне на глаза.
Он медленно оборачивается, чтобы встретиться с Владыкой взглядом. Вблизи его облик все так же пугающ, но только теперь Артур замечает, что разложение не затронуло всего: что тонкая, мертвенно-бледная кожа вокруг его глаз еще не истлела, и нос по-прежнему очерчен прямо, и правая половина лица, полускрытая темными локонами волос, кажется почти человеческой.
Он не чувствует и запаха гнили, которого почти ожидал.
Артур тяжело сглатывает и тщетно пытается найти слова для ответа. Мысли лихорадочно скачут в голове, отказываясь укладываться в хоть какое-то подобие порядка.
— Постарайся, — наконец, находит он голос, озвучивая первое, что приходит на ум. — Ты сказал: «Постарайся не попадаться мне на глаза». Я старался.
Чужие глаза вспыхивают гневом, вынуждая Артура мысленно проклясть свой длинный язык и неумение держать его за зубами, и в то же время… Гнев — не единственная эмоция, которую вызывают его слова. Он может поклясться, что на какую-то долю мгновения рот Владыки складывается в невольную и неохотную усмешку.
— Что ты здесь забыл? — вопрос звучит почти беззлобно.
— Заблудился, — признается Артур. — Я искал…
Он замолкает на мгновение, возвращаясь к недавним мыслям. Что он пытался отыскать?
Впрочем, кажется, его оправдания не нужны вовсе.
— Идем.
Владыка подходит к нему ближе, сжимает пальцы на его плече, чтобы увлечь за собой — и Артур резко выдыхает, не в силах сдержать невольной дрожи. Прикосновение ощущается неожиданно горячим, почти обжигающим — и исчезает мгновение спустя. Владыка отпускает его тут же, отступает на шаг, как будто он получил ожог.
Артур переводит на него вопросительный взгляд, но в ответ получает лишь тщательно выверенное равнодушие.
— Идем, — повторяет Владыка. — Я отведу тебя обратно в комнаты.
Он больше не касается его, и Артур обнимает себя за плечи и зябко ежится. Холод ощущается только острее на контрасте. Он устал его терпеть.
— Мне холодно, — выпаливает он, заставляя Владыку замереть на полушаге.
— Холодно? — переспрашивает тот, как будто позабыл значение слова, но затем понимание и тень неудовольствия проступают на его лице.
Он поводит рукой в воздухе, собирая в ладони мглу, что всегда окружает его, и на глазах Артура вихрящиеся потоки тьмы собираются в плотную и осязаемую ткань — подбитый мехом угольно-черный плащ. Мгновение спустя его тяжесть опускается на плечи Артура, обещая столь долгожданное тепло. Он благодарно прикрывает глаза и пытается закутаться как можно плотнее, пока мелкая дрожь наконец не утихает.
— Спасибо, — выдыхает он.
Его не удостаивают ответа. Владыка отворачивается прочь и вновь устремляется по коридору, вынуждая следовать за собой.
— Здесь не займется ваше земное пламя, — говорит он немного погодя. — Но я позабочусь о том, чтобы у тебя были теплые одежды.
— И еда, — осторожно замечает Артур, решая позволить себе еще немного дерзости.
— И е… — Владыка замолкает на полуслове, прикрывает глаза и сжимает пальцами переносицу, сцепляя зубы в очередном приступе гнева. — Я все забываю, насколько некомпетентны эти проклятые создания.
Артур благоразумно выбирает промолчать, пока не угаснет минутная ярость. И все же он невольно вспоминает сказанные Тенью слова: «Нас ему недостаточно».
Если Тени всего лишь несовершенные творения, жалкая имитация человеческого — зачем Владыка сотворил их? Надеялся развеять то самое одиночество? И выбрал презрение и злость, когда этого оказалось недостаточно…
— Мессир… — начинает Артур, не зная толком, что именно хочет сказать — быть может, оправдание чужой оплошности.
Обращение звучит неловко и неуместно на его языке, и, должно быть, не он один замечает это — Владыка едва заметно кривится и прерывает еще не произнесенные слова:
— Ты можешь называть меня по имени.
— Я… — Артур сбивается с шага и замирает посреди коридора.
— Что такое? — полуобернувшись к нему, Владыка выразительно поднимает брови. — Говори.
— Я не… — он сглатывает. — Я не знаю твоего имени. Оно было…
Забыто. Произнести это вслух отчего-то кажется слишком жестоким, и все же несказанное звенит в воздухе едва ли не громче признания.
Артур ожидает новой вспышки гнева, но она не приходит. Владыка лишь плотнее сжимает рот, но в его глазах отражается не ярость — боль. Обида, быть может, и что-то более темное и глубокое, что почти возвращает отринутый было страх.
— Мелегант, — тихо и хрипло говорит Владыка. — Мое имя Мелегант.
— Мелегант, — медленно повторяет Артур.
Отчего-то в его воображении ясно и в мельчайших деталях предстают старые и утраченные ритуалы. Молитвы, что когда-то читали в напутствие умершим, прося о легком пути и милости в загробной жизни.
Мелегант.
Имя звучит правильно, и если Артур вернется — когда вернется — он…
Что он сможет изменить?
— Я Артур, — говорит он вместо пустых обещаний.
— Я знаю, — просто отвечает Мелегант. — И мы пришли. Твоя комната прямо за углом.
Артур бросает взгляд в конец коридора и в самом деле узнает место: зловеще-вычурные канделябры на стенах, что привлекли его внимание еще в раньше. Он видел их только в этом крыле.
— Я распоряжусь, чтобы Тени принесли тебе еду и вещи. А сейчас иди. И постарайся… — Мелегант едва заметно запинается, и угол его рта дергается в намеке на гримасу или же усмешку. — Постарайся не тревожить меня по пустякам.
Артур замечает, как меняется фраза. Знает, что Мелегант отдает себе в этом отчет. И эта мелочь — это позволение — раскрывает слишком много. Быть может, Мелегант действительно одинок. Быть может, он в самом деле был лишен чьей-либо компании слишком долго… как долго? Десятилетия? Века? Разум Артура не в силах постичь этой пропасти.
И пусть он не хочет быть вещью — человеческой игрушкой, отданной скучающему богу, но ему слишком чужда бессмысленная жестокость. Он не сможет отказать в том, что так легко отдавать.
По крайней мере, до Самайна. До тех пор, пока его роль не получит кто-то другой.
Последняя мысль отзывается тянущим чувством в груди — беспокойством или же чем-то иным, чему он не может дать названия. Артур оставляет мысль об этом на потом.
— Я постараюсь, — серьезно кивает он, и все же не может сдержать незрелой мальчишеской улыбки, когда добавляет: — Хотя у меня это плохо получается.
— Я заметил, — сухо произносит Мелегант, но где-то в глубине его глаз рождаются и тут же гаснут слабые искры веселья. — Доброй ночи, Артур.
— Доброй, — вторит Артур — уже ему вслед.
Тьма сгущается вокруг Мелеганта, собирается из самых дальних углов, ненадолго делая коридор светлее и ярче, пока не проглатывает его фигуру целиком, а развеиваясь — оставляет за собой лишь пустоту.
Артур передергивает плечами от вновь пробирающегося под одежды холода и с трудом сдерживает зевок. Он получил зыбкое подтверждение времени, и когда дождется Теней, — когда утолит голод и смирит зябкую дрожь, — наконец, сможет позволить себе уснуть.
Он надеется, что утро будет к нему милосердным.
Часть 3: Вызов
Часть 3: Вызов
Если бы не беспокойство о близких, если бы не пронизывающий холод и вечная, непроницаемая мгла замка, Артур мог бы назвать недели, проведенные в Царстве мертвых приятными — был бы благодарен возможности хоть ненадолго забыть привычные заботы: тревоги о назревающих конфликтах с соседними герцогствами, последствия очередного отказа Морганы выйти за Уриенса, неурожайный год, оставивший свои следы… Отец держал ситуацию под контролем, но это не значило, что Артур мог сохранять безразличие.
Не думать об этом сейчас кажется почти легко. Еще не так давно он считал свое пребывание здесь пыткой, а все, что ему было нужно — немного тепла и сытый желудок. И сидр, услужливо принесенный Тенями: с позволения Мелеганта или без оного, оставалось только гадать.
— То есть погоди, сколько вам лет? — сделав глоток, спрашивает Артур Горького, чье имя узнал последним.
— Мне три… к Самайну будет четыре, — отвечает тот, развалившись у подножия постели и немигающе уставившись куда-то в потолок.
Искать подход к нему сложнее, чем к другим Теням, но Артур не оставляет попыток. Горький — зависть, и обида, и горечь. Слишком острый язык и нездоровое чувство юмора.
К счастью, у Артура есть старшая сестра и достаточно терпения.
— Это… — он заминается и подыскивает слова. — Впечатляюще? Наверное.
Он мог в своих мыслях называть творения Мелеганта несовершенными, но даже в их создании — сила огромная и непостижимая смертному разуму. В них жизнь, эмоции и чувства, которые Артур не может игнорировать — не как их Мессир. Пусть они — не более чем отпечаток чужих, заключенный в человекоподобную оболочку.
— Боли пять, — будто не слыша его, продолжает Горький. — Крошечному почти восемь.
Артур давится очередным глотком и заходится в кашле.
— Он что ли самый старший?
— Самый первый, — поправляет Горький, кривя рот в оскале. — Как говорят у вас смертных? Первый блин комом?
— Крошечная ошибка Мессира, — встревает невесть откуда взявшийся Боль; он появляется на пороге комнаты с присущей всем Теням бесшумностью и скрещивает руки на груди. — Довольно сплетничать.
— А что еще делать? Мучить заблудшие души?
Артур выбирает не уточнять, насколько буквально это предложение. При всей очевидной нечеловечности Теней он забывает порой, что они — существа, которым не чужда бессмысленная звериная жестокость. Быть может в ней они ровно также созданы по образу и подобию…
— Мессир хочет тебя видеть, — проигнорировав Горького, говорит Боль Артуру. — Советую не медлить.
Артур удивленно моргает и ставит кубок с недопитым сидром на стол у кровати. За минувшие недели Мелегант едва ли баловал его своим обществом. Артур видел его несколько раз — отправляясь бродить по замку, в очередной раз гонимый праздностью, но удостаивался лишь сухих приветствий и один раз — врученной стопки потрепанных книг, когда посмел упомянуть свою скуку. Книги оказались столь древними, что почти разваливались в его руках, но и в них было спасение.
Артур неохотно поднимается с постели и плотнее запахивает плащ, с которым почти не расстается. Тело кажется расслабленным и сонно-ленивым от выпитого сидра, хотя он и не пьян — не настолько, чтобы беспокоиться о том, что может сказать или сделать.
— Проводишь? — спрашивает он Боль.
— Ты без меня все равно заблудишься.
Артур лишь пожимает плечами. Он не так уж плохо ориентируется в замке, но где искать Мелеганта все равно не имеет ни малейшего понятия.
— Он не сказал, зачем я ему нужен? — спрашивает Артур, стоит им выйти из комнаты и свернуть в ведущий в Восточное крыло коридор.
Он отмечает про себя, что, куда бы ни вел их путь, он не закончится тем залом, в который попал впервые — и комнатами, примыкающими к нему.
Боль немного замедляет шаг и щурит глаза.
— Хотел выведать подробности, надо было идти с Крошечным. Это у него язык без костей.
— А есть что выведывать?
— Нечего, — отрезает Боль, но все же некоторое время погодя добавляет: — Хотя нами Мессир недоволен.
Артур неопределенно хмыкает. Мелегант редко бывает доволен Тенями, но большую часть времени не уделяет им внимания вовсе. Что такого они могли сотворить, чтобы впасть в немилость?
Впрочем, он сомневается, что вытянет ответ из Боли — даже если тот ему известен.
— Пришли, — Боль останавливается за очередным поворотом и кивает на двери в конце коридора. — Тебя уже ожидают.
Он ретируется с показательной поспешностью, не желая даже подходить к покоям Мессира, но Артур отказывается выказывать тот же страх. Он решительно подходит к дверям и коротко стучит.
Мгновение спустя створки бесшумно распахиваются перед ним, открывая проход в комнаты.
Артур делает шаг вперед и тут же замирает на пороге.
Он не сомневается ни на мгновение: это личные покои Мелеганта. Они кажутся лишь немногим просторнее тех, что достались ему, не роскошнее и не богаче, но… уютнее, быть может. Пушистые ковры и меховые шкуры создают иллюзию тепла, которого по-прежнему не хватает Артуру, а в оставленной на столе книге и половинке граната, рассыпавшей зерна по серебряному блюду, есть что-то… что-то отличное от привычной безликости Царства мертвых.
— Налюбовался? — отвлекает его голос Мелеганта.
Артур наконец позволяет себе перевести на него взгляд. Мелегант сидит в кресле у тлеющего голубоватым пламенем камина, подперев подбородок рукой и полуприкрыв отчего-то усталые глаза.
Он не выглядит разгневанным, только… неудовлетворенным, возможно, раздосадованным чем-то. Артур по-прежнему с трудом читает его эмоции, пускай порой его лицо бывает удивительно выразительным.
Невольно, он возвращается в воспоминаниях к самой первой их встрече: как был напуган в тот день, отвращение, что ощущал — к гротескной внешности Мелеганта, но даже больше — к презрению в его взгляде, к несдержанности и жестокости. Артур больше не может найти в себе этих чувств, не хочет искать, и все же… отчего все так изменилось? В нем самом, все прочее осталось прежним.
— Да, спасибо, — наконец отвечает он с бесстыдной прямотой. — Здесь довольно… мило.
Мелегант кривится, будто принимает его слова за лесть — будто ему также опостылела извечная тьма, и застоявшийся воздух, и ледяная промозглость комнат.
— Проходи, — говорит он, распрямляя спину, и указывает на кресло рядом. — Садись.
Артур подчиняется. Он по-прежнему гадает, зачем его позвали сюда, даже если не рискует озвучить вопрос.
Предположения отказываются приходить на ум, кроме самого безумного— самого вероятного. Но если Мелегант в самом деле ищет его общества, он никогда не признает этого вслух. Божественная гордость того не позволит.
В комнате воцаряется тишина. Артур наблюдает за Мелегантом краем глаза: как напрягаются его скулы, будто он с силой сжимает зубы, как брови сходятся у переносицы, и рот сжимается в тонкую полоску.
— Я знаю, ты много времени проводишь в компании моих Теней, — наконец заговаривает он.
Артур выдыхает.
Ревность.
Это почти нелепо, но он не чувствует желания смеяться — только жалость, что непрошено забирается в сердце. Она столь же неуместна.
Тени — создания Мелеганта, его слуги, подчиняющиеся ему беспрекословно. Он не может получить от них того, чего ждет от Артура — не может опуститься до этого.
— Я бы не сказал, что много, — осторожно замечает он, затем пожимает плечами. — Они забавные.
— Забавные, — повторяет Мелегант. — Артур, они не люди.
— Но я человек. Я человек, и мне нужно… общение.
Артур замолкает, бегло проводит языком по губам и сглатывает. Он знает, что ходит по тонкому льду — не знает только, зачем.
Вопреки его опасениям, взгляд Мелеганта немного смягчается, и все же он не спешит заговаривать вновь. Его пальцы постукивают по подлокотнику кресла в неровном, рваном темпе, и Артур почти угадывает в нем подкрадывающееся раздражение. Он собирает в себе ту храбрость, которой только наделен:
— Ты ведь заперт в Царстве мертвых? Так же, как и я?
Пальцы Мелеганта замирают, затем с силой сжимают кресло.
— Не так же, как и ты, — цедит он. — Ты выйдешь отсюда на Самайн. Тени выйдут. Я…
Артур проводит руками по лицу, на мгновение сжимая переносицу. Что он творит?..
— Если ты… — заговаривает он вновь, не слушая голоса разума, — если ты не можешь выйти отсюда, то как ваш брак с Гвиневрой…
— Мой брак с Гвиневрой был предрешен задолго до того, как Подземное царство стало мне тюрьмой, — лицо Мелеганта почти бесстрастно, но в его глазах не гаснет нездоровый блеск застарелой обиды. — Она не была бы пленницей здесь.
— Но станет сейчас.
Артур удивляется тому, как жестко звучит его голос. Он не хотел раздражаться тоже, не думал о собственной реакции, когда затронул тему, болезненную для обоих.
И все же — будь Мелегант хоть трижды богом, Артур не намерен ходить вокруг него на цыпочках, держать язык за зубами и только послушно кланяться, подобно Тени. Не когда на кону стоит нечто большее, чем его жизнь.
Он подается вперед в кресле и прожигает Мелеганта взглядом.
— Ты ведь не думал об этом, когда отдавал приказ своим Теням доставить ее сюда? — Артур даже не пытается сдержать обвинения в словах. — Не думал о том, что будет с моим миром, когда мы потеряем милость богини плодородия?
— Дерзкий мальчишка! — Мелегант резко поднимается на ноги и сжимает руки в кулаки, но остается на месте, не делает ни шага вперед.
Артур сам подходит к нему: переступает невидимую границу и движется дальше, смотрит прямо в глаза, не чувствуя страха перед чужой яростью.
— Что делает ваше божественное эго столь важным, стоящим сотен и тысяч людских жизней? Сила? Бессмертие? — он до боли сжимает зубы. — Та призрачная милость, которой вы нас одаряете?
Глаза Мелеганта по-прежнему сверкают гневом, и все же он слушает — слышит. Артур не знает его мыслей, достигают ли слова цели. Но даже если так — он не надеется, что решение изменится так просто, когда не прихоть — отчаяние ведет его.
Мгновение спустя Мелегант расслабляет пальцы и шумно выдыхает, отступает назад, вновь опускаясь на кресло.
Артур остается стоять.
В его голове та мысль — идея, к которой он возвращался раз за разом прошедшую неделю и даже раньше, — наконец обретает окончательную форму. Перестает казаться безумством на фоне того, что уже было сказано.
Он не знает, как долго продлится заточение Мелеганта — годы, столетия, вечность — но до тех пор, пока оно не кончится, Гвиневра не должна стать его женой. Артур не может этого допустить. Но что в его силах?..
— Если ты, — он запинается, сглатывает и начинает заново: — Если ты примешь меня, я останусь здесь так долго, как ты того захочешь. Дам тебе все, что может дать она.
Не детей, но едва ли Мелегант жаждет этого.
— Все, — повторяет тот.
Его голос ровен и бесстрастен, и Артур позволяет себе поднять взгляд. Мелегант не смеется над ним — над его глупостью и дерзостью и самонадеянностью. Вместо этого на его лице отражается лишь раздумье.
— Ты отдаешь себе отчет в том, что предлагаешь?
Артур молча кивает.
Некоторое время Мелегант не сводит с него внимательного взгляда, затем угол его рта дергается в кривой усмешке.
— Тогда поцелуй меня, — приказывает он.
Бросает вызов, который невозможно не принять.
Всего лишь миг Артур позволяет себе смотреть на Мелеганта: на капризную линию его губ, почти нетронутых разложением, на высокие скулы и изгиб бровей, на приглушенное мерцание серо-зеленых глаз. Он мог бы притвориться, что в его лице нет ничего противоестественного — ни гниения, ни уродства, но выбирает иначе. Ему кажется, что Мелегант почувствует и не простит за это.
Артур подходит ближе, упирается коленом в кресло между расставленных ног Мелеганта, наклоняется, чтобы провести кончиками пальцев по обнаженной кости его щеки — она сухая и чуть теплая, и прикосновение не вызывает ни тени неприятия. Он заправляет за ухо упавшую на его лицо прядь волос, а затем целует мягко и осторожно, ни на миг не закрывая глаз.
Дыхание Мелеганта влажным теплом остается на губах Артура, заставляя его щеки алеть от смущения или, может быть, чего-то совсем иного.
Артур целует бога, существо древнее и чуждое привычному ему миру, и в то же время столь одинокое — столь человечное в своем одиночестве. И ему нравится это — больше, чем он смел представить.
Его пальцы очерчивают изгиб уха Мелеганта, задевая металл серьги, скользят ниже, замирая у основания шеи. Он проводит большим пальцем по обнаженной линии горла, останавливаясь у выемки в самом низу — чувствует, как дергается кадык.
Артур отстраняется не сразу, почти неохотно. Отступает на несколько шагов и, кажется, теряет всю храбрость, что завела его так далеко. Мелегант смотрит на него пристально, но взгляд его нечитаем. Затем…
— До наступления Самайна, — говорит он. — До наступления Самайна у тебя есть время убедить меня в том, что ты того стоишь.
Артур сдерживает желание ощетиниться на позволение, на пренебрежение в голосе Мелеганта. Он знает свое место, что положение его неустойчиво хрупко. Не имеет значения, чего на самом деле хочет Мелегант, признает ли это хотя бы перед самим собой. В действительности Артур не может предложить ему того, что может дать жена — богиня. Не может предложить равенства. Не может предложить вечности.
Все, что ему остается: принять условия предложенной им же сделки, сыграть роль пусть нежеланную, пусть ту, в которой едва найдет удовольствие — но необременительную тоже.
Что будет дальше — покажет время.
И лишь на миг Артур позволяет задать себе вопрос, для кого делает все это. Для людей Британии или богини Гвиневры, для Мелеганта или, может, для себя самого.
Он не найдет ответа достаточно скоро.
Часть 4: Безумие
Часть 4: Безумие
Артур лежит на спине, полуприкрыв веки, даже не думая о том, чтобы подняться с кровати — не желая отпускать сонную расслабленность, по-прежнему сладкой истомой разливающуюся по телу. Он чувствует вес Мелеганта, растянувшегося на нем с кошачьей грацией и кошачьим же бесстыдством, чувствует, как тонкие пальцы рассеянно перебирают волосы на его груди.
Просыпаться вот так все еще непривычно. Непривычна ласка — та, что не ведет ни к чему большему.
Впрочем, в постели Мелегант никогда не был с ним груб — не за той гранью, что разделяла удовольствие и боль. Как и прочие, этот страх не претворился в жизнь.
Их было довольно — страхов и сомнений, что пришли вслед за сделанным недели назад предложением, стоило улетучиться безрассудной храбрости, толкнувшей его на этот шаг. Артур не собирался отступать, отказываться от данного слова, какой бы ни оказалась плата, только предпочел бы знать, что его ожидало.
Он не был неопытен: делил ложе равно с женщинами и мужчинами, но здесь все было иначе — иначе, потому что он не мог развернуться и уйти, потому что Мелегант был богом, и где для него проходили границы дозволенного?
Возможно, ему следовало быть благодарным, что эти границы существовали вовсе — соблюдались безусловно и неукоснительно. Мелегант не признавал права на его жизнь, никогда, даже в минуты гнева не поднимал на него руку, отказывая в той же милости Теням. Раньше. Пока Артур был всего лишь чужаком, не принадлежавшим Подземному царству и его Владыке. Пока не предложил себя добровольно, и границы не оказались стерты и переписаны заново.
Где они пролегали теперь, оставалось только гадать. Он не знал, мог ли сказать «нет» и быть услышанным, посмел бы озвучить отказ вовсе, опасаясь разрушить заключенную ими сделку.
Его нерешительность, нежелание не остались незамеченными. Не были безразличны Мелеганту. Тот мог бы отослать его прочь или же взять силой, но вместо этого — в уязвленном самолюбии, задетой гордости, — сделал своей целью заставить Артура хотеть его.
Он добился этого почти без труда: сводящей с ума нежностью прикосновений и неприкрытой страстью собственнических поцелуев, сорванными с губ стонами и оставленными на коже синяками, — когда брал его у стены, дрожащего от жара и холода и возбуждения, когда отдавался сам, по-прежнему не уступая власти.
Артур не стыдится своего желания, и в то же время не может уйти от осознания, что все могло сложиться совсем иначе. Что ему повезло быть тем, кто нужен Мелеганту так сильно — любовником, добровольно и охотно принимающим ласки, внимательным собеседником… кем-то, кто способен испытывать к нему если не любовь, то искреннюю симпатию.
Именно это чувство — та нежность, что только-только зарождается в сердце, — удивляет его самого.
Артур не слеп к бесчисленным недостаткам Мелеганта. Тот несдержан и легко раним, эгоистичен и мелочен и жесток. В нем тьма, живая и голодная, что мучает его не меньше, чем он сам — тех, кто ему хоть сколько-то близок. Гораздо сильнее.
И, может быть, поэтому Артур не может оставаться безразличным. Не может заглушить наивного, самонадеянного стремления утешить — успокоить хотя бы часть этой боли. Разделенным удовольствием или мгновениями тишины, рассказами о детстве или историями далекого прошлого, легкостью улыбок, редким для него терпением, готовностью прощать. Принятием. Оно кажется важнее всего прочего.
— О чем ты думаешь? — спрашивает его Мелегант, на мгновение прерывая былую ласку.
Артур рассеянно моргает и опускает на него взгляд. Мелегант смотрит на него из-под ресниц, его губы едва тронуты слабой полуулыбкой. Он выглядит… спокойным. Умиротворенным, быть может, как будто хотя бы на некоторое время смог позабыть о том, что его терзает. И все же подобные мгновения никогда не длятся долго, не способны изменить достаточно и неизбежно теряются в череде иных — отравленных обидой и гневом, что копились веками.
Возможно, когда-то все было иначе — Мелегант был иным — но время не повернуть вспять.
Артур проводит рукой по его волосам, осторожно разделяя пальцами мягкие пряди. Мелегант не сводит с него взгляда, по-прежнему ожидает ответа… Есть ли в нем смысл? Он не хочет знать его мыслей, его чувств. Не примет их.
Артур выбрал бы молчание, только на языке его невольно рождается вопрос — тот, что неминуемо разрушит иллюзию покоя. Он не пытается его остановить:
— Что с тобой произошло? Что произошло, что ты не можешь покинуть Царство мертвых?
Лицо Мелеганта ожесточается: приглушенный блеск его глаз становится острее, почти обжигающе ледяным, болезненно напрягаются скулы. Он стряхивает с себя руку Артура и отстраняется прочь — сгорбившись, садится на краю постели; позвонки выступают на бледной узкой спине.
Он замирает на несколько мгновений, затем шумно выдыхает. Поднимается на ноги и проходит к креслу, чтобы забрать оставленные минувшей ночью вещи.
Артур опирается на подушки и тянет на себя покрывало, пытаясь удержать тепло. Молча смотрит, как одевается Мелегант: наклоняется, чтобы заправить брюки в высокие сапоги, методично затягивает каждый из бесчисленных ремешков, оправляет складки туники.
Едва закончив, он отходит к слепому окну, сжимает пальцами каменный выступ и опускает голову, разглядывая собственные руки. Медлит, прежде чем заговорить:
— Столетия назад, когда восстание Утера закончилось победой, решено было разделить завоеванные владения между каждым из нас, — его голос звучит подчеркнуто ровно, как если бы он снова рассказывал Артуру одну из бесчисленных историй былых лет — только те никогда не были личными. — Уверен, тебе известен исход: Лодегранс получил поля сражений Камелиарда, Лот — охотничьи угодья, его жена Моргауза — кладезь знаний Великой библиотеки, а Нимуэ достались просторы вод. Утер забрал Камелот.
Мелегант замолкает и отступает на шаг, сжимает и разжимает кулаки. Его спина напряжена, и взгляд, кажется, устремлен в одну точку.
— Он забрал Камелот и с ним право держать суд на всеми нами, — цедит он сквозь зубы. — И никто не сказал ни слова против! Никто кроме меня.
Он наконец поворачивается к Артуру, но не смотрит на него вовсе, как будто позабыл о его присутствии или же потерял к нему всякий интерес. Его глаза горят нездоровым огнем тех эмоций, что вновь берут над ним верх. Артур знает, Мелегант пытался их сдержать, и потерпел неудачу в самом же начале — слишком много их было, острых, живых, требующих выхода и быть услышанными.
Возможно, он рассказывал эту историю уже не первый раз. Перед Тенями или же пустыми залами замка, эхом соглашающимися с каждым его словом, как послушная и милосердная публика.
— Я сражался за него! — выплевывает Мелегант. — Пошел против собственного отца ради его амбиций. Ради обещаний. И чем он отблагодарил меня? Этой подачкой! Подземным царством.
Он кривит рот в презрительной усмешке.
— Здесь не было ничего. Ничего до тех пор, пока не были созданы люди, и тогда все стало только хуже. Видишь ли, — он все же находит взгляд Артура и отказывается отпускать, — вы, люди, боитесь смерти. И все это создал ваш страх. Ваше трусливое воображение сделало мое единственное пристанище таким.
Артур отчаянно надеется, что глаза не выдают его чувств. Он не раз задавался вопросом, отчего покои замка были столь темны, столь холодны и пустынны — отчего Мелегант, ненавидящий все это так сильно, не изменил ничего своей божественной властью. Теперь он получил ответ, но почти предпочел бы неведение. И пусть неуместное чувство вины пройдет, жалость только глубже пустит корни.
— Я не всегда был таким, — с горечью произносит Мелегант; на мгновение его пальцы замирают у лица, но он тут же резко опускает руку, будто не желая его касаться. — Это уродство, — отголосок чужих слов, чьего-то обвинения, — в моей душе, во всем, кем я являюсь. Утер решил, что я слишком далеко зашел. Что во мне слишком много… ненависти и зависти и гнева, слишком много гнили, чтобы оставаться среди других богов.
Он вновь сжимает кулаки, тщетно пытаясь унять мелкую дрожь, сотрясающую его тело.
— Он вынес приговор. Запер меня в собственном царстве, пока я не изменюсь, — последнее слово звучит жестокой насмешкой.
Но было ли проклятие Утера чем-то иным? Как мог он ожидать, что Мелегант изменится, когда все, что ему оставалось — века одиночества во тьме и холоде ненавистных земель? Подобная участь свела бы с ума любого, а что она сделала с тем, кто уже был уязвим?..
— Я знаю... знаю, это Лодегранс подговорил его. Слишком уж не хотел отдавать свою возлюбленную дочь за монстра, которым я стал.
Мелегант дышит неровно и тяжело, в его глазах все ярче разгорается нечто темное, и больное, и жадное. Артур никогда не видел его таким, и это пугает его. Иначе, чем раньше: он больше не боится за себя — только что недооценил глубину безумия, таящегося в душе Мелеганта, что даже увиденное сейчас — лишь малость, отблеск на глади бездонных вод.
Артур боится, что безумие уничтожит его изнутри, и он ничего не сможет с этим поделать.
Смех Мелеганта, неестественно высокий и почти истеричный, эхом раздается по комнате, посылая мурашки по коже.
— Мелегант... — тихо произносит Артур, садясь на постели, но его голос остается неуслышанным.
Он вновь будто невидим тоже.
— Я не заслужил этого… — хрипло говорит Мелегант.
Гнев и боль искажают его черты. Он резко отворачивается к стене и что есть силы ударяет кулаком о камень оконного выступа: тонкая кожа лопается, окрашивается темно-алой нечеловеческой кровью. Его голос срывается на крик:
— Я не заслужил этого!
Артур не позволяет себе думать: вскакивает с постели и в несколько шагов преодолевает расстояние между ними, едва обращая внимания на обжигающий холод под босыми ногами. Он мягко касается плеча Мелеганта, привлекая его в объятие — тот не сопротивляется, почти бездумно льнет к нему. Его по-прежнему сотрясает мелкая дрожь, и Артур гладит его волосы, целует влажный от пота висок. Заключает в ладони кровоточащую руку и подносит к губам.
Мелегант поднимает голову и смотрит, как он касается легкими поцелуями каждой костяшки. Его лицо невыразительно пусто, будто минувшая вспышка эмоций не оставила за собой ничего, но затем — иллюзия пустоты крошится, осыпается подобно маске. Уголки его губ ползут вниз, и брови сходятся у переносицы. Он вырывает руку прочь.
— Не смей жалеть меня. Не смей!
Мгновение Артур смотрит на него потерянно, не зная, как поступить. Он почти хочет возразить — отмести обвинение, сказать «никогда», но это станет ложью. Жалость в его сердце — чище и ярче иных чувств, и он не может спутать ее ни с чем, притвориться, что это нечто иное. Сочувствие нуждается в понимании, способности осознать все то, что попросту не по силам человеческому разуму. Артур не может предложить этого.
И даже если это жалость питает его нежность, заставляет ощущать чужую боль как свою — всего лишь отголоском, мучительным все равно, — это не умаляет реальности его чувств.
Но Артур не знает, как облечь их в слова, что будут услышаны, и потому молчит.
Выражение лица Мелеганта леденеет.
— Убирайся, — шипит он. — Убирайся вон.
Артур невольно отступает назад и непослушными пальцами зарывается в волосы. Он знал — знал, что делал, когда задавал свой вопрос. Не мог предвидеть всех последствий, но думал, что готов к ним…
Стоило оно того? Разбередить и без того гноящуюся, незаживающую рану?
Он опускает голову и поспешно собирает вещи. Натягивает штаны и обувь, и рубашку, плотнее запахивает плащ, и только затем позволяет себе вновь посмотреть на Мелеганта.
Тот встречается с ним взглядом всего на долю мгновения. В его глазах боль мешается с сожалением, в них — мольба, на которую Артур не сможет ответить. Мелегант сам не позволит ему.
Как бы Артур ни хотел остаться, как бы ни хотел бороться, он знает, что эту битву ему не выиграть. Пока — нет.
Он открывает рот и закрывает его вновь, с трудом подбирая нужные сейчас слова.
— Я уйду, — говорит он тихо, но твердо. — Но я вернусь, как только попросишь.
«Буду рядом, пока нужен тебе,» — не добавляет он, но в этом обещание, данное самому себе.
И одно Артур знает с непоколебимой уверенностью: Мелегант примет его обратно — на следующий день или же тот, что за ним — не столь важно.
Пока что этого довольно.
Части 5-7 + эпилог
Фандом: La Légende du roi Arthur | Легенда о короле Артуре
Автор: Eguinerve
Персонажи: Артур/Мелегант
Рейтинг: PG-13
Жанр: романтика, ангст
Размер: миди | 16 600 слов
Статус: закончен
Саммари: Владыка мертвых, заточенный в Подземном царстве, отправляет верных Теней похитить обещанную ему в жены богиню Гвиневру. Вместо этого он получает Артура — смертного, вынужденного послужить ей заменой.
Часть 1: Царство МертвыхЧасть 1: Царство Мертвых
Артур просыпается от пульсирующей в висках боли и пронизывающего до костей холода. Он с трудом открывает глаза и тут же зажмуривается, пытаясь побороть подступающую к горлу панику.
Минувшей ночью он танцевал меж ритуальных костров, разгоряченный пряным элем и жаром чужих тел, целовал чьи-то губы, со смехом принимая цветочный венок… и засыпал под звездами, под бескрайним небом над головой.
Сейчас над ним только каменные своды, устремляющиеся вверх, освещенные холодным и потусторонним голубоватым светом — нездешним, не принадлежащим этому миру. Артур чувствует мелкую дрожь, пробирающуюся вверх по позвоночнику, и дышит чаще — так, что начинает кружиться голова.
Возможно, это всего лишь сон: видение горячечного разума, и он проснется вот-вот… но холод камня под ним кажется слишком реальным, спертый воздух забирается в ноздри, и глухая тянущая боль разливается по задеревеневшим мышцам.
— По-моему, он очнулся, — слышит Артур чей-то скрежещущий голос, затем чувствует тычок в плечо. — Эй, красавица. Подъем! Мессир ждать не любит.
— Ты аккуратнее, Боль, — отвечает другой голос — выше и мягче, но с теми же нечеловеческими металлическими нотами. — Помнешь товар.
Где-то сбоку раздается мерзкое хихиканье. Артур наконец заставляет себя вновь открыть глаза — и замирает, почти парализованный ужасом. Лица троих существ, что склонились над ним, едва напоминают человеческие: глаза горят все тем же потусторонним светом, что заливает залу, блестящая черная кожа обтягивает черепа — острые скулы и ввалившиеся носы.
Он слышал шепот суеверий: о Тенях, послушных хозяину Подземного Царства, рыскающих по земле в поисках заблудших душ, — но никогда не верил в них всерьез. Никогда не думал, что боги могут быть столь же реальны, как окружающий их мир.
Артур чтил старую религию, как чтили ее все. Зажигал ритуальные костры в честь Утера и просил благословения Гвиневры на урожайный год, шел в бой с именем Лодегранса на устах. Но в глубине души был убежден, что божества, которым они поклонялись — не более чем образ, символическое воплощение привычных явлений.
Моргана рассмеялась ему в лицо, стоило ему как-то заикнуться об этом. А после, потрепав по волосам, назвала наивным глупцом, ничего не знающем о мире. Возможно, Артуру стоило прислушаться к ней — возможно, магия, которой владела сестра, открывала ей глаза на недоступное простым смертным.
— С ним все в порядке? — один из Теней — кажется, тот, кому принадлежало то мерзкое хихиканье, — наклоняет голову набок и прожигает его немигающим взглядом горящих глаз. — Он выглядит каким-то… мертвым.
Тень снова заходится в мелком истерическом смехе, почти захлебываясь своими смешками. Страх Артура никуда не уходит, но онемение наконец спадает, возвращая ему контроль над телом — над разумом тоже.
Он упирается ладонями в каменный пол и пытается сесть — Тени тут отступают на шаг, даже не пытаясь препятствовать.
— Я мертв? — срывается с губ вопрос прежде, чем он успевает остановить себя.
Артур не находит иного объяснения: он в Царстве мертвых. Это место — просторные ледяные залы, наполненные клубящейся по углам тьмой, непроницаемой для блеклого потустороннего свечения — не может быть ничем иным.
— Ты жив, — в совершенно человеческом жесте скрестив руки на груди, отвечает другой Тень — его назвали Болью. — И будешь жить, пока это угодно Мессиру.
— Что может быть не очень долго.
— Мессир не отличается терпимостью.
Раздражающее хихиканье вновь разливается по залу.
— Уймись, Крошечный, — бросает Боль, затем вновь подходит к Артуру и сжимает пальцы на его плече, вызывая невольную дрожь отвращения. — Поднимайся.
Артур подчиняется только потому, что ему не остается иного выхода. Он не связан, но на нем лишь легкие праздничные одежды — доспех и меч и даже верный кинжал остались в замке. Да и помогло бы людское оружие против исчадий тьмы?
Его подталкивают в плечо по направлению к вычурным кованым дверям, ведущим прочь из зала — до них всего десяток-другой шагов, и каждый приближает Артура к еще неизвестной участи.
— Что ему нужно от меня? — рискует он озвучить вопрос и может поклясться, что на лице Боли мелькает гримаса неудовольствия.
— От тебя — ничего, — следует неохотный ответ. — Но молись, чтобы это изменилось.
— Что ты имеешь в виду? — Артур не знает, откуда берется в нем храбрость говорить с этими существами как с равными — впрочем, трусом он не был никогда.
— Да, что ты имеешь в виду? — встревает Крошечный.
Боль останавливается как вкопанный, так что Артур сбивается с шага и чуть не врезается ему в спину. Когда он оборачивается, огонь в его глазах почти обжигающе ярок.
— Это, — шипит он, указывая пальцем на Артура, — не Гвиневра.
Крошечный выглядит столь же сбитым с толку, сколь чувствует себя Артур. С каждой минутой происходящее начинает обретать все меньше смысла — напоминает фарс, но это не повод расслабляться. Не повод забывать о том, где он находится и что за сущности его окружают.
— То есть как? — бормочет Крошечный, затем оборачивается к Артуру, прожигая его обвинительным взглядом. — Ты не Гвиневра?!
— Нет, — отвечает он, с трудом сдерживая неуместный нервный смешок. — Я Артур.
— Боль! — почти взвизгивает Крошечный. — Мессир убьет нас!
— Или его, — вставляет Тень, чье имя так и не было названо.
— Или и нас, и его.
— Да замолчите уже! — рявкает Боль. — Если он услышит…
— Он и так все слышит.
Артур без труда различает каждое слово, доносящиеся из-за закрытой двери, хотя говорящий едва повышает голос. Нервная дрожь вновь пробегает по его телу, возвращая почти забытый страх. Он может поклясться, что, если бы Тени могли — они побледнели бы в этот миг.
Боль видимо сглатывает и спешно подходит к двери, чтобы распахнуть створки и позволить всем им пройти внутрь — не в очередной зал, но комнату почти небольшую в сравнении, еще более темную и мрачную, еще более холодную. Дыхание Артура вырывается облачком пара.
Но он едва обращает на это внимание: его взгляд прикован к фигуре на резном, похожем на трон кресле. Он знает, кто перед ним: Мессир, как назвали его Тени. Владыка Царства мертвых, чье имя затерялось в веках.
Тьма сгущается вокруг него, будто подвластная невидимому притяжению, скрывая детали, и все же Артур видит достаточно: бледные пальцы, усеянные перстнями, тяжелые черные локоны, спадающие на плечи — и узкое, гротескно обнаженное лицо, как будто кто-то сорвал с него кожу и мышцы, оставляя лишь белоснежную кость. Он сглатывает поступающую к горлу желчь.
— Что это? — светлые — человеческие — глаза смотрят на Артура, как на насекомое, и тонкий рот искажает гримаса.
— Мессир, — Боль буквально падает на колени, и остальные Тени тут же следуют его примеру.
Артур остается стоять, даже если голос где-то на границе его сознания шепчет о подчинении тоже.
— Мы сделали все, как вы приказывали: отправились на празднование Белтейна у замка Тинтагель и дождались рассвета, когда завершились пляски и погасли костры, но… — голос Боли звучит иначе — почти заискивающе. — Гвиневра не спустилась к смертным. Должно быть, они впали в немилость…
В этот год — голодный год — отец запретил подношения на Имболк, позволив крестьянам оставить остатки зерна и съежившиеся от холода фрукты. «Боги осудят нас на том свете, — сказал он тогда. — Но я отвечаю за благо своего народа на этом».
Посевы взошли в срок, и земля еще не знала равно засухи и заморозков, и все же... Гвиневра отвернулась от них. Артур не знает, какую цену заплатит за это — почему он.
— Я дал вам единственное задание! — Владыка Царства мертвых сжимает подлокотники своего трона и подается вперед; его лицо искажено яростью, а голос дрожит от гнева. — Я создал вас, неблагодарные твари, и чем вы платите мне?! Зачем вы притащили мальчишку?
— Мы не могли вернуться с пустыми руками, — едва слышно говорит Тень без имени. — Вам нужен был…
— Молчи, — шипит Боль, затем распрямляет спину, вновь принимая на себя роль лидера. — Мы упустили Гвиневру, и заперты здесь до Лугнасада. Мы решили, что до тех пор мальчишка послужит хорошей заменой. Он молод и красив…
— Мне плевать, что он красив!
Невольная краска заливает щеки Артура. Ему постыдно быть предметом обсуждений, товаром — как он был назван не столь давно. Отвергнутым и нежеланным — пусть. Участь, что ждет его иначе…
Какой она будет? Он все еще не понимает, что происходит, но неизвестность — смутные догадки, отравляющие разум, — страшат сильнее, чем возможная гибель.
Владыка — Мессир — Артур не знает, как называть его даже в собственных мыслях, поднимается на ноги и в несколько шагов оказывается рядом с Болью, хватает его за грудки, без труда поднимая на ноги.
— Гвиневра должна была стать моей женой! — шипит он ему в лицо. — Я вырвал согласие ее отца, ждал веками возможности получить свое. Мне не нужна замена.
Он разжимает пальцы, и Боль неловко падает на пол и замирает, будто не зная, что делать дальше — подняться, вновь встать на колени, не двигаться вовсе. Артур почти ощущает жалость, и все же… Это ему он обязан своим пребыванием здесь, его решению, его оплошности.
Но если он правильно понимает, о чем идет речь… Похищение невесты всегда, испокон веков было частью обряда венчания — должно быть, смертные когда-то заимствовали его у богов, — и если бы богиня Гвиневра сейчас была на месте Артура — если бы она спустилась на землю в эту ночь, это означало бы скрепление союза. Она оказалась бы заперта в Подземном Царстве — навеки связана с Владыкой мертвых.
Чем это обернулось бы для них, для простых людей, далеких от игр богов? Когда некому стало бы благословлять посевы и отводить засуху, посылать дожди и усмирять паводки?
Владыка мертвых отходит назад и тяжело опускается на свой трон. Кажется, будто ярость, еще несколько мгновений бурлящая в нем, иссякла без следа, оставляя лишь усталость. Бледные пальцы зарываются в волосы, а лицо искажает гримаса почти-отчаяния, почти-бессилия.
— Мы можем убить его, — неуверенно предлагает Крошечный. — Или Боль!
Боль наконец находит в себе смелость подняться на ноги, по ходу пиная Крошечного под ребра — тот сгибается пополам и жалобно скулит. Артур проводит предательски дрожащей ладонью по лицу. Он уже не пытается разобраться в той мешанине чувств и эмоций, что царят в его душе. Не пытается разобраться в том, что происходит вокруг — какая судьба его ждет.
— Мессир…
— Мы не можем убить его, — сухо перебивает Владыка мертвых. — Я не палач и не решаю судьбы смертных.
Его взгляд находит Артура, бесстрастный и холодный, лишенный малейшего интереса.
— Я отпущу тебя домой в ночь Самайна, — говорит он, не представляя иных объяснений. — А до тех пор просто… постарайся не попадаться мне на глаза. Вами, — относится уже к Теням, — я займусь позже. А теперь выметайтесь прочь — все вы!
Ему нет нужды повторять дважды. Крошечный и безымянный Тень моментально вскакивают на ноги, а Боль сжимает пальцы на плече Артура, буквально утаскивая его прочь из комнат.
Как только двери закрываются за ними, Артур позволяет себе выдохнуть. На его висках выступает липкий холодный пот, но страха нет. Нет и облегчения от дарованной жизни — от свободы, ограниченной лишь несколькими месяцами заточения.
— По-моему, прошло неплохо?.. — неуверенно замечает Крошечный.
— Заткни свою вонючую пасть, — огрызается безымянный Тень, затем поворачивается к Артуру. — Пойдем. Найдем тебе комнату. Я слышал, вам, смертным, без этого никак.
Артур едва находит в себе силы кивнуть.
Его пребывание в Царстве мертвых начинает свой отсчет.
Часть 2: Холод
Часть 2: Холод
Артур подтягивает ноги к груди и упирается лбом в колени, тщетно пытаясь согреться. Покои, отданные ему Тенями, по-королевски роскошны, но столь же темны, и пусты, и леденяще холодны, как и весь замок. Тонкое, искусно вышитое покрывало неспособно удержать тепло, и Артур почти боится засыпать — боится, что если поддастся сну, тот не отпустит его.
Желудок сводит от голода. Когда он ел последний раз? Как долго провел в Царстве мертвых? Без солнечного света — без окон в комнатах — Артур теряет ощущение времени.
Скорее всего, его уже хватились дома. Он не единственный наследник отца, но все еще любимый сын. Мать наверняка безутешна, а Моргана… Моргана не подаст виду, но будет беспокоиться не меньше, перевернет все земли Корнуолла, пытаясь отыскать его следы. Артур надеется, что ее поиски не приведут ни к чему: со всей своей силой она не сможет противопоставить ничего божественной власти.
Шесть месяцев.
Всего через полгода он будет свободен, если не погибнет раньше — не от злого умысла, но по небрежности его невольных надзирателей, не смыслящих ничего в нуждах смертных людей.
Артур выдыхает пар и дрожащими от холода руками растирает плечи.
Зачем ждать Самайна? Владыка мертвых ясно дал понять, что не желает его присутствия — что выгнал бы прочь, будь на то его воля.
Воля бога.
Кто мог ограничить ее?
Артура с детства готовили принять герцогский титул, он не был глуп и знал, как читать между строк и достраивать информацию по мельчайшим деталям. Сейчас их было более чем достаточно.
«Мы заперты здесь до Лугнасада».
Слова, оброненные Болью, не идут у него из головы. Белтейн, Лугнасад, Самайн — великие праздники, чтимые веками, и все их объединяет одно: согласно поверьям, именно в эти дни граница между миром смертных и потусторонним царством наиболее тонка. Что если в этом кроется ответ?
Что если не только Тени неспособны покинуть Подземное Царство иначе как в эти избранные дни, но и сам Владыка мертвых? Люди верили, что его отшельничество было добровольным — нежеланием вмешиваться в смертные дела, но истина могла оказаться совсем иной.
Артур вспоминает и другие слова, сказанные позже, — на пороге этих самых комнат, когда он посмел требовать от Теней ответов — не оправданий, которыми довольствовался их Мессир.
Они лишь подтверждают догадки.
— Зачем вы привели меня сюда? — спросил он тогда, надеясь добиться правды хотя бы от Боли. — Неужто в самом деле верили, что он сочтет меня подходящей заменой? Богине? Супруге?
Но не Боль ответил ему.
— Ему не нужна супруга, — голос Тени — того, чье имя так и оставалось неизвестным, — сочился ядом, а глаза горели неожиданно злым огнем.
Казалось, будто он ждал возможности заговорить об этом. Избавиться от накопившейся горечи.
— Ему нужен кто-то, кто развеет его одиночество. Мы всего лишь его создания. Нас ему недостаточно.
Боль не позволил ему добавить ничего больше, увел почти силой, оставляя Артура в одиночестве, и все же… сказанного было не стереть.
Одиночество могло быть тяжким бременем. Одиночество, длящееся так долго…
Артур встряхивает головой, отгоняя мысли об этом прочь. От них нет никакого толку. Они не согреют его и не утолят голода.
Он резко поднимается с постели, не в силах и дальше оставаться на одном месте, и переводит взгляд на дверь. Она не заперта — он проверял и раньше, но раньше не смел нарушить безмолвного приказа и выйти наружу.
Чем дальше, тем меньше стоит его беспокойство. Сколько времени пройдет, прежде чем он дождется очередного визита? Знают ли Тени вовсе, что люди нуждаются в пище и тепле, чтобы выжить? Владыка мертвых не отдал приказа убить его, но едва ли станет оплакивать смерть.
Артур решительно подходит к двери и, распахнув ее, выходит наружу. Его встречает пустой и темный коридор, едва освещенный негреющим пламенем вычурных кованых светильников, изображающих чьи-то костлявые руки. Каменные стены блестят скапливающейся влагой и пахнут плесенью и затхлостью, шаги раздаются гулким эхом и оставляют следы на толстом слое пыли на полу.
Полгода, что ожидают его впереди, кажутся пыткой — мучительной уже сейчас, когда она лишь началась. О чем думал Лодегранс, когда обещал руку дочери Владыке мертвых? Когда обрекал ее на вечность в подобном месте?..
Артур обрывает эти мысли, продолжает слепо идти вперед, не задавая направления и цели. Он не знает, на что надеется: найти источник тепла, или кухни, или хотя бы кого-то из Теней.
Проходы, залы и комнаты сменяют друг друга, одинаковые в своей безликости. Артур блуждает минуты или, быть может, часы, но ничего не меняется. Только кровь быстрее бежит по жилам, даруя мимолетное тепло, но этого слишком мало, к тому же…
Он неожиданно ясно осознает, что потерял путь назад — что не найдет обратной дороги.
— Мне кажется, я ясно озвучил свою просьбу...
Голос Владыки мертвых, раздающийся за спиной, заставляет Артура вздрогнуть всем телом. Еще мгновение назад в коридоре не было ни души.
— ...не попадаться мне на глаза.
Он медленно оборачивается, чтобы встретиться с Владыкой взглядом. Вблизи его облик все так же пугающ, но только теперь Артур замечает, что разложение не затронуло всего: что тонкая, мертвенно-бледная кожа вокруг его глаз еще не истлела, и нос по-прежнему очерчен прямо, и правая половина лица, полускрытая темными локонами волос, кажется почти человеческой.
Он не чувствует и запаха гнили, которого почти ожидал.
Артур тяжело сглатывает и тщетно пытается найти слова для ответа. Мысли лихорадочно скачут в голове, отказываясь укладываться в хоть какое-то подобие порядка.
— Постарайся, — наконец, находит он голос, озвучивая первое, что приходит на ум. — Ты сказал: «Постарайся не попадаться мне на глаза». Я старался.
Чужие глаза вспыхивают гневом, вынуждая Артура мысленно проклясть свой длинный язык и неумение держать его за зубами, и в то же время… Гнев — не единственная эмоция, которую вызывают его слова. Он может поклясться, что на какую-то долю мгновения рот Владыки складывается в невольную и неохотную усмешку.
— Что ты здесь забыл? — вопрос звучит почти беззлобно.
— Заблудился, — признается Артур. — Я искал…
Он замолкает на мгновение, возвращаясь к недавним мыслям. Что он пытался отыскать?
Впрочем, кажется, его оправдания не нужны вовсе.
— Идем.
Владыка подходит к нему ближе, сжимает пальцы на его плече, чтобы увлечь за собой — и Артур резко выдыхает, не в силах сдержать невольной дрожи. Прикосновение ощущается неожиданно горячим, почти обжигающим — и исчезает мгновение спустя. Владыка отпускает его тут же, отступает на шаг, как будто он получил ожог.
Артур переводит на него вопросительный взгляд, но в ответ получает лишь тщательно выверенное равнодушие.
— Идем, — повторяет Владыка. — Я отведу тебя обратно в комнаты.
Он больше не касается его, и Артур обнимает себя за плечи и зябко ежится. Холод ощущается только острее на контрасте. Он устал его терпеть.
— Мне холодно, — выпаливает он, заставляя Владыку замереть на полушаге.
— Холодно? — переспрашивает тот, как будто позабыл значение слова, но затем понимание и тень неудовольствия проступают на его лице.
Он поводит рукой в воздухе, собирая в ладони мглу, что всегда окружает его, и на глазах Артура вихрящиеся потоки тьмы собираются в плотную и осязаемую ткань — подбитый мехом угольно-черный плащ. Мгновение спустя его тяжесть опускается на плечи Артура, обещая столь долгожданное тепло. Он благодарно прикрывает глаза и пытается закутаться как можно плотнее, пока мелкая дрожь наконец не утихает.
— Спасибо, — выдыхает он.
Его не удостаивают ответа. Владыка отворачивается прочь и вновь устремляется по коридору, вынуждая следовать за собой.
— Здесь не займется ваше земное пламя, — говорит он немного погодя. — Но я позабочусь о том, чтобы у тебя были теплые одежды.
— И еда, — осторожно замечает Артур, решая позволить себе еще немного дерзости.
— И е… — Владыка замолкает на полуслове, прикрывает глаза и сжимает пальцами переносицу, сцепляя зубы в очередном приступе гнева. — Я все забываю, насколько некомпетентны эти проклятые создания.
Артур благоразумно выбирает промолчать, пока не угаснет минутная ярость. И все же он невольно вспоминает сказанные Тенью слова: «Нас ему недостаточно».
Если Тени всего лишь несовершенные творения, жалкая имитация человеческого — зачем Владыка сотворил их? Надеялся развеять то самое одиночество? И выбрал презрение и злость, когда этого оказалось недостаточно…
— Мессир… — начинает Артур, не зная толком, что именно хочет сказать — быть может, оправдание чужой оплошности.
Обращение звучит неловко и неуместно на его языке, и, должно быть, не он один замечает это — Владыка едва заметно кривится и прерывает еще не произнесенные слова:
— Ты можешь называть меня по имени.
— Я… — Артур сбивается с шага и замирает посреди коридора.
— Что такое? — полуобернувшись к нему, Владыка выразительно поднимает брови. — Говори.
— Я не… — он сглатывает. — Я не знаю твоего имени. Оно было…
Забыто. Произнести это вслух отчего-то кажется слишком жестоким, и все же несказанное звенит в воздухе едва ли не громче признания.
Артур ожидает новой вспышки гнева, но она не приходит. Владыка лишь плотнее сжимает рот, но в его глазах отражается не ярость — боль. Обида, быть может, и что-то более темное и глубокое, что почти возвращает отринутый было страх.
— Мелегант, — тихо и хрипло говорит Владыка. — Мое имя Мелегант.
— Мелегант, — медленно повторяет Артур.
Отчего-то в его воображении ясно и в мельчайших деталях предстают старые и утраченные ритуалы. Молитвы, что когда-то читали в напутствие умершим, прося о легком пути и милости в загробной жизни.
Мелегант.
Имя звучит правильно, и если Артур вернется — когда вернется — он…
Что он сможет изменить?
— Я Артур, — говорит он вместо пустых обещаний.
— Я знаю, — просто отвечает Мелегант. — И мы пришли. Твоя комната прямо за углом.
Артур бросает взгляд в конец коридора и в самом деле узнает место: зловеще-вычурные канделябры на стенах, что привлекли его внимание еще в раньше. Он видел их только в этом крыле.
— Я распоряжусь, чтобы Тени принесли тебе еду и вещи. А сейчас иди. И постарайся… — Мелегант едва заметно запинается, и угол его рта дергается в намеке на гримасу или же усмешку. — Постарайся не тревожить меня по пустякам.
Артур замечает, как меняется фраза. Знает, что Мелегант отдает себе в этом отчет. И эта мелочь — это позволение — раскрывает слишком много. Быть может, Мелегант действительно одинок. Быть может, он в самом деле был лишен чьей-либо компании слишком долго… как долго? Десятилетия? Века? Разум Артура не в силах постичь этой пропасти.
И пусть он не хочет быть вещью — человеческой игрушкой, отданной скучающему богу, но ему слишком чужда бессмысленная жестокость. Он не сможет отказать в том, что так легко отдавать.
По крайней мере, до Самайна. До тех пор, пока его роль не получит кто-то другой.
Последняя мысль отзывается тянущим чувством в груди — беспокойством или же чем-то иным, чему он не может дать названия. Артур оставляет мысль об этом на потом.
— Я постараюсь, — серьезно кивает он, и все же не может сдержать незрелой мальчишеской улыбки, когда добавляет: — Хотя у меня это плохо получается.
— Я заметил, — сухо произносит Мелегант, но где-то в глубине его глаз рождаются и тут же гаснут слабые искры веселья. — Доброй ночи, Артур.
— Доброй, — вторит Артур — уже ему вслед.
Тьма сгущается вокруг Мелеганта, собирается из самых дальних углов, ненадолго делая коридор светлее и ярче, пока не проглатывает его фигуру целиком, а развеиваясь — оставляет за собой лишь пустоту.
Артур передергивает плечами от вновь пробирающегося под одежды холода и с трудом сдерживает зевок. Он получил зыбкое подтверждение времени, и когда дождется Теней, — когда утолит голод и смирит зябкую дрожь, — наконец, сможет позволить себе уснуть.
Он надеется, что утро будет к нему милосердным.
Часть 3: Вызов
Часть 3: Вызов
Если бы не беспокойство о близких, если бы не пронизывающий холод и вечная, непроницаемая мгла замка, Артур мог бы назвать недели, проведенные в Царстве мертвых приятными — был бы благодарен возможности хоть ненадолго забыть привычные заботы: тревоги о назревающих конфликтах с соседними герцогствами, последствия очередного отказа Морганы выйти за Уриенса, неурожайный год, оставивший свои следы… Отец держал ситуацию под контролем, но это не значило, что Артур мог сохранять безразличие.
Не думать об этом сейчас кажется почти легко. Еще не так давно он считал свое пребывание здесь пыткой, а все, что ему было нужно — немного тепла и сытый желудок. И сидр, услужливо принесенный Тенями: с позволения Мелеганта или без оного, оставалось только гадать.
— То есть погоди, сколько вам лет? — сделав глоток, спрашивает Артур Горького, чье имя узнал последним.
— Мне три… к Самайну будет четыре, — отвечает тот, развалившись у подножия постели и немигающе уставившись куда-то в потолок.
Искать подход к нему сложнее, чем к другим Теням, но Артур не оставляет попыток. Горький — зависть, и обида, и горечь. Слишком острый язык и нездоровое чувство юмора.
К счастью, у Артура есть старшая сестра и достаточно терпения.
— Это… — он заминается и подыскивает слова. — Впечатляюще? Наверное.
Он мог в своих мыслях называть творения Мелеганта несовершенными, но даже в их создании — сила огромная и непостижимая смертному разуму. В них жизнь, эмоции и чувства, которые Артур не может игнорировать — не как их Мессир. Пусть они — не более чем отпечаток чужих, заключенный в человекоподобную оболочку.
— Боли пять, — будто не слыша его, продолжает Горький. — Крошечному почти восемь.
Артур давится очередным глотком и заходится в кашле.
— Он что ли самый старший?
— Самый первый, — поправляет Горький, кривя рот в оскале. — Как говорят у вас смертных? Первый блин комом?
— Крошечная ошибка Мессира, — встревает невесть откуда взявшийся Боль; он появляется на пороге комнаты с присущей всем Теням бесшумностью и скрещивает руки на груди. — Довольно сплетничать.
— А что еще делать? Мучить заблудшие души?
Артур выбирает не уточнять, насколько буквально это предложение. При всей очевидной нечеловечности Теней он забывает порой, что они — существа, которым не чужда бессмысленная звериная жестокость. Быть может в ней они ровно также созданы по образу и подобию…
— Мессир хочет тебя видеть, — проигнорировав Горького, говорит Боль Артуру. — Советую не медлить.
Артур удивленно моргает и ставит кубок с недопитым сидром на стол у кровати. За минувшие недели Мелегант едва ли баловал его своим обществом. Артур видел его несколько раз — отправляясь бродить по замку, в очередной раз гонимый праздностью, но удостаивался лишь сухих приветствий и один раз — врученной стопки потрепанных книг, когда посмел упомянуть свою скуку. Книги оказались столь древними, что почти разваливались в его руках, но и в них было спасение.
Артур неохотно поднимается с постели и плотнее запахивает плащ, с которым почти не расстается. Тело кажется расслабленным и сонно-ленивым от выпитого сидра, хотя он и не пьян — не настолько, чтобы беспокоиться о том, что может сказать или сделать.
— Проводишь? — спрашивает он Боль.
— Ты без меня все равно заблудишься.
Артур лишь пожимает плечами. Он не так уж плохо ориентируется в замке, но где искать Мелеганта все равно не имеет ни малейшего понятия.
— Он не сказал, зачем я ему нужен? — спрашивает Артур, стоит им выйти из комнаты и свернуть в ведущий в Восточное крыло коридор.
Он отмечает про себя, что, куда бы ни вел их путь, он не закончится тем залом, в который попал впервые — и комнатами, примыкающими к нему.
Боль немного замедляет шаг и щурит глаза.
— Хотел выведать подробности, надо было идти с Крошечным. Это у него язык без костей.
— А есть что выведывать?
— Нечего, — отрезает Боль, но все же некоторое время погодя добавляет: — Хотя нами Мессир недоволен.
Артур неопределенно хмыкает. Мелегант редко бывает доволен Тенями, но большую часть времени не уделяет им внимания вовсе. Что такого они могли сотворить, чтобы впасть в немилость?
Впрочем, он сомневается, что вытянет ответ из Боли — даже если тот ему известен.
— Пришли, — Боль останавливается за очередным поворотом и кивает на двери в конце коридора. — Тебя уже ожидают.
Он ретируется с показательной поспешностью, не желая даже подходить к покоям Мессира, но Артур отказывается выказывать тот же страх. Он решительно подходит к дверям и коротко стучит.
Мгновение спустя створки бесшумно распахиваются перед ним, открывая проход в комнаты.
Артур делает шаг вперед и тут же замирает на пороге.
Он не сомневается ни на мгновение: это личные покои Мелеганта. Они кажутся лишь немногим просторнее тех, что достались ему, не роскошнее и не богаче, но… уютнее, быть может. Пушистые ковры и меховые шкуры создают иллюзию тепла, которого по-прежнему не хватает Артуру, а в оставленной на столе книге и половинке граната, рассыпавшей зерна по серебряному блюду, есть что-то… что-то отличное от привычной безликости Царства мертвых.
— Налюбовался? — отвлекает его голос Мелеганта.
Артур наконец позволяет себе перевести на него взгляд. Мелегант сидит в кресле у тлеющего голубоватым пламенем камина, подперев подбородок рукой и полуприкрыв отчего-то усталые глаза.
Он не выглядит разгневанным, только… неудовлетворенным, возможно, раздосадованным чем-то. Артур по-прежнему с трудом читает его эмоции, пускай порой его лицо бывает удивительно выразительным.
Невольно, он возвращается в воспоминаниях к самой первой их встрече: как был напуган в тот день, отвращение, что ощущал — к гротескной внешности Мелеганта, но даже больше — к презрению в его взгляде, к несдержанности и жестокости. Артур больше не может найти в себе этих чувств, не хочет искать, и все же… отчего все так изменилось? В нем самом, все прочее осталось прежним.
— Да, спасибо, — наконец отвечает он с бесстыдной прямотой. — Здесь довольно… мило.
Мелегант кривится, будто принимает его слова за лесть — будто ему также опостылела извечная тьма, и застоявшийся воздух, и ледяная промозглость комнат.
— Проходи, — говорит он, распрямляя спину, и указывает на кресло рядом. — Садись.
Артур подчиняется. Он по-прежнему гадает, зачем его позвали сюда, даже если не рискует озвучить вопрос.
Предположения отказываются приходить на ум, кроме самого безумного— самого вероятного. Но если Мелегант в самом деле ищет его общества, он никогда не признает этого вслух. Божественная гордость того не позволит.
В комнате воцаряется тишина. Артур наблюдает за Мелегантом краем глаза: как напрягаются его скулы, будто он с силой сжимает зубы, как брови сходятся у переносицы, и рот сжимается в тонкую полоску.
— Я знаю, ты много времени проводишь в компании моих Теней, — наконец заговаривает он.
Артур выдыхает.
Ревность.
Это почти нелепо, но он не чувствует желания смеяться — только жалость, что непрошено забирается в сердце. Она столь же неуместна.
Тени — создания Мелеганта, его слуги, подчиняющиеся ему беспрекословно. Он не может получить от них того, чего ждет от Артура — не может опуститься до этого.
— Я бы не сказал, что много, — осторожно замечает он, затем пожимает плечами. — Они забавные.
— Забавные, — повторяет Мелегант. — Артур, они не люди.
— Но я человек. Я человек, и мне нужно… общение.
Артур замолкает, бегло проводит языком по губам и сглатывает. Он знает, что ходит по тонкому льду — не знает только, зачем.
Вопреки его опасениям, взгляд Мелеганта немного смягчается, и все же он не спешит заговаривать вновь. Его пальцы постукивают по подлокотнику кресла в неровном, рваном темпе, и Артур почти угадывает в нем подкрадывающееся раздражение. Он собирает в себе ту храбрость, которой только наделен:
— Ты ведь заперт в Царстве мертвых? Так же, как и я?
Пальцы Мелеганта замирают, затем с силой сжимают кресло.
— Не так же, как и ты, — цедит он. — Ты выйдешь отсюда на Самайн. Тени выйдут. Я…
Артур проводит руками по лицу, на мгновение сжимая переносицу. Что он творит?..
— Если ты… — заговаривает он вновь, не слушая голоса разума, — если ты не можешь выйти отсюда, то как ваш брак с Гвиневрой…
— Мой брак с Гвиневрой был предрешен задолго до того, как Подземное царство стало мне тюрьмой, — лицо Мелеганта почти бесстрастно, но в его глазах не гаснет нездоровый блеск застарелой обиды. — Она не была бы пленницей здесь.
— Но станет сейчас.
Артур удивляется тому, как жестко звучит его голос. Он не хотел раздражаться тоже, не думал о собственной реакции, когда затронул тему, болезненную для обоих.
И все же — будь Мелегант хоть трижды богом, Артур не намерен ходить вокруг него на цыпочках, держать язык за зубами и только послушно кланяться, подобно Тени. Не когда на кону стоит нечто большее, чем его жизнь.
Он подается вперед в кресле и прожигает Мелеганта взглядом.
— Ты ведь не думал об этом, когда отдавал приказ своим Теням доставить ее сюда? — Артур даже не пытается сдержать обвинения в словах. — Не думал о том, что будет с моим миром, когда мы потеряем милость богини плодородия?
— Дерзкий мальчишка! — Мелегант резко поднимается на ноги и сжимает руки в кулаки, но остается на месте, не делает ни шага вперед.
Артур сам подходит к нему: переступает невидимую границу и движется дальше, смотрит прямо в глаза, не чувствуя страха перед чужой яростью.
— Что делает ваше божественное эго столь важным, стоящим сотен и тысяч людских жизней? Сила? Бессмертие? — он до боли сжимает зубы. — Та призрачная милость, которой вы нас одаряете?
Глаза Мелеганта по-прежнему сверкают гневом, и все же он слушает — слышит. Артур не знает его мыслей, достигают ли слова цели. Но даже если так — он не надеется, что решение изменится так просто, когда не прихоть — отчаяние ведет его.
Мгновение спустя Мелегант расслабляет пальцы и шумно выдыхает, отступает назад, вновь опускаясь на кресло.
Артур остается стоять.
В его голове та мысль — идея, к которой он возвращался раз за разом прошедшую неделю и даже раньше, — наконец обретает окончательную форму. Перестает казаться безумством на фоне того, что уже было сказано.
Он не знает, как долго продлится заточение Мелеганта — годы, столетия, вечность — но до тех пор, пока оно не кончится, Гвиневра не должна стать его женой. Артур не может этого допустить. Но что в его силах?..
— Если ты, — он запинается, сглатывает и начинает заново: — Если ты примешь меня, я останусь здесь так долго, как ты того захочешь. Дам тебе все, что может дать она.
Не детей, но едва ли Мелегант жаждет этого.
— Все, — повторяет тот.
Его голос ровен и бесстрастен, и Артур позволяет себе поднять взгляд. Мелегант не смеется над ним — над его глупостью и дерзостью и самонадеянностью. Вместо этого на его лице отражается лишь раздумье.
— Ты отдаешь себе отчет в том, что предлагаешь?
Артур молча кивает.
Некоторое время Мелегант не сводит с него внимательного взгляда, затем угол его рта дергается в кривой усмешке.
— Тогда поцелуй меня, — приказывает он.
Бросает вызов, который невозможно не принять.
Всего лишь миг Артур позволяет себе смотреть на Мелеганта: на капризную линию его губ, почти нетронутых разложением, на высокие скулы и изгиб бровей, на приглушенное мерцание серо-зеленых глаз. Он мог бы притвориться, что в его лице нет ничего противоестественного — ни гниения, ни уродства, но выбирает иначе. Ему кажется, что Мелегант почувствует и не простит за это.
Артур подходит ближе, упирается коленом в кресло между расставленных ног Мелеганта, наклоняется, чтобы провести кончиками пальцев по обнаженной кости его щеки — она сухая и чуть теплая, и прикосновение не вызывает ни тени неприятия. Он заправляет за ухо упавшую на его лицо прядь волос, а затем целует мягко и осторожно, ни на миг не закрывая глаз.
Дыхание Мелеганта влажным теплом остается на губах Артура, заставляя его щеки алеть от смущения или, может быть, чего-то совсем иного.
Артур целует бога, существо древнее и чуждое привычному ему миру, и в то же время столь одинокое — столь человечное в своем одиночестве. И ему нравится это — больше, чем он смел представить.
Его пальцы очерчивают изгиб уха Мелеганта, задевая металл серьги, скользят ниже, замирая у основания шеи. Он проводит большим пальцем по обнаженной линии горла, останавливаясь у выемки в самом низу — чувствует, как дергается кадык.
Артур отстраняется не сразу, почти неохотно. Отступает на несколько шагов и, кажется, теряет всю храбрость, что завела его так далеко. Мелегант смотрит на него пристально, но взгляд его нечитаем. Затем…
— До наступления Самайна, — говорит он. — До наступления Самайна у тебя есть время убедить меня в том, что ты того стоишь.
Артур сдерживает желание ощетиниться на позволение, на пренебрежение в голосе Мелеганта. Он знает свое место, что положение его неустойчиво хрупко. Не имеет значения, чего на самом деле хочет Мелегант, признает ли это хотя бы перед самим собой. В действительности Артур не может предложить ему того, что может дать жена — богиня. Не может предложить равенства. Не может предложить вечности.
Все, что ему остается: принять условия предложенной им же сделки, сыграть роль пусть нежеланную, пусть ту, в которой едва найдет удовольствие — но необременительную тоже.
Что будет дальше — покажет время.
И лишь на миг Артур позволяет задать себе вопрос, для кого делает все это. Для людей Британии или богини Гвиневры, для Мелеганта или, может, для себя самого.
Он не найдет ответа достаточно скоро.
Часть 4: Безумие
Часть 4: Безумие
Артур лежит на спине, полуприкрыв веки, даже не думая о том, чтобы подняться с кровати — не желая отпускать сонную расслабленность, по-прежнему сладкой истомой разливающуюся по телу. Он чувствует вес Мелеганта, растянувшегося на нем с кошачьей грацией и кошачьим же бесстыдством, чувствует, как тонкие пальцы рассеянно перебирают волосы на его груди.
Просыпаться вот так все еще непривычно. Непривычна ласка — та, что не ведет ни к чему большему.
Впрочем, в постели Мелегант никогда не был с ним груб — не за той гранью, что разделяла удовольствие и боль. Как и прочие, этот страх не претворился в жизнь.
Их было довольно — страхов и сомнений, что пришли вслед за сделанным недели назад предложением, стоило улетучиться безрассудной храбрости, толкнувшей его на этот шаг. Артур не собирался отступать, отказываться от данного слова, какой бы ни оказалась плата, только предпочел бы знать, что его ожидало.
Он не был неопытен: делил ложе равно с женщинами и мужчинами, но здесь все было иначе — иначе, потому что он не мог развернуться и уйти, потому что Мелегант был богом, и где для него проходили границы дозволенного?
Возможно, ему следовало быть благодарным, что эти границы существовали вовсе — соблюдались безусловно и неукоснительно. Мелегант не признавал права на его жизнь, никогда, даже в минуты гнева не поднимал на него руку, отказывая в той же милости Теням. Раньше. Пока Артур был всего лишь чужаком, не принадлежавшим Подземному царству и его Владыке. Пока не предложил себя добровольно, и границы не оказались стерты и переписаны заново.
Где они пролегали теперь, оставалось только гадать. Он не знал, мог ли сказать «нет» и быть услышанным, посмел бы озвучить отказ вовсе, опасаясь разрушить заключенную ими сделку.
Его нерешительность, нежелание не остались незамеченными. Не были безразличны Мелеганту. Тот мог бы отослать его прочь или же взять силой, но вместо этого — в уязвленном самолюбии, задетой гордости, — сделал своей целью заставить Артура хотеть его.
Он добился этого почти без труда: сводящей с ума нежностью прикосновений и неприкрытой страстью собственнических поцелуев, сорванными с губ стонами и оставленными на коже синяками, — когда брал его у стены, дрожащего от жара и холода и возбуждения, когда отдавался сам, по-прежнему не уступая власти.
Артур не стыдится своего желания, и в то же время не может уйти от осознания, что все могло сложиться совсем иначе. Что ему повезло быть тем, кто нужен Мелеганту так сильно — любовником, добровольно и охотно принимающим ласки, внимательным собеседником… кем-то, кто способен испытывать к нему если не любовь, то искреннюю симпатию.
Именно это чувство — та нежность, что только-только зарождается в сердце, — удивляет его самого.
Артур не слеп к бесчисленным недостаткам Мелеганта. Тот несдержан и легко раним, эгоистичен и мелочен и жесток. В нем тьма, живая и голодная, что мучает его не меньше, чем он сам — тех, кто ему хоть сколько-то близок. Гораздо сильнее.
И, может быть, поэтому Артур не может оставаться безразличным. Не может заглушить наивного, самонадеянного стремления утешить — успокоить хотя бы часть этой боли. Разделенным удовольствием или мгновениями тишины, рассказами о детстве или историями далекого прошлого, легкостью улыбок, редким для него терпением, готовностью прощать. Принятием. Оно кажется важнее всего прочего.
— О чем ты думаешь? — спрашивает его Мелегант, на мгновение прерывая былую ласку.
Артур рассеянно моргает и опускает на него взгляд. Мелегант смотрит на него из-под ресниц, его губы едва тронуты слабой полуулыбкой. Он выглядит… спокойным. Умиротворенным, быть может, как будто хотя бы на некоторое время смог позабыть о том, что его терзает. И все же подобные мгновения никогда не длятся долго, не способны изменить достаточно и неизбежно теряются в череде иных — отравленных обидой и гневом, что копились веками.
Возможно, когда-то все было иначе — Мелегант был иным — но время не повернуть вспять.
Артур проводит рукой по его волосам, осторожно разделяя пальцами мягкие пряди. Мелегант не сводит с него взгляда, по-прежнему ожидает ответа… Есть ли в нем смысл? Он не хочет знать его мыслей, его чувств. Не примет их.
Артур выбрал бы молчание, только на языке его невольно рождается вопрос — тот, что неминуемо разрушит иллюзию покоя. Он не пытается его остановить:
— Что с тобой произошло? Что произошло, что ты не можешь покинуть Царство мертвых?
Лицо Мелеганта ожесточается: приглушенный блеск его глаз становится острее, почти обжигающе ледяным, болезненно напрягаются скулы. Он стряхивает с себя руку Артура и отстраняется прочь — сгорбившись, садится на краю постели; позвонки выступают на бледной узкой спине.
Он замирает на несколько мгновений, затем шумно выдыхает. Поднимается на ноги и проходит к креслу, чтобы забрать оставленные минувшей ночью вещи.
Артур опирается на подушки и тянет на себя покрывало, пытаясь удержать тепло. Молча смотрит, как одевается Мелегант: наклоняется, чтобы заправить брюки в высокие сапоги, методично затягивает каждый из бесчисленных ремешков, оправляет складки туники.
Едва закончив, он отходит к слепому окну, сжимает пальцами каменный выступ и опускает голову, разглядывая собственные руки. Медлит, прежде чем заговорить:
— Столетия назад, когда восстание Утера закончилось победой, решено было разделить завоеванные владения между каждым из нас, — его голос звучит подчеркнуто ровно, как если бы он снова рассказывал Артуру одну из бесчисленных историй былых лет — только те никогда не были личными. — Уверен, тебе известен исход: Лодегранс получил поля сражений Камелиарда, Лот — охотничьи угодья, его жена Моргауза — кладезь знаний Великой библиотеки, а Нимуэ достались просторы вод. Утер забрал Камелот.
Мелегант замолкает и отступает на шаг, сжимает и разжимает кулаки. Его спина напряжена, и взгляд, кажется, устремлен в одну точку.
— Он забрал Камелот и с ним право держать суд на всеми нами, — цедит он сквозь зубы. — И никто не сказал ни слова против! Никто кроме меня.
Он наконец поворачивается к Артуру, но не смотрит на него вовсе, как будто позабыл о его присутствии или же потерял к нему всякий интерес. Его глаза горят нездоровым огнем тех эмоций, что вновь берут над ним верх. Артур знает, Мелегант пытался их сдержать, и потерпел неудачу в самом же начале — слишком много их было, острых, живых, требующих выхода и быть услышанными.
Возможно, он рассказывал эту историю уже не первый раз. Перед Тенями или же пустыми залами замка, эхом соглашающимися с каждым его словом, как послушная и милосердная публика.
— Я сражался за него! — выплевывает Мелегант. — Пошел против собственного отца ради его амбиций. Ради обещаний. И чем он отблагодарил меня? Этой подачкой! Подземным царством.
Он кривит рот в презрительной усмешке.
— Здесь не было ничего. Ничего до тех пор, пока не были созданы люди, и тогда все стало только хуже. Видишь ли, — он все же находит взгляд Артура и отказывается отпускать, — вы, люди, боитесь смерти. И все это создал ваш страх. Ваше трусливое воображение сделало мое единственное пристанище таким.
Артур отчаянно надеется, что глаза не выдают его чувств. Он не раз задавался вопросом, отчего покои замка были столь темны, столь холодны и пустынны — отчего Мелегант, ненавидящий все это так сильно, не изменил ничего своей божественной властью. Теперь он получил ответ, но почти предпочел бы неведение. И пусть неуместное чувство вины пройдет, жалость только глубже пустит корни.
— Я не всегда был таким, — с горечью произносит Мелегант; на мгновение его пальцы замирают у лица, но он тут же резко опускает руку, будто не желая его касаться. — Это уродство, — отголосок чужих слов, чьего-то обвинения, — в моей душе, во всем, кем я являюсь. Утер решил, что я слишком далеко зашел. Что во мне слишком много… ненависти и зависти и гнева, слишком много гнили, чтобы оставаться среди других богов.
Он вновь сжимает кулаки, тщетно пытаясь унять мелкую дрожь, сотрясающую его тело.
— Он вынес приговор. Запер меня в собственном царстве, пока я не изменюсь, — последнее слово звучит жестокой насмешкой.
Но было ли проклятие Утера чем-то иным? Как мог он ожидать, что Мелегант изменится, когда все, что ему оставалось — века одиночества во тьме и холоде ненавистных земель? Подобная участь свела бы с ума любого, а что она сделала с тем, кто уже был уязвим?..
— Я знаю... знаю, это Лодегранс подговорил его. Слишком уж не хотел отдавать свою возлюбленную дочь за монстра, которым я стал.
Мелегант дышит неровно и тяжело, в его глазах все ярче разгорается нечто темное, и больное, и жадное. Артур никогда не видел его таким, и это пугает его. Иначе, чем раньше: он больше не боится за себя — только что недооценил глубину безумия, таящегося в душе Мелеганта, что даже увиденное сейчас — лишь малость, отблеск на глади бездонных вод.
Артур боится, что безумие уничтожит его изнутри, и он ничего не сможет с этим поделать.
Смех Мелеганта, неестественно высокий и почти истеричный, эхом раздается по комнате, посылая мурашки по коже.
— Мелегант... — тихо произносит Артур, садясь на постели, но его голос остается неуслышанным.
Он вновь будто невидим тоже.
— Я не заслужил этого… — хрипло говорит Мелегант.
Гнев и боль искажают его черты. Он резко отворачивается к стене и что есть силы ударяет кулаком о камень оконного выступа: тонкая кожа лопается, окрашивается темно-алой нечеловеческой кровью. Его голос срывается на крик:
— Я не заслужил этого!
Артур не позволяет себе думать: вскакивает с постели и в несколько шагов преодолевает расстояние между ними, едва обращая внимания на обжигающий холод под босыми ногами. Он мягко касается плеча Мелеганта, привлекая его в объятие — тот не сопротивляется, почти бездумно льнет к нему. Его по-прежнему сотрясает мелкая дрожь, и Артур гладит его волосы, целует влажный от пота висок. Заключает в ладони кровоточащую руку и подносит к губам.
Мелегант поднимает голову и смотрит, как он касается легкими поцелуями каждой костяшки. Его лицо невыразительно пусто, будто минувшая вспышка эмоций не оставила за собой ничего, но затем — иллюзия пустоты крошится, осыпается подобно маске. Уголки его губ ползут вниз, и брови сходятся у переносицы. Он вырывает руку прочь.
— Не смей жалеть меня. Не смей!
Мгновение Артур смотрит на него потерянно, не зная, как поступить. Он почти хочет возразить — отмести обвинение, сказать «никогда», но это станет ложью. Жалость в его сердце — чище и ярче иных чувств, и он не может спутать ее ни с чем, притвориться, что это нечто иное. Сочувствие нуждается в понимании, способности осознать все то, что попросту не по силам человеческому разуму. Артур не может предложить этого.
И даже если это жалость питает его нежность, заставляет ощущать чужую боль как свою — всего лишь отголоском, мучительным все равно, — это не умаляет реальности его чувств.
Но Артур не знает, как облечь их в слова, что будут услышаны, и потому молчит.
Выражение лица Мелеганта леденеет.
— Убирайся, — шипит он. — Убирайся вон.
Артур невольно отступает назад и непослушными пальцами зарывается в волосы. Он знал — знал, что делал, когда задавал свой вопрос. Не мог предвидеть всех последствий, но думал, что готов к ним…
Стоило оно того? Разбередить и без того гноящуюся, незаживающую рану?
Он опускает голову и поспешно собирает вещи. Натягивает штаны и обувь, и рубашку, плотнее запахивает плащ, и только затем позволяет себе вновь посмотреть на Мелеганта.
Тот встречается с ним взглядом всего на долю мгновения. В его глазах боль мешается с сожалением, в них — мольба, на которую Артур не сможет ответить. Мелегант сам не позволит ему.
Как бы Артур ни хотел остаться, как бы ни хотел бороться, он знает, что эту битву ему не выиграть. Пока — нет.
Он открывает рот и закрывает его вновь, с трудом подбирая нужные сейчас слова.
— Я уйду, — говорит он тихо, но твердо. — Но я вернусь, как только попросишь.
«Буду рядом, пока нужен тебе,» — не добавляет он, но в этом обещание, данное самому себе.
И одно Артур знает с непоколебимой уверенностью: Мелегант примет его обратно — на следующий день или же тот, что за ним — не столь важно.
Пока что этого довольно.
Части 5-7 + эпилог
@музыка: Florence + The Machine — Cosmic Love
@темы: фикло, La legende du roi Arthur, артургант пендрагорский, роскошное удовлетворение, In the Darkness (With You)